Подземный меридиан

Глава 4

В институт Самарин пришёл в девятом часу. Андрей явился на работу, как на праздник, в новом коричневом костюме, чисто выбрит, подстрижен. С волнением вошёл он в левое крыло здания. Долго ходил по коридорам, читал вывески на дверях — названия отделов, секторов...

В лаборатории шахтной автоматики ему предстояло трудиться. Как знать, может быть, пройдёт несколько лет и он станет таким же уважаемым человеком в науке, как, скажем, вот: «Старший научный сотрудник И. М. Грива», или: «Заместитель начальника лаборатории Л. Г. Папиашвили».

Перед дверью Папиашвили Самарин остановился. Вспомнил, как третьего дня этот молодой, модно одетый человек велел позвать Самарина. У них произошёл неприятный разговор.

— Я полагаю, ваш АКУ, — вежливо говорил Папиашвили, — имеет прямое отношение к автоматизации шахт. Значит, лаборатория шахтной автоматики и вы, товарищ Самарин, решают одни и те же задачи. И нам известно, что вы охотно пользуетесь трудами нашей лаборатории. Нам только неясно, почему при этом вы не ставите нас в известность?.. Нам, извините, это не нравится.

Папиашвили говорил спокойно, но глаза его метали холодные искры. Несоразмерно большая голова, приплюснутое со стороны щёк лицо — каждая складка обнаруживала нервозность и неприязнь. Только губы, сухие и бескровные, то и дело раскрывались в улыбку, но и улыбка его была такой же холодной, как и глаза.

— Очевидно, тут вышло недоразумение, Леон Георгиевич. Я не знаю трудов вашей лаборатории, а потому и не мог ими пользоваться.

— Верно, голубчик, верно! Возможно, я не так выразился. Мы не собираемся вас обвинять, но и вы и мы — работники одного института; вам, надо полагать, тоже не безразлична репутация нашей фирмы.

— Что же от меня требуется?

— Техническая документация прибора. АКУ хоть и внедрён на шахты, но он ещё несовершенен, над ним надо работать — тут вам без помощи лаборатории не обойтись.

— У меня нет чертежей, — сказал Андрей, — я их отослал в Центральное бюро по изобретательству.

Улыбка стаяла с лица Папиашвили, на Самарина сыпались одни холодные искры.

— Позвольте, а документация?

Андрей пожал плечами, извинился и склонился над рабочим столом.

С того дня Самарин не видел Папиашвили — этого стройного молодца, всегда одетого ярко и с иголочки.

Пока Андрей слонялся по коридорам, предавался размышлениям, учёные явились на работу и заполнили все комнаты.

В кабинет Каирова вошли несколько человек. За ними вошёл и Самарин. Каиров махнул ему рукой, приглашая садиться. Андрей не прошёл вперёд, а присел в кресло за спиной молодой женщины с копной крашеных рыжих волос. Она, очевидно, не заметила вошедшего и продолжала не слишком вежливым тоном:

— Если вы решили, что я за какие-то гроши буду тянуть всю теорию, то вы ошиблись.

— Милая, золотце, нет у меня возможности...

Разговор принимал меркантильный характер.

— Мы знаем, что у вас есть и чего у вас нет. У вас всегда была для меня одна работа. Марта, делай то, Марта, делай это. А что Марта ежемесячно теряет сто десять рублей — это никого не занимает.

— Позвольте, какие сто десять рублей?

— Кандидатские! Вот какие!..

— Но вы же не кандидат!

— В том-то и дело, что не кандидат. А когда стану кандидатом, буду получать на сто десять рублей больше.

— Но кандидатскую надо защитить. Пишите диссертацию, подавайте на учёный совет...

Марта прервала Каирова:

— Вы полагаете, Борис Фомич, что я не понимаю кухни? Скажите вы мне завтра, что в учёном совете будет у меня серьёзная поддержка, я тогда с превеликим удовольствием.

— Но я же не могу...

— Расскажите другим, что вы можете, а что не можете... Нет, Борис Фомич, зачем вам надо думать, что вы разговариваете с наивным человеком.

Женщина взмахнула пухлой короткой рукой и круто повернулась. Тут она заметила Самарина и на ходу кинула на него недобрый, раздражённый взгляд.

Каиров смотрел ей вслед, покачивая головой:

— Ну, характер!..

Краем глаза он скользнул по лицу Самарина. Андрей поднялся с кресла, хотел представиться, но Борис Фомич широким жестом удержал его в кресле. Ему было совестно за только что состоявшийся интимный разговор со своей сотрудницей, и он хотел как-то сгладить неприятное впечатление.

— Видали вы эту женщину! — кивнул он на дверь. — Она теряет сто десять рублей. А я теряю пятьсот оттого, что я не академик. Странная логика!..

Едва Борис Фомич раскрыл рот, чтобы начать беседу с новым сотрудником, как в кабинет вошёл начальник шахты «Зеленодольская» Селезнёв и с ним Денис Баринов — бригадир комплексной угледобычной бригады. Он впервые видел Самарина после возвращения его с курорта и очень обрадовался другу, но из чувства деликатности не подошёл к нему, а с улыбкой кивнул из-за спины Селезнёва.

Начальник шахты Александр Петрович Селезнёв недобро, исподлобья смотрел на хозяина кабинета. Самой замечательной деталью его лица был длинный, красиво очерченный нос — сбоку он походил на саблю. На капризно вздёрнутой губе непокорно торчали чёрные, коротко остриженные усы.

— Андрей Ильич, вы тоже тут, — заговорил Селезнёв, кивнув Самарину, — очень кстати. Мы ведь и по вашу душу пришли, то есть вашу новую машину просить у Бориса Фомича хотели. Мы первыми установили у себя на шахте ваш приборчик АКУ, а теперь, по традиции, давайте нам и машину.

— Помилуйте! — взмолился Каиров, откинувшись в кресле. — Какая машина? Да с чего вы взяли, что машина у Андрея Ильича готова?.. Мы к ней, можно сказать, только-только подступаемся, а они — давай на шахту. — И незаметно подмигнул Самарину. Андрей улыбнулся и покачал согласно головой, хотя и не мог понять, почему Каиров говорит так.

Селезнёв как-то неспокойно подвинулся на стуле, тревожно взглянул на Баринова — видимо, по его инициативе явился он к Каирову за новой машиной. Денис тоже сделал нетерпеливое движение, крякнул в ладонь. По рассказам Пивня, Бритько, Кантышева да и по своим собственным наблюдениям, Баринов знал о скором завершении работ над машиной, но теперь дрогнул, уверенность его поколебалась.

— Хорошо, Борис Фомич, — примирительно заговорил Селезнёв. — Не готова — значит, не готова. Но вы нам пообещайте: как только «Советчик диспетчера» будет готов, вы установите его на нашей шахте.

— Сдаюсь! Уговорили.

Борис Фомич воздел над головой руки. Про себя подумал: это хорошо, что Селезнёва интересует самаринская машина — им-то он её и отдаст, как только она будет готова. Каиров боялся другого: как бы Селезнёв не поднял шум по поводу самаринского АКУ. И ещё Каиров опасался, что Селезнёв попросит у него схему будущей автоматизации шахты «Зеленодольская».

Ещё в прошлом году Каиров выступил на областном партийно-хозяйственном активе, где сказал, что разработана схема комплексной автоматизации шахты «Зеленодольская». Шахта-автомат — мечта горняков — безлюдное подземное предприятие недалёкого будущего. С тех пор Селезнёв пристал к Каирову: покажите да покажите нам схему автоматизации «Зеленодольской».

Каиров отговаривался как только мог, наконец, утих интерес начальника шахты к схеме: догадался, что не всё сказанное оратором с трибуны нужно понимать буквально. Впрочем, Каиров вскоре начал испытывать на «Зеленодольской» первую установку гидроподъёма, созданную в своё время лабораторией, но теперь уже было видно: гидроподъём не пойдёт, в него заложены принципиально ошибочные решения.

Каиров ждал грозы; тучи уже собирались в институте: директор обещал вынести на учёный совет разговор о бесплодной работе лаборатории Каирова. «Ему, мужлану, не понять, — думал о Шатилове Каиров, — что жертвы в науке — естественное дело, без них не обойтись». Но теперь у Каирова есть АКУ, СД-1; теперь Каирову не страшны никакие тучи.

— Извините, как ваше имя? — обратился Каиров к Баринову.

— Денис Баринов.

— Очень хорошо, товарищи, очень приятно…

Каиров говорил тихо, в нос. Он тайно и, может быть, подсознательно подражал манере Шатилова.

— Запишем и вас сюда... Нет, нет, вот сюда, в святцы. Здесь у меня начальники, друзья и все прочие важные лица. Занесём надолго, навсегда. Селезнёв-то у меня на первом месте значится, а вас нет. А Ведь нам с вами дело делать — не в прятки играть. М-да... Именно с вами и ни с кем другим.

Шахту «Зеленодольская» мы давно решили превратить в экспериментальную базу, в полигон для испытаний новой техники, но всё как-то недосуг было к вам приехать, доложить коллективу рабочих, инженеров. У вас, как я слышал, и московские физики бывают. Вот так, пусть смотрят, учатся. К нам скоро не только из Москвы за наукой приезжать станут, а и со всего мира. Мд-а...

Борис Фомич записывал фамилию Баринова в блокнот, старательно выводил каждую букву.

— Отношения между людьми, — продолжал он, когда кончил писать, — это, как бы вам сказать, фатум, судьба. Мы можем друг другу нравиться, а можем и не нравиться, но обойтись друг без друга не можем. Потому как связаны делом, судьбой. Так я говорю, Александр Петрович, или я не так говорю?..

— Верно, Борис Фомич. Опять же и мы вам...

— Нужны, Александр Петрович, ох как бываете нужны вы нашему брату, учёному. Приборчик испытать, опыт под землёй поставить — как тут без начальника шахты, без бригадира обойдёшься?.. Связь науки и практики. Движущая сила технического прогресса!.. Но позвольте, братцы, зачем вам малая электронная машина? Вы же знаете, что на вашей шахте будет осуществляться план комплексной автоматизации. В плане нет электронной машины, но зато там есть кое-что другое.

Тут Каиров метнул быстрый взгляд на Селезнёва. И взгляд его говорил: «Как видишь, милый друг, я не забыл того, что говорил на собрании, но только не от одного меня зависит дело».

— План мы отправили в Москву, — сказал Каиров, — там его покрутят, потрясут, на свет десять раз посмотрят, и если одобрят, мы тотчас же с ним приедем к вам на шахту.

— Нас, Борис Фомич, не только далёкая перспектива интересует, мы хотим и сегодня иметь автоматы. Вам, наверное, известно, что «Зеленодольская» крутой пласт грызет. Чем грызёт? Устаревшим комбайном, а кое-где и отбойным молоточком!.. Техника первых пятилеток. Там, в вышине, под самыми звёздами летают космические корабли; на земле конструкторы создают заводы-автоматы, электростанции, управляемые на расстоянии, а под землёй — устаревший комбайн!

— В плане мы предусмотрели автоматизацию, высокую степень автоматизации, но если уж говорить начистоту, то мы не поднесём вам на блюдечке шахту-автомат. И никто вам не поднесёт. Шахта-автомат — фантазия, блажь некомпетентных людей.

Каирову захотелось пофилософствовать. На него напал зуд откровения и красноречия.

— Ах, ребятушки вы мои! Будьте вы взрослыми и не верьте всяким россказням. Мало ли какие идеи приходят в голову иным учёным, особенно теоретикам. Им нужно свою зарплату отрабатывать, чины да звания получать, вот они и рисуют безлюдные гидрорудники да шахты-автоматы. А мы люди дела, наш институт производственный — нам не до фантазий. Проблемы автоматизации решаем поочередно и по частям.

Например, догадались, что при помощи водички уголек можно на-гора поднимать — и сооружаем гидроподъёмник. А там, глядишь, и соорудим электронно-вычислительную машину для шахт. Тогда у нас пойдут и шагающая крепь на крутых пластах, и автоматический транспортёр, и многие другие механизмы. Но и тогда ещё далеко будет до безлюдной выемки. К автоматизации надо идти шажками — топ-топ, топ-топ...

Недавно к нам пришли горноспасатели. Так, мол, и так, коллеги, на шахтах случаются взрывы. Нет-нет да и бабахнет в забое. Так нам бы приборчик такой, чтоб внутреннее давление почвы измерял, места скопления газов улавливал. А мы им и говорим: приборчик вам? Пожалуйста, соорудим приборчик. Сделаем ещё один шажок к сплошной автоматизации. Дайте нам срок, будет вам и белка, будет и свисток. Вставим в электронную машину дополнительный блок, она и этот орешек раскусит.

И, обращаясь к Самарину:

— Верно я говорю?

Потом продолжил, оглядывая всех:

— Как видите, задачи решаем малые, локальные. Фантазий лишних не разводим. Автоматизируем отдельные процессы. Особенно на крутых пластах. Тут уж не до жиру, быть бы живу. Вот и вся наша философия.

Денис во время беседы сидел, подавшись вперёд, положив ладони на колени. Он смотрел на Каирова так, будто перед ним сидел не человек, а диковинное существо, и ждал, что же это существо будет делать дальше, как оно поведёт себя в следующую минуту. Баринов слышал, что Каиров большой учёный, о нём распространялись слухи, как о человеке передовом, современном, — понятен был интерес рабочего к такому учёному.

Но мало-помалу в пространном монологе Каирова о задачах науки Денис стал улавливать мысли человека обыкновенного и даже консервативного. В самом деле, что значит: «К автоматизации надо идти шажками». А если случилась возможность широко шагнуть, как, например, с диспетчером Самарина? Или опыты Пивня?.. Да они вообще сулят коренные перемены в угольных делах.

Наконец, его собственная, Денисова, идея комплексной угледобычной бригады?.. Разве она не привела к революции в организации труда на шахте? А он говорит: «шажками... топ-топ...» Нет, Денису явно не нравилась философия Каирова. Мысленно он её окрестил «черепашьей». И немало дивился такому консерватизму в мыслях учёного.

Селезнёв вёл себя неспокойно. Он хоть и внимательно слушал Каирова, но всё время ёрзал на стуле, откидывался назад, всплёскивал руками. В другой раз, покачивая головой, что-то бормотал себе под нос.

— Вас, учёных, нужно лицом повернуть к крутым пластам, — сказал Селезнёв, едва скрывая раздражение, когда Каиров на минуту смолк. — Промышленность комбайны для нас выпускает, кое-где струги установлены, а приборное хозяйство отстаёт. Автоматика у нас не ночевала.

— «Атаман» сноровист, кровля слабая, тут нужна особая система автоматики, — вставил Борис Фомич, нажимая на слово «атаман» —так горняки окрестили самый крутой пласт угольного бассейна.

Начальник шахты не согласился с доводами Каирова, но и не протестовал. Он, правда, не скрывал своего несогласия, но почему-то не считал нужным возражать собеседнику. И когда Каиров кончил говорить, Селезнёв, хлопнув в ладоши, сказал:

— Ладно! Вы нам только об одном скажите: когда будет электронная машина?

— Мила-ай!.. — протянул Каиров. — Она ещё в чертежах только да в наших головушках, — он показал жестом руки на свой лоб и на лоб Самарина.

Зазвонил телефон. Каиров поднял трубку. Выслушав, ответил:

— Сейчас приду, — и, положив трубку: — Извините, меня вызывает директор.

— Ладно, что ж... — проговорил Селезнёв и поднялся. Селезнёв и Баринов вышли из кабинета вместе с Каировым. Самарин шёл следом и думал: «Какая-то чертовщина!.. Почему Борис Фомич считает машину далёкой от завершения?..» Поравнявшись с Каировым, он спросил:

— Когда мне к вам зайти?

— После обеда, — сказал начальник лаборатории и простился с горняками.

* * *

После разговора с Шатиловым Борис Фомич пошёл обедать домой. Мария была в своей комнате, лежала на софе и просматривала текст роли, которую ей дали из недавно написанной местным драматургом Евгением Сычом пьесы «Покорённый «Атаман».

— Ты будешь сегодня меня кормить? — сказал он, присаживаясь у неё в ногах и стараясь заглянуть через край рукописи в глаза жены. Мария опустила листы и с минуту молча смотрела на мужа. Потом сказала:

— Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра я кормить тебя не буду. Ты сам будешь кормиться.

Мария произнесла эти слова тем тоном, за которым — Каиров понял это — кроется решимость, тщательно обдуманная убеждённость. Она и раньше протестовала против кухонных работ, ссылаясь на загруженность в театре, но то были кратковременные вспышки досады, обиды — они налетали, как тучки на ясное небо, и тут же проходили, не оставляя следа, не производя перемен в бытовом укладе. Сейчас же бунт был настоящим, и навеян он был не вспышкой досады, а чем-то иным, серьёзным, глубоким. «После курорта её словно подменили», — с горечью в сердце подумал Каиров и, не в силах сдержать нахлынувшей злости, выпалил:

— Раньше я не слышал от тебя таких речей. Ты, видно, в море почерпнула новую философию?..

Мария молчала. И Каиров, уже не владея собой, продолжал:

— Или там философа встретила?

Маша приподнялась на валик софы; не сводя с мужа спокойного взгляда, проговорила:

— Да, встретила. Он хоть и не философ, но человек умный. И вежливый, не в пример некоторым учёным мужам.

— Кто же этот... философ?

В ней вдруг взыграло что-то озорное, бунтующее, и она выпалила:

— Самарин. Он, кстати, работает в вашем институте.

Каиров вздрогнул, точно его ударили в спину, затем медленно поднялся и сиплым, не своим голосом крикнул:

— Шлюха!.. За мои-то денежки!.. — И отскочил от софы, отвернулся к окну, сгорбился, сжался, точно в ожидании удара.

Маша тоже поднялась. Медленно пошла из комнаты. С порога обернулась и сказала:

— Деньги я зарабатываю сама. А оскорбление... я вам не прощу...

Каиров, забыв и об обиде, выскочил из дому. Шёл на работу в полузабытьи. Одна только мысль сверлила его мозг: «Да, не простит! Нет, не простит!»

Он почти не помнил, как проходил мимо вахтёра, как открыл дверь своего кабинета, сел за стол. Когда поднял голову — перед ним Самарин. Глянул на него и сник, склонился над стеклом, лежащим на столе. Резко проговорил:

— Вы меня извините, я сегодня нездоров и сейчас поеду домой. А вы идите к Папиашвили. Он вас введёт в курс дела.

Сказал это и зачем-то выдвинул ящик письменного стола.

* * *

Папиашвили никогда не служил в армии, но задачи сотрудникам умел ставить коротко, по-военному. Самарину он сообщил:

— Ваша тема — СД-1. Вы — исполнитель, Каиров — научный руководитель. Каждый день вы должны представлять мне две-три странички технических описаний вашей машины. Это норма. Описания мы будем включать в печатные труды лаборатории.

Самарин кивал головой, соглашаясь на все эти требования, с удовольствием их принимая и всем видом своим выражая благодарность Папиашвили, признавшему в нём полезного для науки человека и теперь с таким сердечным участием создающему прекрасные условия для его работы.

— Я не один делаю машину, со мной ребята, — посчитал своим долгом уточнить Самарин.

— Тоже соавторы?

— Почему соавторы?.. Они и есть авторы, они и я — мы вместе.

— Пусть ребята трудятся. Потом решим... Да, всё остальное потом. И вот ещё что, Андрей Ильич, — Каирову не досаждайте. У него своих дел по горло. Он — теоретик, величина. Мы его ограждаем...

— Понимаю, — кивнул Самарин.

— Борис Фомич и не во всём помочь сумеет: в науке не только тот силён, кто... головой варит... — Папиашвили постучал кулаком по своей кудлатой густоволосой голове, — а и тот, кто знает, где что лежит. Учёному нюх нужен, расторопность — такой быстрее ищет и находит. Посмотрите на картотеку, — он обвел рукой стеллажи с папками, ящиками, подшивками. — Думаете, статьи, журналы?.. Нет, здесь названия источников. Скажите, что вам надо, — и Папиашвили найдёт. Папиашвили рад помочь хорошему человеку.

Он встал из-за стола и протянул руку.

Самарин вышел от Папиашвили в хорошем настроении. «Не так он сердит, — думал Андрей о своём новом начальнике. — «...в науке не тот силён, кто... головой варит...» Ишь как! Оригинальничает, конечно. Перегибает... Однако в наше время и вправду в науке много наготовлено. Тот, кто умеет подбирать, приводить в систему — тоже полезное дело делает».

Весь первый день Андрей сидел в отведённой ему комнате, изучал нужные ему схемы. Потом сходил в цех, взял готовый блок машины. Хотел было описывать узлы, детали. Но подумал: «Наверное, вначале надо объяснить общий замысел машины — для чего она создаётся, что побудило к её созданию».

И Андрей перенёсся мыслями на шахту. Больше трёх лет он изучает «Зеленодольскую» — излазил штреки и лавы, работал крепильщиком в бригаде Дениса Баринова, сидел у пульта многоканатной подъёмной машины, ездил в кабине подземного электровоза. И всё смотрел: куда может дотянуться незримая рука электронного диспетчера, где установить датчики.

По его замыслам, они должны были «просматривать» и «прослушивать» каждый уголок шахты. Где-то вздуло почву и прогнуло рельс — радиолуч, или фотоэлемент, или сверхчувствительный сейсмограф мгновенно пошлют сигнал электронному диспетчеру, а он из многих вариантов выберет единственно правильное решение и сообщит о нём дежурному инженеру.

В конце смены СД-1 подсчитает тонны добытого угля, распределит места по бригадам, пошлёт готовые цифры в бухгалтерию. И много других полезных дел совершит электронный диспетчер; может быть, не сегодня, а в недалёком будущем он станет включать и выключать угледобычные машины, посылать под землю воздух, давать сигнал передвижным кранам, включать моторы электропоездов.

А в будущем... может быть, не очень далёком...

Андрей вспомнил, как однажды он видел сон: «Атаман» — самый крутой пласт угольного бассейна чёрной горой стоит. Антрацитовая чешуя горит в лучах светила. Где-то высоко-высоко в небе стрекочет вертолёт. Из него высовывается человек в белой рубашке и голубой шляпе, протягивает к стене никелированный молоточек, тихонько постукивает... И сверху, с шумом и грохотом, валятся тысячетонные глыбы угля.

А по степи, точно резвые муравьи, разбегаются железнодорожные составы. Они везут и везут уголь...

Андрей склонился над бумагой и стал писать. Писал он о шахте, о трудной работе горняков, о своём желании помочь этим замечательным людям. Писал он и о том, что в мире много создано электронно-вычислительных машин, но ни одна из них не рассчитана специально для шахты. Рассказал он о машинах американских, английских, французских, японских — о тех, с которыми ему приходилось встречаться, устройство которых он знал.

Андрей увлёкся работой, потерял счёт времени и только тогда остановился, когда кончилась бумага. Перед ним было двенадцать страниц, исписанных мелким шрифтом.