Голгофа

Глава четвёртая

Объект «Алкоголик» давно находился под наблюдением Антона. Житель соседнего села под видом пастуха выводит небольшое стадо коз, пасёт их поблизости от объекта, а поздним вечером по радиотелефону обо всем увиденном докладывает Антону. Антон затем звонит Командору.

Качалин советовал пока не трогать «Алкоголик». По многим признакам заключал, что старый Керим, хозяин объекта, деньги в банк не несёт, а рубли и доллары хранит «в кубышке». Деньги у Керима скопились большие. Из Грузии налажен поток нелегального спирта по железной дороге, вагоны разгружаются на станции в десяти километрах от объекта, отсюда нечистый спирт доставляется в разливочный цех. Возле «Алкоголика» всё больше скапливается машин: одни привозят спирт, другие — пустые бутылки, пробки, маркировочные этикетки, а третьи развозят по округе готовую продукцию.

Цех находится под землёй; чуть в стороне от него, на пологом холме, на берегу небольшой речонки стоит жилой домик. Пастух-разведчик, наблюдая в бинокль, насчитал в «экипаже» Керима «чёртову дюжину» — девять мужчин и четыре женщины. Мужчины по очереди охраняют объект; они дежурят в трёх окопах, расположенных на небольшом удалении от подземного производства. Разведчик видит, как в ближайшем к нему окопе азик, — так их тут зовут местные жители, — положив на бруствер автомат Калашникова, опускается на дно окопа, — очевидно, спит. Пастух не однажды подходил к нему близко, и даже разговаривал. Если бы Антон приказал, без труда бы с ним покончил. Все в округе знают, какую уйму русских мужиков травят азики, — женщины ненавидят их смертельно.

Антон не торопился с операцией «Алкоголик», но исподволь давно готовил её. По вечерам разворачивал на столе крупномасштабную карту местного района, синим карандашом прокладывал маршруты движения «ястребов» к объекту и обратно. Перед ним лежала толстая чёрная папка с блокнотом и дисплеем, с его помощью рассчитывал для каждого время выезда и скорость движения. Главная задача: избежать перестрелки, не подставить под пули своих бойцов. До сих пор все его операции проходили бескровно — этим Антон гордился и находил у себя задатки неплохого полководца.

Александра сидела с ним над картой и была в курсе всей операции. Сегодня Антон разложил на столе карту большую со множеством квадратиков по всему листу: одни начерчены синим карандашом, другие — красным.

— Что они означают, квадраты эти?

— Замки. В них живут богатеи. Если синий квадрат — наши, российские, их называют «новые русские», а если квадрат красный — кавказские бароны. Вот этих мы пока обкладываем данью, а потом и совсем попросим убраться восвояси.

Антон окинул взглядом красные квадраты — их было семьдесят три. На двести километров — семьдесят три барона.

Продолжал свой рассказ:

— Видишь ли, Александр, это ведь настоящая оккупация, захват русских земель без боя и выстрела. Во время войны немцы оккупировали полстраны, так что с ними сделали наши деды? Вышвырнули их вон, а затем ещё и Берлин повергли. А мы что же не хозяева разве своей земли?

С минуту молча водил карандашом по карте.

— Они, видишь ли, и действуют как оккупанты. Нет бы сами у нас поселились, они еще и родичей своих тащат — братьев-сватьев, племянников разных. Как поганые грибы растут чужеродные поселения, вроде того, как в средние века в Европе, да и у нас тоже: замок или дом господина, а вокруг его челядь. Поставят ограду, огород называется, а потом и город. Вроде бы Россия, а уж и не Россия. Лица родного не увидишь, и говор чужой, чужая песня, а в пляс пойдут, так с саблями. Ну, нет, если уж ты грузин — живи в Грузии.

— А если они там в Грузии русским так скажут?

— Скажут? Они уж давно им так сказали — во всех прежних советских республиках. И не только сказали, всех гражданских прав лишают, паспорта не дают, из квартир гонят, на родном языке говорить запрещают. А как мы их стали теснить, тотчас же о русском фашизме закричали. Но какие же мы фашисты, если землю родную никому не хотим отдавать?.. Мы просто хорошие русские люди, парни и девчата, любящие свою мать-Родину. У нас потому и девиз такой: «Честь и Родина!»

Сделал запись в блокнот. И — продолжал:

— Вот чего коммунистам не хватает: любви к матери-Родине. У них потому и молодых мало. Но ничего. Скоро и они о русских интересах заговорят, и тогда их мощь сразу во сто крат усилится. И мы все пойдём в коммунисты. Ведь коммунизм это что такое? Община. Артель. А русский человек всегда в артель стремился. Он общество любит и для людей ничего не жалеет. Одно только ему надо: чтобы русскую суть в нём не задевали, род его не трогали. Как это взрослые дяди понять таких простых вещей не могут!

— Но как же азиков сковырнёшь отсюда? Они тут вон как закрепились: замки с башнями, заборы высоченные.

— А это уж... тактика должна быть. И стратегия. Вот перед тобой карта, а на плечах у тебя голова. Соображать надо. Да ты спать-то будешь ложиться?

Александра взяла из рук Антона карандаш, показала на окоп часового:

— Я вот что придумал: пусть наш пастух снимет часового, и тогда нам откроется путь к домику.

— Как снимет?

— Ну, как снимают? Помнишь, фильм «Чапаев»?

— Э-э, нет. Азики хотя и травят наших мужиков, но жизни мы их не лишаем. Жизнь, она от Бога, пусть Бог её и забирает. — И как Чапаев на Петьку прикрикнул: — Иди ты спать! Вон как глаза твои покраснели.

Александра не уходила, в который уж раз спрашивала:

— Где я буду ехать? На какой скорости?..

— Ехать будешь за мной, а скорость наша будет порядочной: где семьдесят, а где-то и около ста километров. И вот ещё: сзади тебя на мотоцикле будет ехать Костя. Он у нас самый молодой, и на дело выезжает первый раз — отвечаешь за него. Ясно?

— Черепашья скорость. Я бы хотела...

Александра осеклась, но Антон, продолжая водить карандашом по карте, сделал вид, что и на этот раз её оговорки не заметил. Саша, зевнув, сказала:

— Я пошёл спать. А на завтрак меня не будите. В обед позавтракаю.

Антон улыбнулся: в холе выросла, привыкла нежиться. И, глядя ей вслед, подумал: не рано ли к делу приобщаю? Да как ей откажешь? Подступилась с ножом к горлу.

Тихо, но твёрдо проговорил:

— В одиннадцать выезжаем. У тебя готов мотоцикл?

— Бак залит, а масло я вчера заменил.

— Ну, ладно, иди спать. Разбужу в восемь.

Позвонил пастуху. Говорил тихо:

— Часового снять можешь — перцовой струёй?..

— Смогу. Завтра в полдень на вахту заступит старший сын Керима. Он просил сигарет ему принести. Как только заслышу ваши мотоциклы, уложу его часа на три-четыре. Оружие заберу.

— Хорошо. Мы будем в час дня. С дороги позвоню.

Выезжали в одиннадцать. Антон со своим постоянным боевым товарищем, школьным преподавателем физкультуры Павлом впереди, за ними Александра, а позади, словно стайка гусей, на заданной скорости шли ещё четыре пары. Всего же по разным дорогам к объекту по команде Антона устремились пятнадцать пар «чёрных ястребов». Парусами надувались чёрные шерстяные гимнастёрки. На рукаве у каждого круг, в центре которого на белом поле алел ярко-красный символ дедов и отцов — Серп и Молот, что означало: власть, за которую борются эти парни, будет принадлежать рабочим и крестьянам. Александра, вцепившись в руль мотоцикла, точно выдерживая скорость и дистанцию от головной машины, часто взглядывала на эмблему, красовавшуюся у неё на рукаве, и глаза её загорались гордостью и желанием ехать быстрее и первой обрушить свой гнев на банду Керима.

За несколько десятков километров до «алкоголиков» Антон сбавил скорость и пропустил вперед себя мотоцикл с двумя дюжими парнями. Их мотоцикл оглушительно затрещал, выбросил из выхлопных труб тугие струи дыма и точно ракета устремился вперёд по накатанной грунтовой дороге. «Мне бы так», — завистливо подумала Саша, сдерживая свою машину на скорости, чуть превышающей цифру 60. Она не знала, что Антон, приближаясь к объекту, всегда выпускал вперёд разведку, чтобы обмануть засаду, если таковая выставлена на дороге. Впрочем, за три года боевой деятельности засад ещё не было, — слишком неожиданно и стремительно обрушивали свою ярость «чёрные ястребы». Тут могла сработать измена, только предатель мог предупредить преступников о налёте загодя, но маршрут следования сообщался лишь командирам взводов, а среди них изменник был почти невероятен.

Антон применял и ещё одну хитрость: приближаясь к объекту, вся группа снижала скорость и только уж перед самым носом у врага срывалась на бешеный форсаж. И оглушая, и устрашая противника, сваливалась ему на голову. Но и в этом случае принимались надёжные меры, чтобы не подставить ребят под выстрелы всполошившихся преступников.

Подпольный завод «Алкоголик» был особенно опасным. Тут было много людей, и все они вооружены. Шестидесятилетний, весь заросший чёрной бородой Керим надёжно охранял свой объект; он мог вызвать несколько отрядов милиции и из окрестных населённых пунктов, и даже из самого Петербурга. Двадцатитрёхлетний Антон не мог сравниться в хитрости и коварстве с эти старым волком; к тому же у Керима были миллионы долларов, за которые, как известно, можно всё купить. И Антон противопоставил старику дерзость и мужество своих ребят, неожиданность и ярость налёта.

По телефону опросил командиров групп: все они следовали в точно назначенном режиме. И когда приблизились на расстояние десяти километров, подал команду: «Атака». И полдневная округа, над которой август разлил нежаркую солнечную истому, вдруг огласилась страшным треском и гулом сорвавшихся на самолётную скорость мотоциклов. Керим выскочил из подземелья, ошалело крутил головой, — думал, что смерч пронесётся мимо, но в кармане завизжал телефон. Голос Антона электрическим разрядом ударил в ухо:

— Керим! Вы окружены. Не вздумай шалить: перестреляем всех и зажжем ваш дьявольский вертеп. Жду тебя на холме у клёна.

Керим оценил обстановку и решил всё покончить миром. Хрипло проговорил:

— Я иду. Только пусть твои ребята не пугают моих людей.

Двинулся от домика в направлении к Антону. Александра, которой было указано место в отдалении, стояла вместе с Костей возле работающего на малых оборотах мотоцикла, наблюдала за приближающимся кавказцем. Из подземелья, над которым дымилась трёхметровой высоты железная труба, как тараканы, выползали мужчины, женщины и дети. Теперь их уж была не чёртова дюжина, как в прошлый антонов налёт, а десятка два. Онемев от страха и сгорая от любопытства, они грудились тесной кучкой, провожая взглядом своего вожака. И это, между тем, тоже был тактический ход Антона: как раз в это время, когда ещё кашевары ядовитого зелья находились в состоянии психологического шока, сзади со всех сторон к ним подкрадывались «чёрные ястребы». И не успел Керим подойти к Антону, как раздалось оглушительное: «Руки вверх! Оружие!..» И «ястребы» растолкали мужчин, вывернули у них карманы, забрали пистолеты, кинжалы, финские ножи. Приказали всем поднять руки и поставили к забору.

Керим повернулся и долго наблюдал сцену разоружения его людей. А к нему подошёл с автоматом Павел и тоже его обезоружил.

— Антон! Зачем такой война? — хрипел он, задыхаясь от злости. — В прошлый раз ты тоже был, я давал тебе деньги. И сейчас я дам тебе деньги, но зачем так?

Он показал на стоявших у забора своих людей.

— Ты, Керим, травишь русских. Я вынужден принять меры.

— Я делаю чистый водка. Вот анализ лаборатории.

Он протянул Антону бумажку. Антон взял её и положил в карман.

— Мы разберёмся с этой лабораторией. Мужики в деревнях мрут, как мухи от вашей водки. Ты должен ответить за массовое убийство русских лю...

Антон не договорил: со стороны реки глухо хлопнул винтовочный выстрел, и Антон вздрогнул, запрокинул голову. Александра подбежала к нему, и он повалился ей на руки. Лицо его побледнело, глаза испуганно расширились, рот приоткрылся. В углу рта на нижней губе показалась струйка крови. Он посмотрел в сторону, откуда раздался выстрел: там были ребята в черных блузах, они вели к Антону мальчика-кавказца. Керим вскинул руки за голову, застонал:

— Ай, шайтан глупый! Что наделал, а?..

Антона положили на траву, Александра, поддерживая его, ощутила на спине, где была её рука что-то тёплое... Кровь!.. Пуля под сердцем прошла навылет. Антон тихо стонал. Но в глазах его ещё теплилась жизнь, он смотрел то на Александру, то на ребят и будто бы не верил, что ранен, и, может быть, смертельно. Александра прижимала руку к его спине, пыталась остановить кровь. А он, поймав её растерянный взгляд, слабо улыбнулся, хотел сказать: «Ничего. Это бывает. Война есть война. Тут иногда и стреляют». Кажется, нечто подобное он говорил уже ей.

Подвели мальчика. У него за плечами висело ружье с оптическим прицелом. Ребята забыли его обезоружить, потрясённые, смотрели на командира. Кто-то сорвал с пацана ружьё, замахнулся на него прикладом, но Керим кошкой бросился на бойца, заслонил собой мальчика.

— Это мой внук! Не трогайте!..

Павел взвел автомат и хотел порешить их обоих, но Антон хрипло, не своим голосом проговорил:

— Оставьте его, пусть живет.

Он имел в виду не Керима, а подростка, своего убийцу. Повернувшись к Кериму, сказал:

— Ты отдашь все деньги. И золото... Я знаю: ты прячешь золото. А мы посмотрим, что с вами делать.

Последние слова он проговорил совсем тихо. И закрыл глаза, повернул лицо к Александре. И с минуту молчал. Потом открыл глаза, — в них были слёзы.

— Я не хочу умирать. Но... ничего не поделаешь.

Дышал тяжело, прерывисто. Внутри у него что-то хрипело.

Ещё он сказал:

— Ты хорошая. Я знаю. Всё знаю. Прощай.

Кто-то из наших ребят подкатил новенький «Форд» — это была машина Керима. Бережно внесли в неё Антона, и, прежде, чем Александра опомнилась, машина отъехала. Ребята повезли командира в больницу недалеко расположенного отсюда города Всеволожска.

И только уж тогда, когда машина скрылась из глаз, Александра вдруг поняла, что и она должна была поехать с Антоном, но потрясение было слишком велико, она ничего не соображала. К печальной действительности её вернул вид Керима, прижимавшего к себе внука и боявшегося, что «ястребы» разорвут его на части. Александра вспомнила волю Антона, громко и властно сказала:

— Не трогайте его. Пусть живёт!

Это был момент, когда, повинуясь какому-то врожденному инстинкту, она вдруг почувствовала в себе силу и волю взять на себя дело Антона. Повернулась к Кериму:

— Деньги и золото. Все деньги и всё золото. А мы тогда решим, что с вами делать.

Керим, толкая вперед мальчонка, направился к домику. За ним со вскинутыми автоматами шли четыре «ястреба». Керим хотел было войти в домик вместе с внуком, но Павел, задержав мальчика, сказал:

— Он останется здесь.

В сопровождении двух бойцов Керим вошёл в домик и через несколько минут вышел с чемоданом. Павел открыл его, он был набит пачками рублей.

— Это рубли, — и, конечно же, не все, — сказал Павел. — Давай доллары.

— Какой доллар! — вскинул Керим руки. — Водка продаём за рубли. Какой доллар!..

— Давай доллары! Иначе... Всех на распыл.

— Кто ваш командир? Тот, молодой, — он командир.

Павел двинул Керима прикладом:

— Командира убил... этот зверёныш! Доллары на бочку! Все доллары! Иначе секир башка. Всю банду... решим.

Павел посмотрел в сторону прижатой к забору стаи кавказцев. Двенадцать бойцов с автоматами окружили группу человек в двадцать, а два «ястреба» стояли у дверей подземелья: выстрел снайпера-подростка всех насторожил, взвинтил нервы, а ранение командира озверило настолько, что нельзя было предположить, как поступят бойцы и станут ли они ждать распоряжения оставшегося за Антона командира. Александра, понимая это, послала связного сказать всем: «Без команды в людей не стрелять и никаких действий не предпринимать». У связного спрашивали: «А кто командир?» Связной, пожимая плечами, отвечал: «Одно только знаю: молодой и очень смелый парень. Зовут его Александром».

Керим доллары не отдавал, и тогда Павел приказал двум бойцам:

— Расстрелять зверёныша!

— Нет! — закричал Керим. И рванулся к внуку, обхватил его руками, кричал: — Нет!.. Я отдам доллары.

Внука у него снова отняли, а он пошёл в домик и вынес оттуда второй чемодан, — побольше первого. Павел открыл его, и тут были туго уложенные зелёные бумажки.

— Золото! — закричал Павел. — Золото, говорю!

И рванул за руку подростка, толкнул его и вскинул пистолет.

— Нет! Нет!.. — снова закричал Керим и выставил вперед руки. — Не убивайте внука. Не убивайте!..

Взял у стены дома лопату, пошёл к камню-валуну, стал копать. И вскоре вытащил из-под камня целлофановый мешок, бросил его к ногам Павла. Привлёк к себе внука, заплакал. Плакал он громко, навзрыд, тело его содрогалось в рыданиях. Павел толкнул его перед собой и повёл ко всем остальным. Тут он приказал ещё раз всех обыскать, а затем разрешил войти в домик и подземелье, взять вещи и убираться к себе домой. В этот момент к нему подошла Александра.

Павел показал чемоданы, целлофановый сверток:

— Кажется, все выбили.

— Хорошо. А с ними что будем делать?

— Людей отпустим, а завод подожжём.

— Не согласна, — жестко сказала Александра. — Они преступники, травили русских людей — всех на распыл!

— Как? — не понял Павел.

— А так! Ту-ту-ту...

Александра повела перед собой автоматом. Павел улыбнулся, мягко проговорил:

— Антон против смертоубийства. Мы только тогда лишаем жизни, когда на нас с оружием нападают. Таковы правила «чёрных ястребов».

Глаза Александры сузились, потухли.

— Ладно. Согласна. Пусть ребята поджигают.

Павел послал бойцов, приказал запалить все объекты. И уже через несколько минут из дверей подземелья показался дым и раздались крики людей; они выбрасывали из подземелья свои вещи, тащили матрацы, одеяла... Крики усиливались, кто-то завопил:

— Спирт горит! Спирт!..

Наши ребята побежали к своим мотоциклам, кто-то завёл две легковые машины, поехал к месту, где был ранен Антон и куда успела вернуться Александра. Кавказцы бежали к реке, туда их уводил Керим, там были лодки, наспех сколоченный причал. Раздался взрыв... Один. Второй... Пламя охватило всё постройки, чёрный дым метнулся высоко к небу.

— А теперь — по коням!..

Это «по коням!» она придумала сама, и откуда пришла к ней эта лихая команда дедов, она не знала, и откуда взялся ее командирский пыл, тоже не знала, да и в эту горячую минуту ни о чём подобном она не думала.

Костю посадила к Павлу на мотоцикл, а пашиного товарища — на машину Антона, махнула рукой и кинула своё тело на мотоцикл. Скорость она взяла большую, машина ревела под ней и вот-вот готова была оторваться от земли, зоркий глаз скорее угадывал ровную полосу дороги, а ручка газа, казалось, сама поворачивалась книзу, подавая мотору все больше горючего. Мельком взглянула на спидометр: стрелка, подрагивая, показывала цифру 110. «Вот это скорость!.. Это моя скорость!..»

Назад она не оглядывалась, знала, что «чёрные ястребы» любят быструю езду и признали в ней своего командира.

В Сосновку влетели с треском и грохотом, но жителей этот треск не беспокоил и не раздражал. Они знали: это «чёрные ястребы» вернулись с боевой операции, а «черные ястребы» — это их дети, они борются за справедливость и за честь Родины.

Никто ещё не знал, что Антон, всеми уважаемый командир «ястребов», как раз в эту минуту простился с жизнью. Он умер в больнице во время операции.

В Сосновке, не останавливаясь, ребята разъехались по домам, заперли мотоциклы в гаражах, переоделись. Они знали, что за ними могли послать погоню, а потому все разошлись по огородам, садам, помогали родителям убирать урожай. Если бы к ним и подошёл какой-нибудь милиционер из чужих, приезжих, никто бы не признался, что был где-то на боевом задании, а местные жители их не выдавали. Кроме того, сосновские власти их защищали, особенно милиция, которая по несколько месяцев не получала зарплату, и ребята её подкармливали. В последнее же время ненависть к режиму в народе была так велика, что никто и не пытался ловить «чёрных ястребов». К тому же и не было на них никаких жалоб от тех, кого они «поузили». Преступники сами не любят огласки, а потому рады бывают, что отделались деньгами.

Александра и Павел завели мотоциклы в большой командирский гараж, находившийся в глубине усадьбы тёти Лизы. Здесь на белой задней стене кто-то размашисто начертал:

Я — русский. Какой восторг!.. А. Суворов

— Надо бы спрятать, — показала на чемоданы с деньгами и сверток с золотом Александра.

Павел улыбнулся, подмигнул:

— А ты парень хозяйственный.

Он встал перед стеной строго напротив суворовского афоризма, и часть стены отошла в сторону. Образовалось нечто, вроде провала или открытого окна. Павел взял деньги и драгоценности и вошёл внутрь открывшегося помещения. Это была небольшая комната.

— Ты посиди здесь, а я пойду хорошенько закроюсь изнутри и потушу свет. Скоро он всё это проделал, вернулся в потайную комнату. И здесь со стены снял небольшую картину, встал напротив того места, где она висела, и стена задвинулась. Александра, наблюдая за этим таинством, спросила:

— А если фотоэлемент не сработает?

— Тогда останемся здесь, замурованными.

Павел улыбнулся:

— Давай-ка мы с тобой поедим. А?..

Достал из холодильника молоко, белый хлеб, и они подсели к столу. Только теперь Александра разглядела Павла. Для парня он был слишком пожилой, а и мужчиной его не назовёшь. Есть такая категория людей, которые хотя и войдут в лета, но не выглядят взрослыми и тем более серьёзными. Такой был Павел: улыбчивый, простой, доступный, но сейчас он, как и все ребята, был печален. Они ещё не знали состояния Антона, не могли позвонить в больницу — не знали телефона, да и боялись звонить: как бы не услышать страшную весть. И что бы они ни делали, о чём бы ни говорили, думали об Антоне. Думали и верили, что врачи вернут его к жизни.

Александра вспомнила о радиотелефоне, позвонила Качалину. Он ответил не сразу и как-то нехотя:

— Я всё знаю. Антону сделали операцию, но... спасти его не удалось.

Это был удар, от которого Александра чуть не лишилась сознания. Уронила руки на колени, испуганно смотрела на Павла. Тот понял всё. Сказал:

— Пуля ударила в сердце. Не выжил.

Посмотрела на телефон: из микрофона доносился треск, слышалась речь Сергея. Александра поднесла телефон к уху.

— Саша, ты слышишь меня?.. Я приеду к вам. Ты меня слышишь?..

— Да, я слышу. Слышу.

Нажала кнопку, и телефон смолк. Забыла спросить, когда он приедет, но это неважно. Повернулась к Павлу.

— Мы зря отпустили ребят.

— Почему?

— Надо считать деньги. Составить акт.

— Зачем? У нас всё на доверии. Среди нас нет жуликов.

— Да, верно. Разве можно — тратить чужие деньги?

— И я говорю: невозможно. Антон доверял. Он каждому верил.

— А мы?.. Разве не верим? Надо сосчитать. Хорошенько сосчитать.

Она подумала: «А у меня нет денег. Совсем нет. Я их отдала... Там, в большой семье».

— Как мне вас называть? Вы старше меня. Павлом как-то неловко.

— Нет, ловко. Я молодой. Меня все зовут так: Павел. И в школе тоже. Даже ученики... старших классов.

— Хорошо. Я тоже буду вас называть... Павел. Я тоже взрослый. Школу кончил. Пойду в институт.

— Сколько тебе?

— Восемнадцать. Скоро восемнадцать.

— О-о!.. Жанна д'Арк была моложе. На целый год. Так, кажется.

Она хотела спросить: а кто она, Жанна?.. Но вспомнила: героиня, жила во Франции.

Павел, раскладывая на столе портфели с деньгами, продолжал:

— И Зоя была молодой. Как вот ты?..

— Зоя?.. Кто она такая? Тоже героиня?..

— Зою не знаешь?.. Космодемьянская. Комсомолка.

— Ах, да — знаю. Как не знать Зою. Знаю, конечно.

Про Зою она слышала, но вот что она совершила, чем знаменита?..

Спрашивать не стала. Неудобно ей не знать Зою Космодемьянскую. Она непременно узнает. Вот приедет Сергей, у него спросит.

И тут же подумала: зачем спрашивать? Подумает ещё, что хочу быть на неё похожей.

Раскрыли чемодан с рублями. Тугие пачки лежали плотно, и их было много. «Боже мой! Как много денег! — думала Александра, вынимая пачки и складывая их на краю стола. — Сколько же они накачали в свои карманы! И сколько отвезли туда, в свой Азербайджан».

Выстраивая на столе ряды пачек, вспоминала, как учителя в школе говорили о дружбе народов, о том, какие они хорошие, наши младшие братья, и как мы их должны любить». И ещё говорили: «Русский народ великий, он добрый, ничего не жалеет для народов российских окраин». А они... Травят русского брата. Сколько же цистерн ядовитого спирта перекачали в желудки русских людей!..»

— Ты о чём думаешь?

— Я?.. Да так. Я ещё недавно ни о чем не думал. Почти ни о чём, а теперь... думаю.

Сердце тяжело давил камень от сознания, что Антона нет, и она уж никогда не услышит его ласковой чуть насмешливой речи, не увидит лукавой таинственной улыбки — его нет и никогда не будет. В это невозможно поверить, но если бы она не держала на коленях его голову, не чувствовала рукой горячей, вытекающей из сердца крови...

Это была первая смерть, которую она видела. У неё умер дедушка, умерла прабабушка, но она не видела, как они умирали. И не было ей так тяжело и страшно. И никогда у неё не болело сердце, не пересыхало во рту, как теперь. Она знала, что от сердца принимают какие-то таблетки, но Павлу ничего не скажет. Пусть не думает, что я слабая, что и моё сердце может болеть.

— Сколько у тебя пачек?

— У меня?.. Сейчас посчитаю. Сто две пачки. Купюры сотенные. По пятьсот купюр в пачке. Это — пятьдесят тысяч. А если их помножить на сто две — получим пять миллионов сто тысяч.

Она написала на бумажке: «5 000 100 тысяч рублей».

— А у тебя?

— В десять раз больше: пятьдесят один миллион.

— Ой-ой!.. Как много!.. По сколько же рублей мы можем дать каждой семье?

— Давай посчитаем.

Он достал из ящика стола калькулятор, стал считать.

— В Сосновке и районе живет сорок тысяч человек. Поделим нашу сумму на сорок тысяч. Получим сто двадцать пять рублей двадцать пять копеек.

— Только-то?

— Но это на одного человека. А если в семье шесть-семь человек, то уже получится приличная сумма.

— А мне казалось, у нас так много денег.

— У нас ещё есть доллары. Мы с тобой и их посчитаем, но распорядимся после того, как приедет к нам Командор. И надо, чтобы знали все ребята. Они ведь тоже получат свою долю.

— А им... тоже, как всем?

— Да, у нас строгий порядок: мы все деньги делим поровну.

— Ну, хорошо. Давай теперь посчитаем зелёные бумажки. Тот чемодан будет потяжелее.

Да, второй чемодан был объёмистым и тяжёлым. И раскрыть его оказалось непростым делом, но Павел острым топориком поддел крышку и взломал замок. Купюры долларов были разные: от сотенных до полтысячных. Считали долго. Итог оказался впечатляющим: двадцать четыре миллиона долларов. Затем на стол взгромоздили три целлофановых свёртка. Во всех трех были слитки, похожие на маленькие кирпичики. Павел прикинул на глаз и на вес, сказал:

— Килограммов пятьдесят будет!

— Пятьдесят килограммов! Золота!

На улице послышались голоса. Раздался стук в дверь:

— Открывайте! Милиция!

Павел поднял руку, призывая к спокойствию. Подошел к телевизору, запустил руку внутрь аппарата. На полу рядом со столом открылся люк. Павел нырнул в него и тихо проговорил:

— Подавайте чемоданы и свёртки.

Александра подала ему, и Павел минуты три ещё находился в подвальном помещении. С улицы кричали:

— Откройте! Будем взламывать!

Павел так же спокойно подошел к телевизору, нажал какую-то кнопку или рычажок, люк закрылся. Потушили свет, вышли в главное помещение гаража. И здесь ещё посидели с минуту за столом, потом Павел приоткрыл главную дверь, спросил:

— Кто там?

— Майор Киркун, начальник милиции.

Павел открыл дверь. В гараж вошли майор и с ним два милиционера. Александра их не видела, но Павел знал обоих. Смотрел на них вопросительно; им было неловко, они отворачивали взгляд.

Майор, ничего не сказав, стал осматривать помещение гаража. Он что-то искал.

— Где деньги?

— Какие деньги?

— Вы привезли деньги.

— Кто вам сказал? — испуганно спросил Павел. Ему подумалось: кто-то предал! Но отвечал спокойно.

— У нас нет денег. Откуда они?

— А где вы были?

— На дорогах катались.

— Вы мне говорите правду, мы ведь всё равно узнаем.

Павел осмелел, пошёл в атаку:

— Господин Киркун! Что с вами случилось? Раньше вы к нам не придирались, и мы вам давали деньги для выплаты зарплаты. Вы их принимали и нас не спрашивали, где мы берём. А берём мы их у подпольных бизнесменов — торговцев водкой, наркотиками. Себе мы ничего не оставляем, все отдаём людям.

Киркун смутился, отвернул в сторону взгляд. Виновато проговорил:

— Велено пресечь вашу деятельность.

— Пресечь? Ну, это уж дудки! Наша партия зарегистрирована, как и та партия, в которой вы состоите.

— Я не состою ни в каких партиях!

— Как же это так! Недавно вы состояли в партии коммунистов и там выросли до капитана, а потом перебежали в партию демократов. Здесь вам дали звание майора. Вы предатель и перебежчик. Об этом все знают.

— Ну, ладно! Хватит, раскудахтался. Вот ордер на арест. А заодно и этого... твоего дружка прихватим.

Повернулся к Александре.

— Ты кто такой? Откуда явился? Давай документы.

— У меня нет документов, я несовершеннолетний.

Сказала зло. И отошла в угол гаража. Майор подскочил к ней, дернул за руку:

— Где деньги? Куда вы их спрятали?

— Нет у нас денег, а если бы и были, всё равно бы не сказала.

Майор схватил ее за локоть, но она резко отдернула руку, сказала:

— Не прикасайтесь ко мне!

Майор кивнул милиционерам:

— Ведите их!

Один милиционер подошёл к Павлу, тихо и с ноткой вины в голосе проговорил:

— Павел, пойдём. Вам ничего не будет.

— Будет — не будет! — вскричал майор. — Адвокат нашёлся! Ведите их в милицию.

— Хорошо. Мы пойдём.

Обернулся к майору:

— Посмотрим, что вы скажете нашему Командору.

Александра вынула из кармана куртки радиотелефон, набрала номер Сергея. И скороговоркой сообщила:

— В Сосновке нас арестовали. Какой-то майор милиции.

Киркун подскочил к ней и вырвал телефон. Однако Александра кошкой к нему бросилась и отняла аппарат. При этом больно вывернула ему руку, майор даже вскрикнул. И приказал своим подчинённым:

— Отнимите у этого гадёныша телефон!

Милиционер подошёл к Александре, просительно проговорил:

— Парень, дай эту штуку.

И Александра, не желая осложнять ситуацию, мирно протянула парню телефон, а тот, одарив её тёплым участливым взглядом и даже будто бы подмигнув ей, взял телефон и передал его майору. Киркун, осматривая телефон с антенной, проворчал:

— У меня, начальника милиции, такого нет, а у этого...

Он смерил Александру цепким злым взглядом, хотел что-то спросить, но, видимо, раздумал, и, обращаясь к милиционерам, сказал:

— Ведите!

По дороге милиционер, шедший рядом с Александрой, улучив удобный момент, наклонился к ней, проговорил:

— Глава администрации приказал прокурору вас арестовать, — будто бы от губернатора такой приказ вышел.

И потом ещё сказал:

— Не волнуйся, парень. Мы вас в обиду не дадим.

Не знала Александра, что рядовые милиционеры, все как один, уважали «чёрных ястребов». Всё это знал Павел Огородников, он потому уверено и без страха шагал впереди милиционеров. И весело кивал горожанам, удивлённо наблюдавшим за процессией. А их, горожан, выходивших им навстречу, становилось всё больше, иные кричали:

— Павел Николаевич! За что это вас?

— У него спросите! — кивал Павел на майора. И замедлял шаг, будто бы и хотел того, чтобы их видело всё больше людей и чтобы весть о его аресте быстрее разлеталась по городу. Но это обстоятельство тревожило майора, он подталкивал Павла, понуждая его идти быстрее. А Павел куражился:

— Я устал. И так еле иду.

Они ещё не прошли и половины пути, как вдруг сзади раздался детский крик:

— Папка, папка наш, куда тебя ведут?..

Два мальчика — десяти и восьми лет и девочка лет пяти подбежали к Павлу, бросились ему на шею. Они огласили улицу душераздирающими криками, громко плакали, а вслед за ними бежала женщина с грудным ребёнком — жена Павла. Ход процессии замедлился, майор нервничал, толкал Огородникова, а дети ещё громче кричали. И женщина подбежала к мужу. Она сунула ребёнка на руки Александра, схватила мужа, стала тащить его на обочину.

— За что вы его? Он ничего не сделал. Он не мог ничего сделать!..

Процессия совсем затормозилась, откуда ни возьмись сбежались дети. Они кричали:

— Павел Николаевич! Вас арестовали?..

Павел улыбался, успокаивал жену и детей и нарочно замедлял ход, давая толпе разрастаться всё более. К майору подошел военный — он отдыхал у родителей, тоже будто бы майор, — о чём-то спрашивал его, но Александра их разговора не слышала, она прижимала к себе тёплый живой комочек, годовалую девчушку с небесными, широко открытыми глазами, и была совершенно спокойна, со всё большим интересом наблюдала бурлящую, говорящую толпу, в которой было уж человек сто взрослых и много детей, окруживших Павла. Милиционеры растворились среди людей, отдалились от арестантов, отвечали на вопросы, успокаивали, а из толпы в сторону майора неслось:

— Иуда! Он и мать родную не пожалеет. Знает ведь, что «чёрные ястребы» помогают людям... Если б не они. Да что с ним разговаривать!..

— Ну, ну, поговоришь мне! По тебе давно верёвка плачет.

Последние его слова утонули в криках женщин:

— Ты на кого же работаешь, грязный пакостник! Мафия тебе деньги платит. Что тебе сделали ребята в чёрных рубашках? Не твоим ли милиционерам они два раза зарплату выплачивали?

— Да он эту зарплату милицейскую на дачу себе пустил. Вон какой дворец отгрохал.

Кто-то крикнул:

— Бей его, ребята!..

Но тут наперёд толпы вышел Павел, поднял кверху руки:

— Не надо, друзья мои! Самосуд мы не допустим. Ему приказали нас арестовать, и он подчиняется начальству.

— Подонок он! Вот такие и Россию жидам продали!

— Не надо! Прошу вас, уймитесь и расходитесь по домам. Мы пройдём в отделение, и там всё разъяснится. Мы ничего не делали плохого. Сегодня наши ребята ездили на подпольный завод, там шайка азиков наладила производство грязной водки и травит наших русских мужиков...

— Прекратите митинг! — завопил майор. — Я не позволю мутить народ!..

Но Павел отстранил его, продолжал:

— Мы обложили их данью, каждый месяц берём с них налог и отдаём эти деньги людям Сосновки и нашим сельчанам. Вот майор и взъярился — требует деньги, которые мы хотим отдать вам.

— О-о-о!.. А-а-а!.. — заревели люди и бросились на майора, но он кинулся в сторону, где стояла стайка детей, побежал к отделению и скоро скрылся за домами. В толпе раздался смех, крики, и даже женщины поднимали кулаки, грозили в сторону милиции.

— Качайте их! Молодцы, ребята!..

Жена Павла взяла у Александры ребёнка, а та в одно мгновение оказалась на сильных мужских руках, которые высоко её подбрасывали. В первое мгновение ей было страшно, но потом она поняла, что рук много и держат они её крепко. Она взлетала всё выше и выше над головами людей, и чёрная её куртка развевалась, а из-под нее выглядывала ослепительно белая блузка, и грудь ее резко обозначилась... Кто-то крикнул:

— Братцы, да она же девка!.. Ах, молодец! Качайте её выше!..

И мужикам, и молодым ребятам было приятно ощущать в своих руках упругое девичье тело, потом чьи-то могучие руки обхватили Александру и бережно опустили на ноги. Пылая от восторга, она тряхнула головой, оглядела всех и будто бросая вызов: «Да, девка!.. Но кто может ездить на мотоцикле быстрее меня, кто так же смел и готов постоять за всех вас на поле брани?..»

Павел, беря её за руку, сказал:

— Пойдём к нам. Будешь ночевать у меня.

Во втором часу ночи в Сосновку в сопровождении трёх «ястребов» приехал Сергей Качалин. Новенький семиместный «Форд» остановился на улице Лермонтова у дома номер двадцать один. Собака подняла истошный лай, разбудила хозяев. На крыльце показался атлетического вида мужчина в ночной рубашке, громко возгласил:

— Кто к нам приехал?

— Иван Тимофеевич, это я, Сергей.

— А-а... Серёга. Сейчас, дорогой, я сейчас.

И скорым шагом направился к калитке открывать. Машину завели в гараж, ребят пригласили в комнату, где хозяйка накрыла для них стол, а Сергей и Иван Тимофеевич Бородин поднялись на второй этаж, куда вскоре же хозяйка принесла ужин.

— Докладывайте обстановку, а затем я расскажу, что происходит в нашем огороде, — сказал Сергей.

— У нас радость: мне удалось вычистить райком от сатанистов, — так Иван Тимофеевич, секретарь райкома коммунистической партии, называл тайных приверженцев правящему режиму. — Они ведь как действуют: вначале кричат громче всех о неприятии Ельцина, призывают бороться с еврейским влиянием в рядах партии, а потом, набрав силу, начинают тормозить и разваливать партийную организацию. Но мы их раскусили быстро: одного исключили, потом другого, а вместе с ними покатились и остальные в местную ячейку «Яблоко». Явлинский — их человек, там им и место.

Ели картошку и мочёные яблоки из собственного сада. Ни сахара, ни масла на столе не было. Сергей спросил:

— И у вас, на элеваторе, зарплату не дают?

— Пятый месяц не получаем. Честно говоря, жутковато становится. Ну, мы вот свою картошку едим, яблоки есть, свекла, кабачки, а если в большом городе?.. Там, на асфальте-то, ничего не растёт. Скажи мне, Сергей Владимирович, что это за власть у нас такая? Чего она добивается?

— Как бы это попроще вам сказать: вы войну помните?

— Великую Отечественную?.. Где ж мне её помнить? Я в сорок шестом родился, она уже кончилась.

— Всё равно, вы можете представить, чтобы во время войны в нашем Генеральном штабе и в Кремле немцы бы сидели, переодетые гитлеровцы?.. Что бы с нами было?..

— Ну, такого я вообразить не могу.

— Понятно, что не можете. Невероятно это, а если бы случилось, то, конечно же, кончилось бы для нас катастрофой. В такую-то ситуацию мы сейчас и попали. В России 85 процентов населения — русские, а правят нами не русские, и не нам они служат, а противнику нашему — Боре Клинтону. Вот и вся разгадка: власть сатаны у нас воцарилась. Мы с вами понимаем это, а большинству народа невдомёк, кто это на нашей земле такой разор учиняет. Вам вот удалось избавиться от сатанистов, а Зюганов, вождь народный, весь облеплен ими, да и сам, может быть, из их же стаи.

К нам в Питер недавно Виктор Илюхин приезжал — один из лидеров оппозиции, так его спросили: «Чтой-то, возле вас, лидеров оппозиции, оппортунистов больно много. Вы думаете избавляться от них?» А он, улыбаясь, ответил: «А если мы избавимся от оппортунистов, с кем останемся тогда?» Вот тебе и оппозиция. И у нас может так сложиться, как во Франции после революции. Ихний мудрец Вольтер тогда воскликнул: «Ба! Наша революция сменила одних евреев на других!». Потому-то и компартии такие слабые, не идут люди в стаю, если вожаку не доверяют. Зюганову многие не доверяют, однако на выборах за него голосуют как за меньшее зло.

— Ну, и что же ты прикажешь нам, погибать что ли?..

— Спит русский народ и бороться ни с кем не хочет: то ли трусит он, то ли врага не видит. Ну, если не проснётся, не возьмёт в руки дубину — погибнет русское государство, на землю нашу жёлтый и чёрный люд хлынет, а русские где-нибудь на пятачке собьются, как литовцы или грузины. Миллионов пять-шесть останется. И тогда уж или снова возрождаться, или совсем сойти со сцены. Народ — живой организм, он тоже свой цикл жизни имеет: родится, живёт, умирает. Вот только жалко детей наших, внуков-правнуков на заклание сатане отдавать. Бывало такое с другими народами, может и с нами статься.

Уронил руки на стол Иван Тимофеевич, трудно и долго дышал и на друга своего молодого не смотрел. Только в глазах его клубилась грозовая темень, да брови плотно сдвинулись у переносья. Грохнул кулачищем по столу:

— Не согласен я погибать, Серёга! Разглядим мы врага за кремлёвскими стенами, и тогда уж пусть он на себя пеняет. Боря Клинтон, — тот, что молоденьких баб, как кур, щупает, — ему не поможет.

Потом они сидели молча, думу одну думали: спасёмся ли? Выживем ли?.. Иван Тимофеевич, понизив голос, спросил:

— Скажи, Серёга, неужто евреи силу такую имеют, что любой народ могут под себя склонить? Их ведь вроде и немного на земле, у нас-то в России, если по паспортам судить, и миллиона одного не наберётся.

— По паспортам — да, их всего лишь шестьсот тысяч перепись насчитала, да ещё в еврейской сфере три миллиона. От всего-то населения два процента лишь будет. Но не одни только евреи в нынешнем столетии в России четыре революции сотворили. Они как дрожжи — тесто поднимали, народ баламутили. За ними многие, словно бараны, побежали. И первая — интеллигенция.

— Четыре революции! Это какие же?

— Первая — в 1905 году, вторая — в феврале семнадцатого, третья — в октябре того же года, ну а четвертая — в 91-93-м годах. И, конечно, сами-то евреи не сумели бы нас одолеть — им помогли ублюдки, шабес гои, шариковы всех мастей. Народ этот алчный, всё время на жирный кусок зарится. Они-то в нынешнюю революцию вместе с евреями и хапнули у нас шестьсот миллиардов долларов: по четыре тысячи у каждого человека, включая младенцев, из кармана выдернули. И сунули все деньги в иностранные банки. А деньги, сами знаете, что кровь: выпусти её — организм погибнет.

— Так напечатали бы! Бумаги что ли не нашлось?

— Э, нет, Иван Тимофеевич. Те деньги бумагой бы и остались. Они, деньги, золотое и всякое другое обеспечение иметь должны. Те-то молодцы, что деньги наши уволокли, они и обеспечение это прихватить не забыли. Золота при Горбачёве больше двух тысяч тонн в банках лежало, а тут вдруг сразу до двухсот тонн скукожилось. Рабочие хоть и голодные, но ещё долго продолжали трудиться, а за уголь, газ, электроэнергию чем платить? Материалы разные за какие шиши купишь? Словом, тут целый узел сразу завязался. И, конечно, не одни тут евреи с таким делом сладили. Армию подонков за собой повели. Их руками Россию и обвалили.

— Да, пожалуй. Предателей много объявилось. Строго с них спросится. Придёт времечко — всех достанем поимённо. Ну, а теперь говори: чего приехал к нам? Какая нужда в дорогу позвала?

— Ребят тут наших арестовали.

— Пашу Огородникова да парня из Питера... Не дал их народ в кутузку посадить, отнял у милиции. Но вообще-то, если гнид наших хочешь знать: в мэрии главная сидит, администратор районный — губернатор его прислал. Сам-то русский, но жена — Розалия Львовна. Где они находят таких? Я бы мужиков русских, что судьбу свою повязали с еврейками, в Израиль высылал. Очень уж они коварные и ядовитые, мужики такие. Тут недавно встретил его на улице. Он ко мне с претензией: вы, говорит, двух хороших людей из своей партии удалили, евреев не любите. А почему же мы, говорю ему, всякого еврея любить должны? Еврей что — Моника Левински что ли?

Я человек русский и любить обязан русских, потому как род у нас один, — ну, это как семья вроде бы. А братьев своих и сестёр я по всем законам человечества любить обязан. А евреи тут при чём?.. Ну, как только я ему сказал об этом, он и зашипел как кобра, готов тебя в порошок истереть. Я так думаю, биология тут роль играет. Дочки-то у него чёрные и кудрявые — в жену уродились. И такие, я тебе скажу, вреднющие!.. В школу наркотики носят, ребят наших к ним приобщают. И попробуй ты, на месте учителя, скажи им чего-нибудь... Живо из школы вылетишь!..

Хозяйка принесла чай. Стала извиняться:

— Хлеба у нас нет, не обессудьте. Деньги-то нам давно уж не дают. Мы-то ещё ничего, а у кого дети? И участка хорошего нет? Возле дома картошку сажают, рядом с тротуарами.

Хозяин добавил:

— На моей памяти второй раз голодаем, был у нас ещё в сорок шестом голод. Мужики только с войны возвращались, поля пустовали, а тут недород прибавился, все посевы суховей спалил. Лебеду ели, кору древесную. А и ничего — выжили. Думаю, и эту напасть перетерпим.

— Наши ребята денег немного достали, как бы их раздать по справедливости всем жителям района.

— А это просто. Мы тут недавно Комитет общественного спасения создали, к нему постепенно власть переходит. Соберём активистов, пошлём по дворам. Список составим, — так, чтобы никого не забыли. И потом вам для отчёта дадим.

Сергей обрадовался. Поблагодарил за угощение и направился к дивану, где ему хозяйка постель сладила. Уснул он сразу же, а часу в двенадцатом телефон, лежавший под подушкой, разбудил. Говорил Николай Васильевич:

— С Шахтом истерика случилась, он в своей комнате мебель ломает, стёкла выбил и пытается решётки на окнах выломать. Я к нему заходил, так он на меня тигром бросился. Насилу отбился. Что делать будем?

— Его выпускать никак нельзя. Он тогда охрану позовёт и дом со всеми бумагами спалит. Продержитесь ещё часа полтора, я выезжаю.

Стал прощаться.

— Не успел я с администратором связаться, в милиции побывать.

— А и не надо. Делать там нечего. Власть теперь к нам перетекает. Ребят в обиду не дадим, весь город на улицу выведем, в щепки разнесём и мэрию, и милицию.

— Тогда ладно, я поехал, а вы ребятам передайте привет, а если что, я скоро здесь буду. Парня нашего поберегите. По секрету вам скажу: не парень он вовсе, а девица, да только любит, когда её за парня принимают.

— Знаем мы всё! — махнул рукой Иван Тимофеевич. — У нас тут их вчера на руках качали, так и увидели, какой она парень. Хороша, чертовка! Всем ребятам душу замутила, только о ней и говорят. Девочки наши для ваших ребят чёрные рубашки шьют, эмблемы на уроках труда вышивают. А скажите мне, Сергей Владимирович, как понимать эмблему эту: на рукаве в круге белом то серп и молот изображён, а то знак какой-то, вроде того, что у немцев был, а?.. Что бы это значило?

— А вы, Иван Тимофеевич, по делам о ребятах судите. А тому, что телевизионные мерзавцы говорят, не верьте. Они действуют по принципу: на воре шапка горит. Сами фашисты, а чтобы гнев народный от себя отвести, на других показывают и кричат: вон они, фашисты!.. Так-то, Иван Тимофеевич. Ну, бывайте. Ребятам привет передайте. Да я им с дороги позвоню. Пусть скорее деньги людям дадут.

В полдень в городском Доме культуры собрался актив Комитета общественного спасения. За столом на сцене сидели Иван Тимофеевич и Александра. Павел Огородников расположился в партере на краю первого ряда. Александра кивнула ему: дескать, иди сюда, за стол, но он решительно замотал головой. Павел держался в тени, не хотел брать на себя роль лидера.

Александра не могла собраться с духом, не знала, с чего начать. Оглядывала зал радостным приветливым взором, и вид этого юного прекрасного существа, гуляющая по румяным щекам улыбка, роскошная мальчишеская прическа, — и просторная блуза из чёрного блестящего шёлка, — всё в ней было ново, необычно, вид её завораживал, разливал вокруг незримый дух энергии и красоты, обаяние нежной юности и струящейся безграничной доброты.

Она ещё ничего не говорила, но её уже любили, за ней готовы были идти куда угодно.

Кто-то из зала крикнул:

— Как вас зовут?

— Александра.

— Но вы же девушка!

— Я и говорю: Александра.

Слышала, как пламенеют щеки, упруго стучит сердце, смотрела на листок, оставленный ей Павлом.

В зале раздался приглушенный смешок, но чей-то зычный голос крикнул:

— Тише вы!

Поднялся Иван Тимофеевич, заговорил:

— По праву председателя предоставляю слово Александре.

И Саша встала, обвела всех посерьёзневшим взглядом и хотела было начать, но из боковой двери кулис на сцену вышел медведеподобный мужчина. Он подошел к краю стола, поздоровался с Александрой, кивнул Ивану Тимофеевичу.

— Я — глава Сосновской администрации, должен заявить: данное собрание не санкционировано властями.

Зал загудел, кто-то кричал:

— Мы тебя не выбирали, катись ты туда, откуда приехал!

Иван Тимофеевич поднял руку, попросил тишины. И повернулся к администратору:

— Вам известно, что в городе создан Комитет общественного спасения, создавал его народ, — между прочим, единогласно, и вы, демократы, если вы действительно демократы, должны считаться с волею народа.

— Хорошо, хорошо, Иван Тимофеевич, — поднял руки администратор, — я с этим фактом считаюсь и тоже готов вступить в ваш комитет. Разрешите мне присутствовать на вашем собрании?

Александра подвинула ему стул, сказала:

— Садитесь, пожалуйста!

И повернулась к залу, заговорила звонко, уверенно:

— Я хочу передать вам привет от молодёжного движения — тоже общественного, — «Чёрные ястребы» и поздравить с созданием Комитета общественного спасения. Вы уже знаете, что мы обложили налогом подпольных производителей водки, и этот налог раздаём населению. Вчера мы собрали очередную дань и хотели бы раздать собранные деньги жителям города и района. На каждого человека выделяем сто двадцать пять рублей и сто долларов. В районе вашем живет сорок тысяч человек — вот вам, Иван Тимофеевич, деньги.

Подвинула к нему два чемодана — один с рублями, другой с долларами. И села.

Поднялся администратор:

— Не знаю, как и назвать эту акцию. Она незаконна.

Наклонился к Александре:

— Не стану спрашивать, как вы достали эти деньги, но если вы уж хотите раздать их нуждающимся...

Зал загудел, задние ряды поднялись, кто-то кричал:

— Да какое собачье дело этому борову до наших денег! Он хочет забрать их и прикарманить, как они прикарманивают все наши денежки. Пусть лучше расскажет, на какие шиши они тут понастроили себе дворцы!

Иван Тимофеевич снова остановил шум. Обратился к администратору:

— Что вы хотите?

Администратор замахал руками:

— Ничего я не хочу! И не буду вам мешать. Если уж попали в руки деньги, распоряжайтесь ими, как хотите. Только не обращайтесь ко мне за помощью, когда вот этого молодца...

Он показал на Александру.

— И того вон...

Показал на Павла.

— И всех, кто носит эти черные рубашки — этих новых фашистов...

Зал снова взорвался:

— Фашисты — это вы, сволочи такие! Обворовали народ, не платят зарплату. Наручники на вас наденем! Убирайся отсюда, свинья жирная!..

— Хорошо, хорошо, я уйду. Но когда раскроются ваши преступления...

Последние слова его потонули в гуле возмущённых голосов, в топоте и свисте разгневанных людей.

Когда зал успокоился, Александра сказала:

— Нам бы хотелось, чтобы все деньги распределили по справедливости.

— Не надо беспокоиться. Это дело мы берём в свои руки, — заверил её Иван Тимофеевич.

Она тронула пальцами оба чемодана, как бы передавая их председателю.

И сошла со сцены, села рядом с Павлом.

Павел шепнул ей: «Пойдём обедать», — взял её за руку, и они направились к выходу. И уже за спиной услышали громкие аплодисменты... Сосновцы бурно выражали им свою благодарность.

Александра хотя и ночевала у Павла, но не успела разглядеть всех членов его семейства. А семья у него большая: в огороде с утра до вечера трудился отец, семидесятилетний больной старик, у плиты хлопотала мать, и рано утром ушла на работу в парниковое хозяйство жена Галина. Четверо детей ходят в первую смену, и Саша их не видела, но вот теперь они один за другим заглядывали в большую комнату, где за столом сидели их отец и незнакомый парень в форме «чёрных ястребов». Они робко кивали ему, не решаясь войти. Собрались на веранде, ожидая, когда бабушка им даст чего-нибудь поесть. Александра вышла к ним и, обращаясь ко всем сразу, сказала:

— Давайте знакомиться, меня зовут Сашей.

Три мальчика и девочка повернулись к ней, но заговорить не осмелились. Саша подошла к девочке, протянула ей руку:

— Как тебя зовут?

— Ирина.

— А сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— О-о!.. Ты уже совсем большая. А братьев твоих как зовут?

— Вот его, — показала Ирина на самого большого, русоволосого, синеглазого парня, — Игорь. Он учится в шестом классе. И хочет ездить с отцом на мотоцикле. А эти... Федя и Вадим. Федя ещё маленький, он у нас первоклашка.

— Я уже умею читать, — осмелел Фёдор. — И на папином дисплее могу сложить любые цифры.

— Не любые.

— Любые! — настаивал Фёдор.

Вадим обратился к Саше:

— А правду говорят, что ты девушка, а только парнем назвалась, чтобы тебя приняли в «чёрные ястребы»?

Александра наклонила к нему голову, повела плечом:

— А если девушка — разве это плохо?

— Не плохо. А почему у тебя знака белого нет, как у нашего папы? Хочешь, я тебе свой отдам?

— А у тебя есть такой знак?

— Есть. Из белого шёлка. Я сам вышил Серп и Молот. На уроке труда. У нас ребята многие вышили и девочки, только нас не принимают в «ястребы».

— А учитель не ругает вас за то, что вышиваете?

— Василий Кузьмич даже помогает. Он только говорит: вы немножко подрастите, и тогда вас примут к себе «ястребы». И дадут мотоциклы.

Потом пришла их мама, Галина Степановна, тонкая, стройная женщина, сохранившая девичью фигуру. Поздоровалась с Сашей:

— Не хотела будить вас рано, ушла на работу, а там мы опять «волновались».

Павел пояснил:

— Это они свою акцию протеста так называют: «волнуются». Бросают работу, осаждают директора, грозят взять его в заложники. Им зарплату вот уже семь месяцев не выдают. Продукцию они выпускают, а зарплату не дают.

— А вам в школе платят? — спросила она Павла.

— Тоже не платят — вот уже три месяца.

Саша хотела спросить: «А как же вы живёте?», но не спросила, а только подумала: «Сколько мы денег привезли, а он и копейки себе не взял». Она не могла знать наверняка, взял он себе деньги или не взял, но почему-то была уверена: не взял.

Всей семьёй сели обедать. Женщины принесли дымящуюся картошку, огурцы, полную миску яблок.

— Хорошо хоть яблоки уродились, — сказала Галина Степановна, — а то бы и угостить нечем было.

Чай подавали без сахара. Павлу было неловко за такой бедный стол, но денег у них давно не было и ничего другого они не ели.

— А где Антон? — спросила хозяйка. — В городе болтают, что его будто бы из ружья ранили и теперь он в больнице лежит?

Павел ниже склонил голову, ничего не сказала и Александра. И старики, и Галина Степановна, и даже дети все поняли, и никто не задавал больше вопросов.

— А вы сегодня деньги можете получить! — сказала Александра. — Хотите, Галина Степановна, я пойду с вами и скажу, чтобы вам дали деньги на всю семью.

Она оглядела сидевших за столом и радостно добавила:

— Вас восемь человек, вы много получите.

Павел их не задерживал, и они в сопровождении Ирины и Игоря пошли в Дом культуры. Уже на пути их догнали Фёдор и Вадим, — мать хотела было отослать их домой, но Александра обняла обоих, сказала:

— Они тоже будут получать деньги.

И они зашагали веселее.

У Дома культуры толкался народ; весть о деньгах быстро распространилась в городе, и к Дому культуры шли и шли люди. Народу было много, и Саша с детьми Павла едва протиснулась на сцену, где Иван Тимофеевич и несколько мужиков хлопотали над составлением списков. Саша наклонилась к Ивану Тимофеевичу:

— Огородниковы могут получить?

Иван Тимофеевич сразу сообразил, в чём дело, показал на очередь у окна. Там две женщины выдавали деньги горожанам, жившим на улице Степана Разина. Саша заняла очередь, и когда они с Галиной Степановной и ребятами предстали перед женщинами, они улыбнулись Саше. А Саша им сказала:

— Огородниковы. Их восемь человек.

И на всех получили деньги — в рублях и долларах.

Галина Степановна не могла сдержать буйной радости:

— Ну, ребята, у нас теперь зашло. Мы теперь целый год будем жить с хлебом, сахаром, и даже масла я вам буду покупать.

Сашу они уже не стеснялись. Она была для них как бы девятым членом семьи. Игорь её спросил:

— А вам деньги... дали?

— Мне?.. Да нет. Я у вас в городе не прописана.

Федя взял Сашу за руку, горячо проговорил:

— У нас много денег. Мы вам дадим.

Саша подняла его, поцеловала, и с этого момента они стали большими друзьями.