Похищение столицы

Он задумался, посмотрел на крышу аптеки, стоявшей поодаль и в низине, а потом, обращаясь к майору Кате, тихо и каким-то просительным тоном проговорил:

— Вы у нас старший по званию; составляйте план оказания помощи рабочим дружинникам, и мы потом с вами его обсудим. Важно, чтобы деньги, которые я буду давать, не попадали в дырявые карманы. Их отняли у рабочих людей, им мы и должны их возвращать.

И — к Артуру:

— Сколько вы привезли?

— Полмиллиона. Выдал нам их сам директор банка. Просил называть его Романом.

— Но он же больной.

— Да, он кашляет, сморкается, но сказал, что вы звонили, и он срочно приехал.

Олег отсчитал каждому по сто тысяч долларов.

— Это на личные нужды. А вам, Николай Амвросьевич, надо перебираться в Москву. Купите квартиру здесь же, поблизости. Ищите безработных, привлекайте бедствующих студентов — и не гнушайтесь женщин, молодых девиц, даже школьниц. Всем будем платить деньги, и они скоро составят нашу армию. Пришло время, когда стар и мал должны подниматься на борьбу.

На том они и расстались.

Позвонил Малютин:

— Олег, я с утра мотался по Москве, закупил две компьютерные установки. Появились новые, совершеннее прежних. Я сейчас к тебе еду.

Между тем Артур обошёл подтянувшихся к дому охранников, каждому дал по две тысячи долларов. И сказал, чтобы они в своих домах изучили положение семей: «Бедным дадим по две тысячи, а многодетным будем помогать особо. Купим для них квартиры, устроим детей в детские сады, в школы. Возьмём на учёт подростков, ребят и девочек, которым по пятнадцать-шестнадцать. Кто хочет учиться в институте, пусть поступают. Мы сразу же оплатим все годы их учёбы. Из них мы составим молодёжные боевые отряды».

Такую инструкцию Артур получил от Екатерины. Она сказала:

— Если Гусь имел охрану в две тысячи человек, то почему бы нам не иметь в десять раз больше. Мы найдём для них базу для спортивных и боевых занятий, обеспечим транспортом, инструкторами: это будет армия защитников Москвы.

Примерно такое же задание она дала адвокату и его отцу. Амвросий Ильич ей сказал:

— На нашем заводе работало пять тысяч человек, он делал уникальное оборудование для космоса. Сейчас там осталось триста работников, остальные перебиваются кто как может. Из этих-то бедолаг я могу сколотить любую дружину.

На что Екатерина заметила:

— Вы пока приглядывайтесь и собирайте активистов. Их мы можем снабдить деньгами уже теперь, а там посмотрим, какие суммы нам даст наш «Объект».

— А я, — говорил адвокат, — буду шуровать среди интеллигенции. Мне в нашем городе хорошо знаком начальник милиции, — он патриот и очень надёжный человек. Ему скажу: может ли он держать большой отряд дружинников? Если может, дам для них деньги, и для его милиционеров, которые, кстати сказать, влачат жалкое существование. Тысяч двадцать-двадцать пять я смогу ему дать уже сейчас.

Адвокату Олег разрешил взять из полученной в банке суммы ещё сто тысяч долларов. Выслушав такое предложение, Николай сказал:

— Вы, Олег Гаврилович, такой доверчивый. Вы же меня еще не знаете.

— На что Каратаев ответил:

— Вас пока не знаю и пока ещё не до конца вам верю, но я видел вашу семью, узнал деток — им я доверяю вполне.

Тёплая волна любви к этому необыкновенному человеку шевельнулась в сердце молодого служителя Фемиды; он едва сдерживал слёзы восторга и мысленно посылал молитвы благодарности Всевышнему за то, что он послал ему и его семье такого человека.

Екатерина позвонила маме, сказала, что нынче домой не приедет, у неё много дел, и она будет в милиции. Просила звонить ей на службу.

Ехала по Москве одна; позвонила брату Филиппу, сказала:

— Учись в своём институте и помогай маме, я теперь сама буду водить автомобиль.

И ещё добавила:

— Подбирай русских ребят, — как можно больше. Сколачивай из них дружину в помощь милиции, а я вам дам хорошие деньги.

Скорость держала небольшую. Любила она ездить тихо и по дороге разглядывать дома, парки, а если за городом — леса, поляны, постройки. Мечтательность была в её характере. Теперь же, с появлением в её жизни «Объекта» — хрекера, крекера, как его называл Старрок, — она и вовсе стала задумчивой. Не могла до конца понять, осмыслить, и даже не верила во все его способности, которых он не скрывал от своих новых друзей. И, кажется, никого не боялся. «Ведь это неразумно, — думала она, — так доверять людям, которых встретил на улице и ничего о них не знал. Он ведь даже и меня не знает. Ну, и что же, если я майор милиции, если мне доверили его охрану. Но кто доверил-то?.. Генерал Старрок, представитель власти, которую народ ненавидит?.. Сам же говорит: верит только русским! А генерал — типичный еврей, а я его доверенное лицо».

Были вопросы, были сомнения, но главное: она до сих пор не верила и не могла поверить в способность Объекта «смахивать» с любых счетов любые суммы и перекидывать их на другие счета. Ведь если есть у человека такая способность, и он обладает ещё и свойством не обнаруживать себя — тогда вся мировая финансовая система может быть в одночасье нарушена. Можно в любой стране посеять такой хаос, что все заводы остановятся и жизнь нарушится, вот как у нас теперь в России. Тогда зачем же армии, бомбы, ракеты?..

Потом являлась и такая мысль: «И этот всемогущий человек доверен лишь Старроку и мне?..»

Последняя мысль тревожила, почти пугала. Чудилось ей, что она приблизилась к солнцу и вот-вот превратится в огненное облачко.

Думала и о машинке, лежащей у неё в сумочке. «Как просто он её мне подарил, будто пустячную брошь: носи, мол, на здоровье». Но, может, и здесь она чего-то не понимает?.. Не верилось, что и её изобрёл Каратаев, а если изобретение ему принадлежит, но права авторского у него ещё нет, то как же он так просто с ним расстаётся?..

Не знала, что машинок этих Олег наделал дюжину и может сделать сколько угодно, тем более на заводе, где для него оборудована лаборатория.

И такая мысль нет-нет, да и влетала в её головушку: «Человек необыкновенный, можно сказать, гениальный. Да и молод, и здоров, и недурён собой, а у меня к нему никаких других чувств, кроме почтительного уважения, не является. Когда же ты встретишь своего принца? Или ты снегурочка и к любви людской, обыкновенной не способная?..»

Старрок при её появлении чуть не взорвался от восторга. Выскочил из-за стола, вскинул кверху руки:

— Спасибо, майор Катя! Двести тысяч долларов на счёт милиции! Вот тебе хедер! — или как его: крекер!.. Выплатим офицерам премиальные — по двести долларов. И ремонт левого крыла здания подвинем.

Осторожненько взял её за локоть, вёл к креслу. И расточал восторги:

— Когда его привезли на дачу, я испугался: борода, взгляд безумный. Я тогда думал: какой он там хакер? Трепач обыкновенный. А он, творец наш Яхве, кинул нам на счёт двести тысяч! Я от министерства на ремонт здания прошу десять тысяч рублей — и этот мизер не дают, а тут — двести тысяч! И не рублей, а долларов! А?.. Каков?..

Катя не сразу поняла, что Олег уж перекинул на счёт Старрока двести тысяч. Но почему двести тысяч?.. Хватает на лету десятки миллионов, а генералу такую малость?.. И поняла: чужакам много в карман не положит.

И другое ей открылось: Старрок даёт понять, что не для себя старается. Будет клянчить ещё и ещё. Для милиции нужно, обо всех печётся. Но половина-то осядет в его карманах.

И Катя не ошиблась. Старрок наклонился к ней через стол и, горячечно сверкая черными глазами, засипел:

— Милиции много надо! Вы там ему хорошо скажите: зарплату бы увеличить, детский сад построить, пионерский лагерь... то есть для летнего отдыха школьников. Мы о нём позаботимся, он о нас. Да и охрана многого стоит. Я ведь из своих фондов на неё выделил.

— Он постарается, да только берёт со счетов осторожно, малыми порциями — так, чтобы не хватились, не подняли шум. Вас он первым одарил, потому, как милиция. Любит милицию, особенно дружинников. Для них, говорит, ничего не пожалеет.

— Дружинников? Ах, девка!.. Мне хотели дать за них выговор. Сказали в министерстве: у тебя округ близко расположен к центральному, заводов много, фабрик, учреждений всяких, а дружинников кот наплакал. У соседей шестьсот лбов, а у тебя едва двести наберётся. А?.. Он любит дружинников?.. Да если мы им по сотне долларов в месяц дадим, у нас много будет. Пятьсот, семьсот! Мы всем округам нос утрём. А?.. Что же ты молчишь?.. Собери активистов, скажи: денег дадим. И будет семьсот, восемьсот. Больше будет! Как мы сделаем, так и будет. Ты Автандилу не говори. Не надо, чтобы этот чечен руки возле них грел. Слышишь — не надо!

— Слышу, но, может, он и не чечен?

— А-а... Все они чечены! Улыбается, сладко говорит, а сам за спиной нож держит. Боюсь я его и редко с ним говорю.

— Но зачем же вы держите его на таком важном посту?

— Молодая ты, майор Катя. Большой это недостаток! Он, правда, со временем проходит, но, всё равно, большой. Многих вещей понять не можешь. Наивная, как моя дочка Настя.

— Настя? Зачем же вы её так назвали — Настя. Это имя русское.

— У неё мать русская! Галина Андреевна. Костромская, северная красавица. Не такая яркая, как ты — ты очень яркая. Глаза могут лопнуть, когда на тебя смотришь. Но и она... Ты же её видела. Красивая женщина?

— Очень. Я даже подумала: как она за вас вышла?

— Что-о!.. Ты, майор, говори, да не заговаривайся. А чем я плох?.. Я был в Одессе, и там в нашей еврейской семье встретил девушек. Они долго смотрели на меня, потом сказали: «Ты такой умный, и уже генерал, а женился на русской. Зачем?.. Ну, ладно, я далеко отошёл от нашей темы...

Он подался к майору через стол и тихо, словно кого опасаясь, спросил:

— Зачем крекеру дружинники?

— Какому крекеру?

— А-а!.. Крекеру-штрекеру. Вся пря! Ну, как там его?.. Не могу запомнить.

— Хакеру.

— Чёрт с ним, хакером! Зачем ему понадобились дружинники? Он что — дивизию хочет сколотить? Правительство свергнуть?..

— Он Ельцина не любил, а новому президенту пока верит. И милиция ему по душе, потому как покой его бережёт. А ещё он Бога боится. Молится утром и вечером. Оттого добро хочет делать людям. Разговорился с каким-то дружинником, а тот безработный. И семья пять человек. Хакер наш вынул из кармана тысячу долларов и сказал: «На тебе, друг, да только не пей и не кури. Нам, — говорит, — русским людям, сейчас нельзя ни пить, ни курить. Россию защищать надо».

Вошла секретарша, сказала:

— Людей во дворе построили. Вы хотели напутствие им сказать.

— Ах, да — я сейчас.

И майору:

— Вы посидите тут, подождите меня.

— Да, да, конечно.

Генерал вышел, а Катя вынула из сумочки машинку Каратаева, набрала телефон Автандила. И услышала разговор — резкий, взволнованный.

— У тебя што — голова на заднем месте растёт?.. Триста девушек брать будем. В Судан повезём. Там сильно богатый человек живёт, наш он, на нефтяной трубе сидел. Ему Гайдар помогал, а потом Черномырдин. Гиви его зовут, грузин какой-то или грузинский еврей. Гарем у него и хочет, чтобы русские девушки были. Много девушек. И во дворце работать, и в саду. Везде русские! Нам дэньги большие даст. А этого вонючего Старрока убери подальше. Хотя нет — его я на себя беру. Он у меня и пикнуть не успеет!..

В этот момент вошел генерал. Катя успела иголочкой кольнуть кнопочку магнитофона и бросила машинку в грудной карман кофточки. Чётким и громким языком машинка заговорила: «У тебя што — голова на заднем месте...»

— Автандил? — выпучил глаза Старрок и замер от изумления. А Автандил продолжал свой монолог. И когда он его кончил, генерал оглядел кабинет, заглянул в приёмную, затем в комнату отдыха, прошёл в персональный туалет и вернулся к столу окончательно растерянный. Не своим голосом повторил:

— Автандил?.. Каким образом?.. Где он?..

— А вы ему позвоните. Наверное, на месте сидит. Где же ему быть?..

Генерал позвонил.

— Вы у себя?.. И никуда не выходили?.. А по телефону звонили?..

— Как не звонил? Зачем у меня телефон? Звонил, конечно.

Генерал положил трубку. И стал оглядывать кабинет. Катя наблюдала за ним с невозмутимым спокойствием. Он остановил на ней полубезумный взгляд и спросил:

— Вы слышали?

— Полковник так громко говорил. Я думала, у вас магнитофон под столом?

— Какой магнитофон? Зачем магнитофон?..

Генерал выдвинул ящик, потом другой, третий. Полез под стол, долго там его осматривал, а затем сел в кресло и окончательно уничтоженный, сказал:

— Дайте вашу сумочку! У вас плейер!..

Катя раскрыла сумочку и поднесла к глазам генерала. Он осмотрел её и вконец ослабевшим голосом:

— Скажите, наконец: какая чертовщина тут у меня завелась?.. Я же так хорошо его слышал, будто он стоял здесь, у моего кресла, и говорил. И почему «вонючий»? От меня разве пахнет? А?.. Почему вы молчите?..

— Утром, когда вы приходите на службу, от вас пахнет... французским лосьоном. Мне нравится этот запах. Может, такого лосьона нет у полковника и он вам завидует.

— Может быть, может быть... — в глубоком раздумье и растерянности говорил Старрок. — В кабинете поселилась нечистая сила, она мне говорит такие гадости.

Судьба трёхсот русских девушек, назначенных к отправке в Судан, его мало занимала, он весь был сосредоточен на слове «вонючий» и на том таинственном обстоятельстве, что ни с того ни с сего в его кабинете говорил Автандил.

— Техника! — пыталась успокоить его Катерина. — Поставил в вашем кабинете какие-то жучки, они дали сбой и вдруг заговорили. Полковник человек восточный, от него не знаешь, чего и ждать. Ну, я пойду. Буду у себя в кабинете. А насчет дружинников подумаю. И поговорю с хакером. Готов ли он давать деньги на их содержание?.. Завтра же вам доложу.

— Да, да, пусть даёт деньги. Это хорошо, если он будет давать деньги.

Генерал говорил, не слыша себя и не сознавая, что он говорит. Он решительно не мог понять, что же произошло, но был убеждён в том, что произошло ужасное и он теперь не знает, как жить и что ему делать. Ведь если он слышит Автандила, значит, Автандил слышит и его! И если это так, то, что же теперь от него ожидать, от этого кавказца, который был сюда внедрён ещё до прихода Старрока, и какие силы его внедрили, и для каких целей — он решительно не мог понять.

От своих людей, от масонов и сионистов, он не однажды слышал, что в Москве слишком много живёт кавказцев и приток их в столицу с каждым годом нарастает. Сюда едут молодые, чаще всего малограмотные — эти гуртуются на рынках, промышляют в сфере наркотиков, торговли живым товаром, но есть и грамотные — эти особенно наглые, лезут в сферу идеологии, искусства, и даже захватывают рычаги власти. Об этом недавно в узком кругу религиозных евреев говорил молодой, но хорошо информированный раввин, и он же предупредил об опасности для евреев экспансии кавказцев. Глядя на Старрока, его генеральские погоны, раввин сказал:

— Сегодня кавказца поставили начальником Бутырки, а завтра человек его клана сядет в кресло начальника милиции, сперва районной, а затем и столичной. Кавказцам не нужны русские, но им так же не нужны и евреи. Они мусульмане — враги иудеев.

Старрок спросил:

— Кто же им даёт должности, кавказцам?

На что раввин ответил:

— Нас мало и во все дыры мы залезть не можем. Их больше, и они живут в подбрюшье России — на Кавказе. Вот и заполняют пустоты. Но вам известно, что такое армянский национализм, грузинский, азербайджанский... Кто из нас не слышал пословицу «Где прошёл армянин, там еврею делать нечего»? А я замечу: «Еврей прицелился, армянин уж выстрелил». Не забывайте: мир восточный — наш первый враг, а уж затем — мир славянский. Славяне, как и всякий великий народ, благодушны, способны терпеть даже тех, кто их больно кусает. Тут срабатывает эффект биологический: чем больше народ, тем крепче у него кожа. А мы народ тонкокожий, и нервы у нас вылезли наружу; чуть тронешь — визжать начинаем. Так что пора бы нам и на кавказцев обратить внимание. Петрушкой и луком пусть торгуют, а в начальственные кресла не лезут. Власть на всей земле должна принадлежать одному этносу — евреям!

Старрок тогда не придал значения этой проповеди, но теперь шкурой своей ощутил, как его больно зацепил кавказец.

Подумал о Екатерине, которая своей мягкой кошачьей походкой только что вышла из кабинета: «Она, только она сможет обуздать этого лупоглазого чёрта! Надо ей дать задание».

К Автандилу Катя не зашла, а прошла в свой кабинет. Она теперь берегла каждую минуту. Позвонила главному механику фабрики Андреичу, старшему фабричной дружины.

— Сколько у вас человек в дружине?

— Двенадцать. У нас мужиков мало. Иные живут далеко, им несподручно приезжать на дежурство. Да и не очень-то нам нужно. Посёлок небольшой, пока у нас, слава Богу, тихо. На дискотеке случаются драки, но там у нас четыре здоровых парня дежурят. Чуть что, так живо усмирят.

— Дружина нам нужна большая — человек этак пятьсот, а то и вся тысяча.

— Помилуйте, Екатерина Михайловна! Что это вы говорите? Да у нас и людей-то на фабрике столько не наберется.

— А вы поищите как следует, так ещё и больше найдётся. Женский отряд создавайте. Ребят с соседних предприятий соберите, всех безработных, — там, недалеко от нас, военный завод есть, на нём три тысячи человек работали, а теперь сотни три осталось. Туда поезжайте.

— В толк не возьму: зачем нам нужна такая армия? Безработные опустились, многие бомжами стали, а иные так и пьют, колются. С ними хлопот не оберёшься.

— Вот-вот, вы сами и ответили на свой вопрос: пьют, колются. А ведь это наши русские люди. Мы в дружине сухой закон заведём, дружинникам деньги платить будем; вначале по сто долларов в месяц, а там побольше. Надо же помогать людям.

— Где же мы возьмём такую уйму денег?

— А это моё дело: у меня фабрика, у меня и деньги. У нас сейчас торговля хорошо пошла, от государства дотацию получили. Мы и своим рабочим платить будем больше, и милиции поможем. Начальник мне говорил, что они три месяца зарплату не получают, у них дети голодают. Должны мы помогать людям или нет?

— Если деньги есть, то, конечно, можно и собрать ребят. Мы тогда на рынках дежурство установим, кавказцев прижмём, за ценами следить будем. А милиция — она, что ж... Там тоже русские люди. И если денежки зашевелились — можно и им помочь. Заместитель начальника майор Конюхов — это ведь брат мой. Он, бедолага, без денег сидит. Благо, жена его на нашей фабрике трудится, Оля Конюхова — может, знаете?.. Я завтра же соберу ребят, самых активных и трезвых, вроде штаба создадим. Ну, надеюсь, днями и вы к нам приедете.

Явился юрист Петрунин. По привычке прошел к столу, сел в кресло — спиной к окну. Он когда-то Кате говорил: «Садись всегда спиной к окну: ты тогда начальство хорошо видишь, а оно тебя не очень». Петрунин ещё недавно служил в милиции, имел звание старшего лейтенанта, но вдрызг рассорился со Старроком и уволился. К Кате он питал особое расположение — какая-то мощная сила родственного духа влекла его к этой женщине — и поверял ей все свои тайны. Он был старше Екатерины лет на пять, имел жену, двоих детей, но в нём ещё много оставалось от ребячества. Взрывной неуёмный характер часто создавал ему затруднительные ситуации. Катя ему верила и была с ним откровенной. Позвала его, и он, сломя голову, прилетел.

— Ты где-нибудь трудишься? Впрочем, это неважно. Хочу предложить тебе работу.

— В Вашем отделе? Старрок сожрёт нас обоих с потрохами. Он меня ненавидит на клеточном уровне. Я же ему сказал: «Ну, жид проклятый! Мы ещё до вас доберёмся!»

— Ты человек горячий, случается, говоришь глупости.

— А ты слишком холодная и глупостей начальству не скажешь. Такие-то вот, между прочим, и прохлопали российскую империю. Знаем мы вас.

— Не скоморошничай, Игорь. Скажи лучше, как живёшь, как Елена?

— А что Елена? Где что купит, а где что продаст. Мелкие спекуляции. Это теперь бизнесом называется. Я умру от голода, но на рынках катать-таскать ящики не стану.

— Ты-то ладно, умирай на здоровье, а вот детишки как?.. Ну, да ладно, контора адвокатская мне нужна. Начальником тебя хотела видеть.

— Брось трепаться! Говори, зачем звала?

— Затем и звала: контора нужна. Дела всякие устраивать, поручения мои выполнять.

— На побегушках у тебя?.. Пожалуй, я всегда готов. Скажи мне: прыгни с Крымского моста в Москва-реку — прыгну. Знаешь ведь, как я тебя люблю.

— Любить меня запрещаю. У тебя Лена есть, дети малые, а мне принц нужен свободный, я бы замуж за него вышла.

— Знаю, кто тебе нужен, и место своё под солнцем понимаю, да что же поделать, если чувства к тебе питаю всепожирающие, всезаполняющие — душу твою великую люблю! Ты как солнце: греться возле тебя можно, а смотреть нельзя: глаза из орбит повыскакивают. Тебе бы во главе государства встать, да Россию-матушку с колен поднять. Сердце моё слезами истекает, глядя на её страдания. Русский народ по миллиону в год вымаривают. Была ли в истории нашей такая паскудная эра!..

— Хватит стонать и плакать! Дело надо делать и хоть помаленьку, да вытаскивать страну из ямы. Затем тебя и позвала. Будешь работать не за страх, а за совесть, в рот капли спиртного не брать и распоряжения мои выполнять с превеликой душой и точностью. И платить я тебе буду триста долларов в месяц. Говори сразу: принимаешь мои условия?

— С тобой я и за тридцать долларов согласен, да как же с генералом быть? Он как меня увидит...

— Генерала оставь в покое. На фабрике моей будешь трудиться. У меня дела хорошо пошли, товар наш покупают.

— Слышал я по телевизору...

— Вот-вот, от рекламы той и дела ускорились. Еврей нам один помог рекламку сделать. А ты их, евреев, честишь на чём свет стоит. Ты эту ругань с языка прогони. Кукиш держи в кармане. Дела наши делай с улыбочкой и каждую силу, даже самую малую, на пользу свою обращай. Такая от меня тебе установка. С завтрашнего дня юристом тебя зачисляю.

Петрунин поднялся, принял стойку смирно.

— Не надо других слов. Предан душой и телом! Хоть верёвки вей.

Катя прошла в комнату отдыха и вынесла «дипломат» с блестящими замысловатыми замками. Вынула из сейфа десять тысяч долларов, бросила в «дипломат» и подала его Петрунину.

— Вот тебе аванс на устройство юридической конторы. Зарплату себе начисляй сам, и каждый месяц предоставляй мне отчёт. Тысячу долларов передай от меня Елене. Пусть она воспитывает деток и не мотается по рынкам.

Петрунин сделал один шаг от стола, другой...

— Б-р-р!.. — замотал головой. — Уж не во сне ли я?..

— Не спишь ты, а собственной персоной стоишь передо мной. Иди, мой друг, твори добро людям.

И сделала царский жест рукой. Петрунин пожал плечами и, ещё не веря своим ушам и глазам, пошёл из кабинета. Катя же склонилась над столом, стала считать, какие дела и в каком количестве она могла бы сотворить на сотни миллионов долларов, которые перебросил на её счёт Олег. В записной книжке пометила: «Перекупить летний городок Университета. Сделать там базу отдыха для своих фабричных и для дружинников. Устраивать там девиц, отнятых у кавказцев».

Недавно ей звонил кореец, хозяин этого лагеря, спросил, правда ли, что швейная фабрика будет расстраиваться в сторону городка? Катя подтвердила эти слухи и еще сказала, что скоро начнется строительство двух больших корпусов и она уже купила под них участок земли. Кореец сильно огорчился и сказал, что рассчитывал там оборудовать особняки для отдыха иностранных туристов, но теперь вынужден продавать этот городок. Катя тогда и не подумала о его покупке — где взять деньги? — а теперь поручит Петрунину приобрести городок в её собственность.

Закончив приятные расчёты, хотела позвонить Олегу, но было уже поздно. Пошла в комнату отдыха и легла спать.

Утром позвонила Олегу по мини-телефону, привыкала им пользоваться.

— Как спалось на новом месте? — кричала неумеренно громко, боясь, что «джинн», — так впервые назвала она машинку, — не донесёт её слова.

В ответ послышалось спокойно, с оттенком радости ребёнка, к которому подошла мама и потрепала его за щечки:

— Да вы не напрягайте голос, говорите совсем тихо: моя машинка любит деликатное, и даже нежное отношение. Как, впрочем, и её хозяин.

И Олег засмеялся, — и тоже почти по-детски. А Катя подумала: «Мужики все как дети, — и старые, такие как Автандил и Старрок. Любят, если с ними ласково и в глаза им улыбаются. Они тогда тают, как кусок сахара в горячем чае».

— Я только что встала. Тут, на работе, спала.

— А у вас разве есть там спальные места? Вот уж не думал, чтобы в милиции...

— Автандил два таких кабинета сделал: для меня и себя. У него денег куры не клюют.

— Автандил?.. Этот усатый грузин?

— Будто бы чеченец он, да я не знаю.

— И ваши кабинеты рядом? И вы не боитесь кавказца?..

— По мне хоть дьявола поселите рядом. Всё равно.

— Ну, нет. Я не хочу, чтобы рядом с вами обитали такие звери. Вот сниму вас с работы.

— А кто же охранять вас будет?

Тепла в голосе Екатерины прибавилось. Нравилось, что ей собирались покровительствовать. Она привыкла во всём полагаться на себя; и мать у неё на иждивении, и младшего брата тянула. И денег у неё всегда было мало. Это в последнее время силы небесные над нею сжалились и разверзлись хляби, из которых посыпались червонцы. Очистила сейф Автандила. А тут ещё и хакер. А раньше-то... Фабрику купила, — так за гроши, на неё ей деньги Автандил дал. Думал задобрить, гарем свой пополнить. Даже и открыто намекал: главной женой станешь.

Она как услышала такое, так возненавидела Автандила и сказала себе: «Ну, погоди, старый козёл! Я тебе еще покажу!..» И вот... кажется, настало время. Но теперь в ней жалость проснулась. Ведь старик и фабрику ей купил, и квартиру, и машину подарил. А столкнула их со Старроком лбами при помощи машинки и пожалела. Старрок-то посильнее будет кавказца. Еврейская рать пока любую силу ломит. И если он свернёт башку этому забавному чеченцу, жалеть будет, простить себе не сможет. Впрочем, борьба есть борьба. Она русская, и думы её только о судьбе русских. Такое теперь время настало.

— Какая вас нелёгкая по ночам на службе держит?

Тревога слышится в голосе, — и будто бы даже ревность.

— Дружины создаю — и у себя там, на фабрике, и здесь, в столичных отделениях милиции. Хочу, чтобы москвичи, как прежде, по улицам столицы и по ночам спокойно ходили, и чтобы народ пришлый силу русскую видел.

— Ставьте дело с размахом. Никаких денег не жалейте. Вчера вечером друг мой приезжал, все необходимые аппараты мне привёз, и я уж произвёл на них первые операции. И почти всё вам посвятил: в одиннадцати зарубежных банках счета на вас завёл и небольшие суммы на них положил. Вы теперь пятьсот миллионов там имеете, да сто пятьдесят миллионов в Москве у Романа лежат. Вот вы теперь какая у нас дамочка. Мне и раньше страшновато было к вам приближаться — майор, всё-таки, а теперь-то уж и подавно. На бешеном козле не подъедешь. А?.. Ну, что же вы молчите?..

— Я с такими балагурами, как вы, дел иметь не привыкла. Вы говорите, а я не знаю, что и подумать. Ваши шуточки и чемпиона мира по боксу смутить могут.

— Ничего — привыкнете. И в голосе вашем, таком мягком, певучем, новые нотки появятся. Говорят, у наших олигархов, которые ещё недавно в младших научных сотрудниках ходили, такая спесь появилась, что они уже и не знают, на кого и как смотреть. А говорить так и совсем перестали. Их если спрашивают, они на своих адвокатов смотрят: что, мол, это за зверь и почему он ко мне липнет? И к бронированному «Мерседесу» подходят, и ждут, когда им дверь откроют. Только, если можно, милости вашей просить буду: оставьте за мной место открывальщика дверцы автомобиля. И только за мной — ладно?..

— Милость невеликая! — так и быть: назначаю вас пожизненно на должность открывальщика — и не только дверцы автомобиля, но и дверей всех моих служебных кабинетов, и квартиры — тоже.

— Не думал, и не мыслил о такой вашей щедрости, но если уж она вышла, то и обещаю век молить Бога о вашем здравии и благополучии. А теперь позвольте узнать: когда я увижу вас? Без вас я скучаю и боюсь разбойников: как бы они на меня не напали и не отняли кошелёк.

Потом к ней приезжал Тихий, и они составляли план усиления районной дружины. Для штаба дружины решили взять в аренду помещение с залом для собраний, с комнатами для размещения сотрудников штаба.

— Сегодня у нас четыреста человек, а нужно завербовать три-четыре тысячи, — сказала Катя.

— Это невозможно! — возразил подполковник; он обыкновенно со всем соглашался, а тут даже поднял руки. — Нет, это немыслимо!

— Мыслимо, если каждому дружиннику будем платить в месяц сто долларов. А сто долларов — это три тысячи рублей, почти зарплата квалифицированного рабочего. Вначале создадим штаб, а уж затем активисты пойдут на заводы, выяснят, кто у них потерял работу, кто мало получает. И будем их затягивать в боевые отряды. И женщин надо вербовать; создадим отряды работниц, домохозяек, студенток. Бросим клич: «Родина в опасности!» Снабдим их литературой — и не слюнявыми книжонками о сексе и убийствах, а книгами русских авторов, зовущих на борьбу за униженную и оскорбленную Россию. Большими тиражами отпечатаем все книги Петра Трофимовича, обяжем дружинников их читать.

— Но где возьмем деньги?

— А вы не знаете? Я же фабрикант! Я и дам деньги. Наймите бухгалтера. Живём и действуем под лозунгом «Поможем милиции, наведём порядок в столице».

Укрепив подполковника в правоте затеваемого дела, поехала домой. На ходу нежно заверещал «джинн».

— Вы где теперь?.. Я день и ночь работаю и хотел бы отдохнуть.

И, возвысив голос:

— Имею я право на отдых?

— Имеете, имеете. Вот мы сейчас будем обедать, приезжайте к нам, и тут мы спланируем, где и как можем отдохнуть.

Последовал радостный ответ:

— Я готов! Выезжаю!..

Катина мама Валентина Павловна привыкла видеть свою дочь с друзьями из милицейских, но, глянув на вошедшего с ней Каратаева и приглашая его в квартиру, подумала: «Этого не помню и будто бы он не милицейский». Любящая мать в каждом новом молодом человеке, являвшемся с дочерью, видела потенциального зятя и чутким сердцем быстро заключала: «Нет, не этот». И чем старше становилась её дочь, тем тревожнее были думы матери, боялась, как бы и совсем не засиделась в девках Катерина, не осталась бы вековать свою жизнь в одиночестве. Глянув же на этого, не очень складного, высокого, сутуловатого и чуть ли не деревенского с виду парня, решила: «Этого не полюбит». Очень уж привередлива её дочь, копается, копается, а кого надо ей — и сама не знает.

А когда недавно, увидев с ней Артура, сказала: «Ну, а этот... Чем тебе не пара?», раздражённо ответила: «Опять ты мне жениха ищешь! Сказала же тебе: не пойду без любви замуж! А любви нет. Не прилетел мой ангел». На это мать заметила: «Может, он и до тридцати лет не прилетит, а тогда уж и прилетит, так не выберет. С твоей-то такой работой к тридцати годам седина на висках проглянет. Кто ж тебя тогда седую замуж возьмет?.. Парни-то, они помоложе себя любят. Так уж повелось от века». — «Ну, и ладно. Буду одна жить. Ты же вот живёшь без мужа». — «У меня ты есть». — «Ну, дитя-то я тебе принесу. Дело нехитрое». На этой шутливой ноте и закончился их последний разговор о судьбе Катерины. А теперь вот этот...

Сидели, обедали. Олег смущался, не мог найти тона для беседы, а Катя, обращаясь к матери, говорила:

— Всех моих прежних начальников ты забудь. Отставку им дала. Теперь вот мой начальник — Олег Гаврилович Каратаев. Полюби его, а то он уволит меня. Тогда придётся мне другую работу искать.

— Уж ты как-нибудь сама люби своих начальников. А по мне так они все одинаковы.

— Ну, сказала же ты, мать, — одинаковы! Да разве Олег Гаврилович похож на Старрока или на Автандила? Те люди восточные, коварные, а Олег Гаврилович славянин. Он, может быть, из тех же вятских краёв, как и ты, и твои родители, а мои предки.

— Да нет, я пензенский. Чернозёмный лапоть, пензяк солёные уши.

— А почему солёные уши?

— Заметил кто-то: уши у нас большие. Лизнул языком, а они солёные. Оттуда и пошло.

Катя посмотрела на уши Олега, они будто и в самом деле большие. И ей захотелось лизнуть их, но от такой дерзости воздержалась. А Олег сказал:

— Чевой-то вы смеётесь?

— Лизнуть ваши уши захотела, да мамка заругается. Скажет: «Дуришь, девка».

Они рассмеялись, но в этот момент раздался звонок «трубы» — так называют сотовый телефон. Послышался тревожный голос Старрока:

— Университетский летний городок — он, кажется, недалеко от вашей фабрики?

— Да, совсем рядом. А что такое?

— Мой человек сообщил: там триста наших девиц собрали, особенно красивых, стройных и молодых. На отправку в Судан готовят, — будто бы восемьсот миллионов долларов за них получили. Там азики, чечены и с ними Автандил. Я три автобуса с омоновцами приготовил, они под началом Тихого за нами пойдут, а мы с вами должны сейчас же выехать. Поедем в одной машине, на ходу план операции составим. Я сейчас к вам подъеду.

Олег все слышал и, потирая руки, сказал:

— Люблю жареные дела! Я с вами поеду.

— И думать нечего! Не возьму я вас.

— Но я же ваш начальник! Сама сказала, а тут... командовать. Да я скорее вас не отпущу. Не женское это дело мафию укрощать.

И к Валентине Павловне:

— Не пустим её. А?..

Но Катя собралась, поцеловала маму и пошла. И уже в лифте Олег строго, начальническим тоном проговорил:

— Вы, товарищ майор, бросьте со мной, как с мальчиком, обращаться. Неужели вы решили, что одну вас на опасное дело отпущу?.. Нет уж, привыкайте; я, хотя рядовой и необученный, буду вас защищать, и беречь, и от милиции скоро отставлю. Не женское это дело — с пистолетом на боку ходить.

Кате нравилась нарочитая строгость его тона; за этой напускной суровостью слышала и серьёзную озабоченность её судьбой, она улыбалась, но не хотелось ей думать, что разговор этот имеет только шуточный характер. Как всякой женщине, ей нравилось, чтобы о ней заботились.

Сели в Катину машину — служебный «Мерседес», который хотя и не принадлежал ей, но Автандил в минуту каких-то пламенных откровений обронил фразу, сопровождаемую царственным жестом: «Автомобиль ваш, я его вам дарю».

Скоро подъехал бронированный «Линкольн» Старрока, и Катя, оставив в своей машине Олега, пересела к генералу. И они поехали.

Сидела майор в заднем салоне и всё время звонила. Петрунину сказала:

— У вас автомобиль есть?

— Старенький «жигулёнок», но бегает резво, как горный козел.

— Захватите с собой длинную верёвку и поезжайте на мою фабрику, найдите там Антонину Сергеевну, главного бухгалтера, и ждите моих распоряжений.

— Верёвку-то зачем? Я вешаться не собираюсь, а если ты решила свести счеты с жизнью, то не дам. Кто мне тогда жалование хорошее платить будет?

— Верёвка нужна. Берите и не рассуждайте!

Старрок тоже спросил:

— Кого вешать собираетесь? Не меня ли?

— До вас ещё дело не дошло, но если будете задавать много вопросов, повесим и вас.

— Хе! — качнул головой генерал. — С тобой не соскучишься. Люблю весёлых людей, только юмора такого чёрного я даже в Одессе не слыхал.

Катя звонила главному бухгалтеру:

— Антонина Сергеевна! Соберите дружинников, и пусть они ждут моего распоряжения. Через сорок минут в летний лагерь приеду, мы его покупать будем.

— Весь лагерь?

— Весь, весь. Что вы так испугались?

— Там же целый город! Где деньги такие возьмём?

— Кореец нашёл деньги, а мы с вами не найдём? Какие же мы фабриканты!

— Да зачем он нам — лагерь-то весь. Для его обслуги человек сто надо.

— А мы двести найдём, и даже триста. Ну, да ладно: рассуждать вы стали много. Выполняйте мою команду!

Старрок и на это сказал:

— И правду вам говорит бухгалтер, умный она человек. Мне бы такого. А скажите, зачем вам такой большой лагерь? И неужели ваш этот хрякин так много денег вам даст?

— А хакер может и на лагерь дать деньги, но только в том случае, если мы ему скажем: для милиции он нужен, дети милиционеров там будут отдыхать — и зимой, и летом.

Потом они ехали молча. Старрок думал о том, а что он сам-то от этой затеи может поиметь? Дети милиционеров, конечно, очень важно, его же за то и подчинённые хвалить будут, и в министерстве узнают — тоже похвалят. А ещё и места для своих детей просить будут. Но и всё-таки: что же ему лично от такой затеи отвалится?

Сказал Катерине:

— Странный он, этот ваш хрюша! Ему бы на Канарах загорать, да девочек молоденьких...

— Девочек он и тут найдёт. Вон их сколько полковник Автандил со своей шайкой набрал. Да только понять вы не можете: есть люди на свете, которые одну заботу знают: о Родине своей пекутся. Были же на Руси Мамонтов, Морозов, Третьяков, сотни и тысячи других патриотов. Один грандиозный театр в центре Москвы строил, чтобы в мире такого не было, другой картинную галерею, а профессор Цветаев, к примеру, все денежки свои на строительство музея истратил. И дочерям на жизнь не оставил. Вот какие сердца благородные были! Ни в каком другом народе, и особенно в вашем, таких людей не замечено.

— Опять твой проклятый национализм! Ты у меня допрыгаешься, Катерина! Уволю без выходного пособия.

Не сразу ответила майор Катя. Помолчав, сказала:

— Хорошо бы, если бы уволили. Мне и мама говорит. А теперь вот и хрякер, как вы его называете.

— Ну, ну, девка! С тобой и пошутить нельзя. Люблю я тебя, как дочь родную. И раньше любил, а теперь ты меня богатым сделала. Двести тысяч на счету! Мог ли я подумать там, в Одессе, где у меня на мороженое рубля не было.

— Да вы ведь и не жили в Одессе. Что ж вы её вспоминаете?

— А то и вспоминаю, что там, в Одессе, дух наш еврейский живёт. Не жил в Одессе, а духом её пропитан. И речь одесситов в ушах звенит. Во сне Дерибасовскую вижу. Будто иду я по ней, а впереди меня Остап Бендер, а за ним Паниковский трусит. Вот сейчас, думаю, обернутся и скажут: «Старрок, иди к нам. Вместе будем миллион искать».

Машина шла тихо, спидометр показывал «60». Катя не мешала генералу выговаривать свои сокровенные мысли. Знала: он очень любил её общество, считал красивейшей женщиной в мире и гордился тем, что она его подчинённая. И как мужчина ещё не старый и любвеобильный, испытывал большое желание хоть чем-то ей понравиться. Знал, что она любила его откровения на еврейские темы.

И он продолжал:

— Сейчас в России нам памятники ставят. В Москве Высоцкому, в Питере Остапу Бендеру, и где-то ещё Паниковскому... Знающие люди говорят: «Нигде, ни в одной стране такого уважения евреям не оказывали. Даже и в Израиле так не чтят своих соплеменников».

Старрок знал, какая ярая националистка его собеседница, но знал он также, что её любовь к своему народу сродни чувствам евреев, чей национализм не знает никаких границ и в наш век радио и телевидения стал известен всему миру. Старрок был умным человеком, не чужд справедливости и мысленно, в беседах с самим собой, признавал, что национализм русских, в отличие от национализма евреев, уважает национальные чувства всех других народов и как бы говорит: любите вы на здоровье свою нацию, — и это даже хорошо, мы за это уважать вас готовы, — но не мешайте и нам любить братьев по крови. Не лезьте в душу, не захватывайте наших газет, наших театров, телевидения.

А если вы уж и в Кремль тихой сапой заползли, и там все места заняли, так этому и прощения не будет. Захват власти в стране с такой великой боевой славой будет изучаться историками многих поколений. Появится литература, объясняющая этот феномен. Люди других стран будут учиться на опыте русских. Драма русского народа уж в который раз сослужит пользу человечеству, разбудит бдительность, научит народы не только с опаской смотреть на врага внешнего, но и распутывать тайные ходы врагов внутренних. Маленький и коварный народец, сумевший обмануть великана, станет синонимом лжи и обмана, а его вожаки и кумиры приобретут репутацию вселенских негодяев. Вот уж истинно говорят: нет худа без добра.

Неприятны Старроку разговоры на эту тему с майором Катей, но не бежит от них милицейский генерал, не уклоняется. Слушая эту мудрую, как тысяча змей, девицу, он как бы пытает свою судьбу, смотрится в зеркало, где отражается завтрашний день еврейства. При этом он думает: не напрасно же так много его соплеменников уехало за рубеж в последние годы. И уезжают всё больше старые и молодые люди, слух идёт, что будто бы в России всего лишь семьсот тысяч евреев осталось. Это из пяти-шести миллионов-то! На взгляд поверхностный может странным показаться такой бурный, словно кавказский сель, исход его родичей; но так лишь человек неумный может подумать. А ум глубокий, проницательный смотрит в корень явления.

Корень же уходит не в природу власти, которая по милости Горбачёва и Ельцина вдруг у евреев оказалась, а тянется туда, где кипят страсти народные, шумит и волнуется океан жизни главного народа, то есть русского. Они-то, русские, вот как и она, эта очаровательная фарфоровая куколка, хмурят брови, грозно поводят взором, всё громче и громче вопрошают: кто развалил империю и испортил жизнь на Руси?.. А ответ находят всюду, куда ни глянут. Телевизор включат — там если богач, так Гусинский, если политик, так Явлинский или Жириновский. Тут и дураку всё понятно, а народ-то прост-прост, а не дурак. И часто после таких дум Старроку является мысль: не пришёл ли час и ему собирать чемоданы?..

За разговорами неожиданно подъехали к лагерю. Тут уж три автобуса с ребятами стояли, фабричная команда дружинников на полянке леса расположилась. Катя им сказала: держитесь подальше от места свары, они вооружены. И со Старроком, с Артуром и Тихим стали совещаться, как блокировать девушек и брать мафиози. Были с ними и кореец, и сторож — рассказали, что кавказцы в количестве одиннадцати человек, и с ними какой-то суданский важный чиновник, и полковник милицейский в столовой сидят. Несколько столов сдвинули и под главной люстрой вино пьют, шашлыки едят. Окружить их или войти к ним — рискованно. Пальбу откроют, побьют многих. И тогда Екатерина сказала:

— Я в гражданском платье, зайду к ним и предложу сдаться. На женщину руку поднять не посмеют.

Артур возразил, но Старрок глубокомысленно молчал. План казался ему единственно правильным. Пока майор Катя ведёт там переговоры, они здание окружат, все выходы закроют. Кавказцам делать будет нечего — сдадутся.

А Катя, не дожидаясь одобрения, стремительно оторвалась от них и пошла в столовую. Распахнула дверь, встала посредине залы у колонны.

— Здравствуйте, господа! Хлеб-соль вам!..

Полковник Автандил привстал:

— Катерина! Зачем ты здесь?

— Я не одна, господин полковник. Генерал Старрок омоновцев на трёх машинах привёз, они здание окружают.

Заволновались кавказцы, двинули стулья, Катя подняла руки:

— Спокойно, господа! Давайте о деле говорить. Куда и кому вы триста девушек отправляете?..

Её голос потонул в шуме; кавказцы, озираясь, пятились к черному выходу. На месте оставался один полковник. А из кухни выскочил молодой кавказец с усиками, в руках его блеснула вороненая сталь пистолета. Катя машинально отклонилась за колонну, и в тот самый момент раздался выстрел. От колонны отлетела штукатурка. Ещё выстрел. Кавказец подбежал к окну, прицелился, но Катя, достав из кармана юбки свой маленький «Вальтер», пряталась за колонну. И когда прозвучал третий выстрел и кавказец барсом к ней бросился, она нажала курок. Кавказец дрогнул, схватился за шею. Из руки выпал пистолет. Поднял стул и двинулся на Катерину. Она снова выстрелила. Теперь уж кавказец остановился, вытаращил на нее страшные черные глаза, раскрыл рот. В столовую ворвались омоновцы, кто-то дернул за руку Катю, заслонил собой. Это был Олег. Ногой он толкнул кавказца, поднял с пола пистолет и потащил к выходу Катерину. А на дворе послышались выстрелы. Омоновцы брали кавказцев. Кто-то докладывал Старроку:

— Взято одиннадцать человек.

Старрок к Автандилу:

— Это все?

— Да, все.

Катя рванулась из объятий Каратаева, подошла к Старроку. Сказала:

— Верно, их было одиннадцать. Двенадцатый — полковник.

— Ты что же, считала?

— Успела пересчитать.

— Хорошо, жива осталась. Пришлось бы мне отвечать за тебя перед министром.

— Я бы не хотела, чтобы вы за меня получили выговор. Надеюсь, получите орден.

— И тут язвит, шельма! — подумал Старрок.

В залу, между тем, вводили кавказцев. Их было одиннадцать молодых, холёных и здоровых мужиков. На ходу им крутили руки, вытаскивали из карманов документы, ножи, пистолеты. Раненый сидел на стуле возле окна.

— А этого перевяжите.

Катя подошла к нему, сорвала с него белую рубашку, разорвала на тряпки, стала перевязывать. Он смотрел на неё жалобно и виновато. Прохрипел:

— Это ты меня?

— Сам себя наказал. Не начни ты в меня палить, так и цел бы остался. Злой ты, как шакал, а таких-то Бог карает.

Старрок приказал отправить его на машине Автандила в больницу и там выставить часовых.

— Не упустить его. Он нам особенно нужен.

Кто-то из раскрытой двери крикнул:

— Лейтенант ранен!

— Артур? — подбежала к нему Катя.

— Да, Артур. Мы его на «Волге» в больницу отправили.

— Тяжело ранен?

— Будто бы нет. В плече пуля застряла. Он рукой рану прижал, говорит: «Кость не задела. Повезло». Хороший он парень, этот лейтенант. Двоих кавказцев скрутил, а третий из кустов в него выстрелил.

Другой омоновец рассказывал:

— Три кавказца в кустах затерялись, думали, упустим, а там из леса рабочие парни с повязками дружинников выступили. Ну, и этих троих скрутили.

На всех кавказцев надели наручники и повели к автобусу. У дверей второй столовой, где держали девушек, выставили часовых. Старрок, Тихий, майор Катя и с ними Каратаев сели за стол, приказали принести чай. Автандил, предваряя вопросы генерала, вскинул над головой руки и голосом, напоминавшим сталинский, воскликнул:

— Зачем такой шум? Я приехал сюда, чтобы миром дело кончить.

— Да, да — миром, — сказал Старрок, — знаем мы этот ваш мир.

И генерал подступился к полковнику с допросом.