Похищение столицы

Глава шестая

Сразу же после перестрелки и ареста одиннадцати кавказцев Петрунин на глазах у ошалевшего корейца натянул между деревьями веревку и, когда хозяин лагеря спросил: «Зачем ты делаешь?», посмотрел на него сердито:

— Ты хозяин этого лагеря?.. Плохо твоё дело, брат. Схватят тебя за шкирку и потянут в кутузку.

— Кутузку?.. Что он есть, кутузка?

— А это ты там узнаешь, когда тебя в камеру вместе с кавказцами посадят.

— Камера? Тюрьма, значит. Зачем камера? Что плохого делает иностранный коммерсант? Я не стрелял. У меня нет пистолета.

— Там расскажешь, что ты делаешь. Лагерь-то твой!.. А теперь вот — фабрика будет — труба, дым, грязь. Кто захочет сюда ездить? Крышка тебе, Корея! Бери ноги в руки и валяй домой.

Подошла Екатерина. И — к корейцу:

— Ты лагерь хотел продавать?

— Да, да — продам лагерь. Сейчас продам. Но денег много надо.

— Сколько же?

Кореец замялся, стал что-то на руках показывать. Видно, слова какие-то забыл. Но потом сказал:

— Двести тысяч долларов!

— Ну, ты загнул парень! — пропел Петрунин. А Катерина предложила:

— Бери любую половину.

— Что есть половина?

— Ах, косоглазый бес! — вскинулся Петрунин. — Слов русских не понимаешь, а имущество наше к рукам прибрал.

Кореец догадался и замотал головой:

— Хорошо есть, хорошо! Давай половину.

Катя поручила Петрунину оформлять документы, а сама пошла в детскую столовую, где томились в ожидании своей судьбы девушки. За ней неотступно следовал Каратаев.

У дверей их встретил омоновец:

— Плачут девушки.

— Чего ж они плачут, дурочки?

— Боятся, задаток от них потребуют. Им по тысяче долларов дали. Говорят, истратили половину и взять их теперь негде.

Катя и Каратаев вошли в помещение, и девушки, онемев от страха, смолкли. Катя громко спросила:

— Вас триста душ должно быть. Где остальные?

— На втором этаже они, в спальных комнатах сидят.

— Зовите всех сюда. А вы, красавицы, чего нос повесили? Вот ты... как тебя зовут?

Подошла к рослой кареглазой девице:

— Ишь, Венера Милосская. Да за такую-то и сто миллионов не жалко. Ну, вот вы, Олег, — повернулась к Каратаеву, — дали бы за неё сто миллионов?..

— Дал бы и двести, но лишь в том случае, если бы вы от своей милиции отказались и воспитанием этой девушки занялись. Она ведь ещё несовершеннолетняя.

Катя села рядом с кареглазой, обняла её за плечи, заговорила в раздумье:

— Мне такой ваш проект нравится. Я только сегодня поняла, как опасно в милиции работать. Пулю в голову получить не желаю. Я хоть уже пожила на свете, но каждый день встречаю, как самый первый и единственный.

Тряхнула за плечи девушку:

— Ну, рассказывай, как тебя зовут?

— Марией.

— Машенька! Вот молодцы, родители! Самым красивым именем назвали.

Со второго этажа по живописной лестнице стекали разноцветные стайки девиц. Одеты изысканно, броско и по последней моде. Причёски, туалеты — все так, будто они приготовились к смотру на конкурсе красоты. Глаза сияли весенними цветами, ноги длинные, шеи лебединые.

Русская элитная порода готовилась на вывоз в арабскую страну.

Бледность щёк и тревожные взгляды выражали беспокойство и взволнованность.

За столами все не умещались, многим пришлось стоять. Тишина воцарилась такая, что и полёт мухи можно было услышать.

— Кто из вас самая старшая? — спросила Катя.

Девушки молчали.

— Кому из вас двадцать лет?

С десяток рук взметнулись над головами.

— А кому двадцать один год?

Поднялись три руки.

— Вот вы, «старушки», и сядьте здесь, со мной рядом.

Три девушки, неся в руках стулья, приблизились и сели рядом с Катериной. Она сказала:

— Давайте знакомиться: я Екатерина Михайловна, хозяйка швейной фабрики, что тут по соседству, и одновременно майор милиции. Мы этот лагерь покупаем для фабрики. Тут будут отдыхать семьи рабочих, милиционеров, дети. В будущем устроим базу и для иностранных туристов. Вас мы вырвали из лап мафии. Вы были в плену.

— Нас пригласил Судан, мы туристы.

— Туристы? А кто же и зачем вам дал по тысяче долларов? Нет, милые, вас купил богатый человек, чтобы часть из вас оставить в своём гареме, а другую часть перепродать другим богатым людям. Вы стали живым товаром и чуть было не попали в рабство.

Наступила тишина, и Катя долго её не нарушала. Из дальних рядов раздался чуть не плачущий голос:

— А как же деньги? Мы их потратили.

— Деньги возвращать не станем. Мы хотим устроить вашу судьбу. Приглашаю всех на работу. Часть из вас, кто захочет, будет трудиться здесь, а другие пойдут на мою фабрику. Всем вам будем платить по двести долларов в месяц. Ну, как? Принимаете моё предложение?

И снова тишина. Машенька, сидевшая справа от Кати, робко спросила:

— А если тут... что будем делать?

— Пока будем приводить в порядок помещения, территорию, а потом кто пойдет на кухни, кто в столовые залы официантками. Другие будут хозяйничать в бильярдной, кинотеатре, на спортивных базах. Желающие возьмут ножницы, научатся стричь газоны, разбивать цветочные клумбы, содержать в чистоте территорию. Те же из вас, кто захочет продолжать учёбу, жить и работать в городе — милости просим, оставайтесь в городе. И ещё скажу: для тех, кто пожелает работать у нас, выдадим зарплату за три месяца вперёд. Ну, а теперь послушаем вас.

Рядом сидящая девушка — из «старушек», сказала:

— Меня зовут Ксения. Хочу спросить, а если у кого есть брат, или молодой человек, и он без работы, можно и ему здесь устроиться?

— Да, можно, но это в том случае, если он нам покажется надёжным и порядочным парнем.

Заговорила другая «старушка»:

— Меня зовут Таня, хотела бы знать: что надо понимать под словами «надёжный» и «порядочный»?

— У нас будет «сухой» закон. Согласятся ли они на абсолютную трезвость?.. Каждый пройдёт медицинскую комиссию. Если чем болен, пошлём на лечение.

Вопросов больше не было, и Катя, обращаясь к трём «старушкам», сказала:

— У казаков раньше были сотские атаманы, мы тоже разобьём наших казачек на сотни и каждая из вас составит список, кто и где хочет работать. Через три дня вы мне такие списки представите.

Обратилась к Машеньке:

— Хочешь быть у меня секретарём?

— И у меня тоже! — раздался за спиной голос Петрунина.

Катя повернулась к нему. Он принял стойку смирно, доложил:

— Купля-продажа свершилась. Нужны ещё кое-какие формальности, выписать корейцу денежный чек, и лагерь «Колокольчик» будет вашей личной собственностью. Прошу назначить меня генеральным директором, а эту юную мадам, — он указал на Машу, — моим заместителем. И он раскатисто, сверкнув белизной нетронутых кариесом зубов, засмеялся.

— А что, эта твоя мысль мне нравится; завтра же примешь хозяйство, но, конечно, останешься и моим адвокатом. Только вот что... — она оглядела повстававших со своих мест и волнующихся словно пчелиный улей девчат, сказала: — Нельзя ведь тебя... пускать в этот огород.

— В какой огород?

— А тут в лагере будут эти девушки работать.

— Так это и хорошо! Мне такое общество нравится.

Катя строго на него посмотрела:

— Игорь! Хватит скоморошничать!

— Но позволь. Если все они будут в моём подчинении, так как же я должен вести себя? Не смотреть, что ли, на них! Так они же на меня и обидятся.

— Вести себя будешь, как чёрный монах. А не то, так сразу получишь отставку.

И Петрунин снова засмеялся. И по тому, как весело и участливо смотрела на него Маша, можно было сделать вывод, что она на него не обижалась.

— Надо бы нам в больницу — навестить Артура, — поднялась Екатерина. И взяла за локоть Марию. — Пойдём в машину. Ты со мной потом в Москву поедешь.

Петрунин было устремился в задний салон за Олегом и Машей, но Катя сказала:

— Садись со мной. Расскажешь, какие бумаги оформили, что ещё от меня требуется.

— Деньги нужны, да подпись поставить, да у юриста заверим купчую. Чего же больше?..

Катя обратилась к Маше:

— Сколько тебе лет, Машенька?

— Шестнадцать... скоро будет.

— Ты школу закончила?

— В девятом классе училась.

— А мама с папой у тебя есть?

— Есть мама и три братика.

— Мама работает?

— Нет. Она дома едва управляется.

Других вопросов Катя из деликатности не задавала, но Петрунин, обернувшись к ней, спросил:

— На что же вы живёте?

— Теперь вот деньги получили. Мама спрятала их, будет экономить.

Подъехали к больнице, и Катя в сопровождении Олега прошла в приёмный покой. Здесь ей сообщили, что лейтенанту милиции только что сделали операцию, и он ещё не проснулся от наркоза. Катя позвонила главному врачу, тот приказал пропустить их.

На лифте поднялись на шестой этаж, тут их встретил главный врач и провёл в палату. Сел у изголовья больного и стал легонько бить его по щеке:

— Вставай, лейтенант! Разоспался.

Артур открыл глаза и увидел майора Катю. Хотел было приподняться, но врач его удержал:

— Лежи, лежи. Шов порвётся.

Артур, оглядев гостей, улыбнулся, виновато сказал:

— Пустяки! Пуля, как оса, в плечо ужалила.

Катя склонилась к нему щекой, погладила волосы. «Как они счастливы!» — подумал Олег. И чёрная мысль о том, что они любят друг друга, вновь поползла в голову. На этот раз она явилась не в форме догадки, а уже как уверенность и несомненная данность. Сердце в груди упало, почти замерло. Душа опустела, как сосуд, из которого выкачали воздух. Надежд не оставалось. Она гладила Артура по волосам, нежно говорила: «Слава Богу, слава Богу, что так-то, не опасно...»

Вошла сестра и сказала, что к больному пришли мама и дедушка. Катя поднялась, и они стали прощаться.

Из Сергиева Посада покатили в Москву. Был поздний вечер, город с гирляндами огней остался позади, машин на дороге встречалось мало, Катя вела машину молча, скорость держала большую. Она и всегда так: если набирает скорость, едет молча, зорко следит за дорогой. Отвлекал её, и даже раздражал, Петрунин. Адвокат донимал Марию:

— Глупые вы, девчонки! Если уж продавать себя, так за миллионы. Вон у нас из «Зенита» футболиста купили: двести миллионов отвалили. А вы?.. Тысяча долларов! И не подумали: кавказцы-то за вас себе в карман сколько положили.

— Игорь. Отстань от Марии! Откуда ей знать, где и за сколько футболиста купили. Но вообще-то — не приставай к ней. А то высажу тебя на дороге. Пойдёшь на электричку.

За него заступилась Мария:

— Вы его не браните. Он говорит не обидно, от сердца. Весёлый он, а я весёлых парней люблю.

— О! Слышишь, что она сказала? Любит меня. Уже полюбила! И парнем назвала. А ты в наши дела не вмешивайся. Не смыслишь ты ничего в любви, потому как тебе кроме Автандила никто из мужиков не нравится. Засохла ты в милиции, душой очерствела. Тебя за то и Старрок с Автандилом держат: не любишь ты никого и не можешь любить, потому как синий чулок ты. Погоны нацепила и уж никого не видишь вокруг себя. На что уж я парень, что твой Аполлон Бельведерский, и два года возле тебя крутился, а ты и меня не разглядела. Вобла ты сушёная!

Катя сбавила скорость. Мотор работал неслышно, и голос Петрунина звучал, как на эстраде.

— Ты балаболишь много и для любви серьёзной непригодный. Девочки, они умных любят, и важных, и так, чтобы парень чем-нибудь отличался от других, — говорила Катя. — Талант какой-нибудь, — скажем, на баяне играет или школу бальных танцев окончил. А ещё лучше — если изобрёл что-нибудь. К такому тянется девчоночье сердце, млеет от восторга.

Катерина говорила тихо, голосом мечтательным и певучим.

А Каратаев от этих её слов вновь обретал душевное спокойствие и уверенность. Он-то уж со своими талантами мог рассчитывать на любовь девушки, но вот только девушек-то он теперь и не видел. Час назад сидел в таком цветнике, о котором и во сне нельзя вообразить. Жадно оглядывал каждую, искал ту самую дивную красоту, за которую восточный коммивояжер деньги большие платил, но чтобы в сердце его что-нибудь шевельнулось? — Нет, никакого биения в своей груди он не услышал. В одном только укреплялся все сильнее: без Катерины нет ему жизни на земле! И надо скорее объявлять ей о своем намерении отдать ей руку и сердце.

Да как это сделаешь, если нет уверенности в ответном чувстве? Ведь если она откажет, сгорит он со стыда и перенести такую катастрофу не сможет. Оставалось ему пребывать в подвешенной неопределённости и ждать момента, когда уж не будет никаких сомнений в успехе. А они, эти сомнения, накатывают точно волны Финского залива на город Петра, и конца им не видно. Впрочем, вот сейчас ветерок в его сторону подул. Катя строй своих чувств и дум выговаривает, она такой портрет своего будущего принца рисует, который больше на него похож, чем на того милицейского офицера с восточными чертами на лице.

Сердце вновь начинало оттаивать. Тёплая волна лизнула душу, и ему стало веселее.

Петрунина ссадили у метро, и втроём поехали в Черёмушки. Олег предложил Кате и Маше остаться на ночь у него. Сказал:

— Займёте комнату, что напротив входа, устраивайтесь там, и пусть она будет ваша.

Катя согласилась:

— Хорошо. Мне нужна комната в вашей квартире. И если мы вас не стесним...

— Господи! Да зачем мне одиночество? Я уж и так скоро выть буду от тоски. А к тому ж с завтрашнего дня на заводе буду торчать подолгу. Там, говорят, мне и комнату отдыха рядом с лабораторией оборудовали. И повар у меня будет — молоденькая такая, вот вроде Машеньки.

— Ну-ну! — прикрикнула Катя. — Влюбитесь ещё!

— Ага! Ревнуете? Вот это как раз мне и надо, чтобы вы меня ревновали. А то смотрите на меня, как на белую стену. А мне, может, обидно такое ваше равнодушие. Может, в моём сердце любовь к вам разгорается, а вы меня не замечаете.

Машенька готовила ужин, а Олег и Катя, уединившись в своих комнатах, принялись названивать друзьям и знакомым.

— Завтра выйду на работу, — говорил Олег директору завода. — Я вам пополнил счёт у Романа — знаете ли вы об этом?

— Да, он мне звонит о каждом новом поступлении. Говорит, вы ему жизнь красивую устроили. У него за эти дни процент втрое подскочил. Держится за вас, как за мать родную. Но и мы тоже... Рабочим зарплату подтянули — до трёхсот долларов.

— Я сегодня ещё вам подброшу. И узнайте, кто без квартиры, у кого детей много. Таким немедленно дайте деньги. И тем, кто в дружинники запишется, ещё набросьте. Пусть безбедно живут и за завод держатся. Позовите к себе начальника районной милиции, пусть и он дружинникам помогает. В милиции трудятся наши ребята, русские. И платят им мизер. А корпус новый немедленно начинайте. И пристройку к конструкторскому бюро. Будем большие дела разворачивать.

Позвонил Роману. Тот ужинал, да так, что уже еле дышал и устал порядком, но ещё по инерции продолжал жевать какую-то сверхвкусную рыбу, присланную ему на самолете из Мурманска, и был рад звонку Олега.

— Скажи, Роман, я могу забросить побольше денег на счета Вялова и Малютина? Им завод надо развивать, но боюсь, как бы их трясти не стали: что да откуда?..

— О чём ты говоришь?.. Вали на их счета хоть миллиарды! И меня, конечно, не забывай. Помни: чиновники из Центробанка и Министерства финансов на большие деньги липнут, как мухи. Им жирные куски кидать надо. А жирный кусок любой рот заткнёт. Ты на меня положись. Я подводил тебя? Да?.. Роман — твой лучший друг. И слуга, и охранник, и адвокат. Да?.. Не веришь, что ли?..

Он говорил и не забывал про рыбу, тащил её в рот, слова еле проталкивал, они застревали, путались, речь становилась непонятной.

— Да брось ты жевать! — крикнул Олег. — Отпускай моим людям наличные, сколько попросят. Мы строительство разворачиваем, нам много денег нужно. И обеспечь охрану.

— Олег, родной, хороший, Роман служил тебе и служить будет. В моём банке держат кое-что и олигархи, но — мизер, кот наплакал, а деньги большие переводят за рубеж. Ты же знаешь: среди них нет патриотов, а мы с тобой любим Россию, я всё делаю для России. Мой брат уехал в Израиль, и там ему недавно смазали по морде. Остановили на центральной площади и сказали: «Почему ты рыжий?» И дали оплеуху. Он мне звонит и называет себя идиотом, что уехал из России, где его никто не останавливал и не бил. Я сказал: «Возвращайся в Москву», а он мне поставил условие: «Переведи побольше денег, и тогда я вернусь». Ты слышишь: «Побольше денег!» Я уже ему переводил, но сколько ни переведу — всё мало. Оказывается, он тоже банк устроить хочет: и здесь, в Москве, и в Тель-Авиве. Нет, ты только подумай: он хочет банк! А я не хочу ещё иметь банк в Лондоне и Париже?.. Если уж иметь банк, то пусть буду я хозяином, а не он. Ты меня слышишь?..

— Слышу, слышу, но про банк для брата ты мне расскажешь потом. Ты знаешь: деньги мои чистые, я получаю их за свои изобретения...

— Хо!.. Давно хотел у тебя спросить: ты уже такой умный, что у тебя так много изобретений?..

— Роман! Говорил тебе, не лезь туда, куда тебя не просят. А то уйду в другой банк, где умеют хранить секреты.

— Хорошо, хорошо. Только ты меня не пугай. Из того, что ты такой умный и ловишь в небе какие-то машинки, мой банк имеет процент. А если б не был процент, был бы тогда на свете еврей? Был?.. Нет, Олег, тогда бы еврей не был, а был бы русский, белорус и ещё киргиз. И он бы лез в шахту, а там что-то взрывается и людей убивает. Роман имеет немножко денег, но ты знаешь, денег всегда не хватает. Наш Осиновский олигарх, говорят, у него на счетах семь миллиардов, но он носится по всему свету, ищет такую щель, где можно ещё достать немножко денег, — и, представь себе, достаёт. Говорят, он болен, во сне дрожит и что-то кричит, но встаёт и опять ищет деньги. Вот это еврей! Такой бедным не будет. И в шахту не полезет. Там, на глубине, говорят, очень жарко: люди работают в трусах и обливаются потом. У мартена тоже жарко. Я давно говорил: русские захватили все тёплые места — мартен, шахту, рудники.

— Ну, ладно — тебя не останови...

— Хорошо, хорошо — не буду больше. Я поел, и мне надо полежать. Ты знаешь, я снова набрал вес — такой вес, что боюсь вставать на весы. Стрелки зашкаливают.

— Вот это скверно! Умрёшь — кто тогда будет хранить мои деньги?

— Умру? Типун тебе на язык! Я — умру. Да такое и вообразить невозможно. Ты смотри, не скажи кому другому. Говорил тебе, что Роман у тебя в кармане. Буду молчать как рыба, а если придёт чиновник, суну ему пачку долларов и он поцелует мне пятки.

— Вот и ладно, пусть целует. А теперь спокойной ночи.

Олега позвали ужинать.

Утром Олег приехал на радиозавод. Директор представил ему Ваню, это был паренёк с ясными, почти прозрачными голубыми глазами, с короткой чёлкой русых волос. Втроём они зашли к главному инженеру, и уже вчетвером пошли в лабораторию. Здесь было семь сотрудников, и они все вместе стали осматривать комнаты, в которых были размещены аппараты, приборы и целые компьютерные системы — самого современного образца, отечественные и зарубежные: японские, американские.

— Ты чего-нибудь в них смыслишь? — спрашивал Олег у Ивана, которого обнял за плечо и держал всё время возле себя.

— Нет, — признался Иван. — Я таких не видал.

— А чего же тогда смыслишь?

— Не знаю.

— Ну, вот — а я думал, будешь мне помощником.

И потом, когда они остановились возле пульта, на котором разноцветные кнопки стелились словно клавиши концертного баяна, Олег, коснувшись их пальцами, с нескрываемой радостью проговорил:

— Ого! Эта система мне знакома. Буду с удовольствием с ней работать.

И обратился к главному инженеру:

— Одна такая на заводе?

— Мы их сами делаем. Недавно наладили производство. Да вот беда: не заказывает нам их наша армия. И академии, институты — тоже не заказывают.

— А мы их бесплатно будем поставлять; всем, кому они нужны.

И повернулся к Ивану:

— Будем бесплатно поставлять?

— А труд рабочих кто будет оплачивать?

— О-о!.. Да ты, Иван, экономист!

Олег притянул его к себе, взъерошил его русую головку. Было видно, что парень ему понравился, и они станут большими друзьями. Парню было четырнадцать лет, он учился в девятом классе и, как говорили Олегу, «выказывал поразительные способности в компьютерных делах».

Потом Олег устроил небольшое совещание с сотрудниками, дал им программу действий и, когда все разошлись по своим местам, стал работать на пульте. Иван сидел рядом и смотрел на экран. А там появились ряды цифр, каких-то знаков, кодов и слов.

— А это банки Нью-Йорка, — сказал Иван.

— Откуда ты знаешь? — с тревогой в голосе спросил Олег.

— Знаю, — коротко ответил Иван.

Олег задумался, потом, заглянув парню в глаза, тихо проговорил:

— Никогда и никому не говори про наши дела. Ладно?

— Я сам знаю, — обиженно буркнул Иван. — Я и отцу не говорю про то, что делаю.

— А что ты делаешь?

— Два раза в неделю выхожу на связь с Васей с Кергелена. Он мне тоже говорит: «Молчи, как рыба. Наши дела секретные».

— А где он, этот Вася?

— Не скажу. Если даже меня убивать будут — не скажу.

— Ну, мне-то ты говори. Мы же с тобой вместе работать будем.

— И вам не скажу. Я честное слово дал — никому не говорить. Он скоро приедет ко мне. Тогда и спрошу у него: можно ли вам сказать?

Олег долго смотрел в глаза парня — чистые, светлые и снова потрепал его по голове, сказал:

— Молодец. Наши дела строго секретные, о них никто не должен знать. Никто! — слышишь?

— Слышу, не глухой, — снова обиженно проговорил Иван. — А вы меня на этом пульте работать научите?

— Я тебя на всех пультах учить буду. Важно, чтобы ты не ленился и компьютеру посвящал шесть часов в сутки.

— Шесть часов? — проговорил Иван. — Да я за ним и по десять каждый день сижу. Я вот вам покажу, чего я умею.

— Хорошо, покажешь. А сейчас ты побудь в лаборатории, а я пройду к директору, поговорю там с ними. А потом, если тебе родители разрешат, пойдём с тобой собак ловить.

— Собак? А зачем их ловить?

— А я, видишь ли, собак люблю, а у нас во дворе бездомные собаки живут. Я там подсмотрел двух. Ну, мы с ними и договоримся, чтобы они у нас жили.

Иван пожал плечами, — наверное, подумал: «Чудак он, этот американский компьютерщик», но ничего не сказал. Идея договариваться с собаками ему нравилась.

С директором и главным инженером речь шла о мини-телефонах. Олег, держа на ладони аппарат, говорил:

— Не хочу я один на один оставаться с этой проблемой — давайте вместе её решать. Я вот вам дам по два аппарата, а вы как хотите, так ими и распоряжайтесь. Можно наладить их производство, но стоит ли это делать? Как затем распорядиться ими? Продавать? — смысла нет. Деньги мы будем иным путём добывать. Думайте и мне потом скажете своё решение. У него есть слабое место: титановая нить. Рецепт, по которому я её делаю, предполагает три месяца службы, потом эта нить непонятным для меня образом теряет первоначальные свойства и перестаёт проводить сигналы. Нужна другая формула, другая математическая зависимость. Я хочу поехать в Петербург и там встретиться со знакомым математиком. Надеюсь, он мне поможет. Но пока вот так: срок жизни нашего телефончика — три месяца.

Вялов и Малютин разглядывали аппаратик, и каждый думал свою думу. Они, как и Олег, не знали еще, как им распорядиться этим изобретением. Одно было ясно: аппаратик способен внести большие перемены во всю жизнь человечества, и пока им неизвестно, чего он принесёт больше: удобств или страданий.

— А теперь давайте решим: на какие радиоэлектронные заводы будем переводить деньги и в каких размерах?

Вялов достал из кармана записную книжку, стал называть заводы, директоров, счета.

— Заводы все лежат или почти лежат. Рабочие, техники, инженеры пробавляются на рынках. Пока они еще числятся в штатах предприятий, изредка посещают рабочие места, но скоро разбредутся и связь с ними потеряется.

— Много ли в Москве радиоэлектронных заводов?

— Больше двадцати будет. И почти всех директоров я знаю. С одними и сейчас встречаюсь, с другими говорю по телефону. Если бы на счета этих предприятий перевести деньги, — хотя бы немного, по пять-шесть миллионов долларов, — они бы ожили, вернули бы на места рабочих.

— Но вы мне скажите: если я кину им на счета по полсотни, а то и по сто, двести миллионов, — как бы они распорядились этими деньгами? Не ухнули бы эти миллионы в карманы директоров или министерских начальников?..

— Есть, конечно, и такие хищники среди директоров, но большинство-то из них люди порядочные.

— Есть предложение, — сказал Олег, — создайте на своём заводе нечто вроде контрольной комиссии. И пусть она докладывает моему бухгалтеру, — есть у меня такой! — кто и как распоряжается моими деньгами. Если убедимся, что директор — честный человек, то такому дадим много денег.

— Это несложно, — согласился Вялов. — Завтра же такая комиссия будет создана.

Олег стал прощаться с друзьями.

Ване сказал:

— Ты пока оставайся на заводе, учись работать на Большом пульте, а потом мы с тобой встретимся.

— А собаки?

— Придётся подождать с собаками. У меня сейчас будет много неотложных дел.

Приехав домой, засел за компьютер. Вызвал на экран банки Нью-Йорка. Вошёл в водоворот финансовых операций, кредитных сделок, займов и различных расчётов. Укоротил одну сумму — на пятьдесят миллионов долларов. Заделал подпись: «Жирный паук! Если будешь вопить — пущу на ветер! Вася с Кергелена!» Другого — этот был из российских олигархов — наказал на тридцать миллионов. И старославянским шрифтом нарисовал слова: «У меня адреса всех твоих вкладов и недвижимостей. Будешь огрызаться, всё отниму и сообщу в штаб Армии народной воли». И — вместо подписи: «Ай, Вась! Не пришёл вчарась...»

С нью-йоркских банков перекинулся в Лондон, — и здесь учинил несколько операций. Затем вошёл в кварталы знаменитых швейцарских банков, «пощипал» и тут летящие куда-то десятки и сотни миллионов. Заполнил все счета московских заводов и уж готов был влить свежую кровь в питерские заводы и, особенно, в известный ему ещё со студенческих лет гигантский завод радиоэлектронных машин «Светлану», но тут к нему вошли адвокат и Маша, позвали обедать.

После обеда прилёг на диван и уснул. И во сне видел он себя летящим высоко-высоко над океаном, хватающим за хвост каких-то диковинных птиц, и слышал, как в ладонях, сверкая искрами, потрескивают и позванивают металлические предметы. Это деньги, много денег!.. Увидел остров посреди океана. Подлетел ближе: Деньги!.. Золотые, серебряные... Они ярко блестят под лучами солнца, слепят глаза. Деньги, деньги... Люди насыпали эту гору — зачем, для чего?.. Он спрашивает, кричит кому-то, но ответа нет. Никто не знает, зачем и кто придумал деньги... Вот он живёт без денег, и — ничего. Живёт. Сказал же Ленин: «Мы из золота построим нужники». Хочет вновь подняться в воздух, полететь, но гора оказалась магнитной и оторваться от неё не было сил...

Проснулся вечером. И снова — за компьютер. На счёт директора, близкого друга Вялова и очень хорошего человека, кинул пятьсот миллионов. И подписал: «Вася с Кергелена».

Заглянул в тот банк, где потрудился в начале своего рабочего дня. И здесь прочёл электронное письмо, направленное банкиру хозяином счета, с которого смахнул пятьдесят миллионов. Написал ему: «Прекрати гвалт! Иначе выверну карманы и сделаю нищим! Вася с Кергелена». Ещё триста миллионов перевёл на счет Екатерины. И полмиллиона — на счет Старрока. После этого принялся качать деньги в питерские заводы, затем во все остальные, бывшие в списке, составленном Вяловым и Малютиным. Не забыл и их самих: решился на дерзкую меру — кинул им на счета со швейцарских банков по полмиллиарда долларов.

Неслышно, точно кошка, подошла к нему Катерина; он услышал тонкий запах духов и повернулся. Она стояла в новом и очень красивом наряде, хотя и не совсем модном, современном. Серая кофта и примерно такого же цвета жакет, на кармашке которого то ли пуговица, то ли брошь — его телефончик. То было для него открытие: его, оказывается, можно было носить на куртке, жакете, на лацкане костюма, и он вполне сходил за оригинальный значок.

Катя улыбалась. Кажется, он впервые имел возможность долго смотреть на её весёлое, смеющееся лицо.

— Что вы находите во мне смешного?

— В вас ничего нет смешного; наоборот: когда вы долго работаете за компьютером и затем от него отрываетесь, в ваших глазах ещё пылает огонь схваток с вашими клиентами. Вы будто внезапно прекращаете бой и не можете отдышаться. В такие минуты я боюсь за вас: как бы не разорвалось ваше сердце. Вы иногда думайте и обо мне: если с вами что случится, я буду сильно страдать. Мир для меня опустеет, и я уж не найду в нём места.

Это было почти признание, но он принял его за милый остроумный комплимент. Вышел из-за компьютера, сел в кресло у балкона, задумался. Она молчала, а он с некоторой тревогой в голосе заговорил:

— Сегодня я обнаглел и потрошил богачей, как хороший мясник. Рубил с плеча и отваливал большие куски. Забросил деньги на счета многих заводов, и друзьям своим Вялову и Малютину кинул по полмиллиарда долларов. Триста миллионов долларов послал и на ваш счёт. Я ещё никогда так лихо не резвился. Ночью снова пройдусь по банкам, послушаю гвалт, крики обиженных, реакцию банкиров. Боюсь, как бы они не подняли вселенский шум.

— А если поднимут? — испуганно спросила Катя. — Что будет тогда?

Олег улыбнулся:

— Тогда заговорят газеты, затрещат сороки, то есть дикторы радио и телевидения. А уж потом возьмутся за дело всех родов комментаторы, борзые псы вроде наших Киселёва и Доренко. Эти-то за тридцать сребреников мать родную не пощадят.

— Ну, и что же? Вас-то они достанут?

— Меня — вряд ли; я укрыл себя четырьмя слоями защиты. Кинутся на остров Кергелен разбойника Васю искать. Все пещеры прошарят, рвы и овраги, но там даже и электричества нет. Васю-то им не видать, как своих ушей.

— Ну, а если, всё-таки, прознают и найдут нас?

— Боитесь, майор Катя? Трусите, как зайчишка? А трус не играет в хоккей, волков бояться — в лес не ходить. Прознают — так и закипит дипломатическая война. Наши политики схватят меня и в лес отвезут. В тюрьму сажать не станут, убивать меня тоже не резон. Я любому режиму и любой стране живёхонький нужен, да и так, чтоб хорошее настроение было у меня. Я ведь живу и действую как Пушкин, которому для писания стихов нужно было душевное спокойствие.

Прежде, чем меня схватить и в лес отправить, в какой-нибудь отдалённый дворец засунуть, спросят меня: а что вам, мил человек, для успешного вашего творчества нужно? А я им и скажу: а ничего особенного, а только то и нужно, чтобы возле меня майор Катерина безотрывно находилась. Я тогда любой банк до чистого пола распотрошу, любые карманы миллиардами наполню. Ну, они, конечно, и вас в мешок запакуют и вместе со мной в лес отправят.

Любо Катерине слушать такие его шуточки, но для важности она сказала:

— Ну, меня-то вы не трогайте. Я в ваших фокусах не замешана.

— Оно и правда — не замешана, и состояние ваше к миллиарду приближается, в этом тоже вашей вины нет; вы-то ведь меня не просили. Всё так, да власть верховная вашего настроения спрашивать не будет. Серые мыши, что в Кремле сидят, они интересов своих ради миллионы людей готовы на распыл пустить, а не то, что прелестную девочку Катю по рукам и ногам связать и возле моего компьютера посадить. Что же до вашего слуги покорного... Он, если будет на то ваша воля, один отправится в заточение, но и стихов они от меня не дождутся; буду я лежать на какой-нибудь сафьяновой кушетке и печально смотреть в потолок. И компьютерная война мне уж будет не интересна.

Завизжал сотовый телефон и отвлёк Катерину. Звонил Петрунин:

— Товарищ генерал-майор! Разрешите доложить?

— Не скоморошничай. Называй меня Катей или Екатериной Михайловной.

— Для меня вы всегда будете генералом. Так вот докладываю: из трёхсот девушек двести девяносто запросили работу на вашей фабрике и в лагере. Двести шестьдесят просят устроить рядом с ними знакомых парней, братьев или соседей. Всего в список набежало семьсот человек. Что будем делать?

— Всех возьмём и устроим. Создавайте контору, оформляйте пока на фабрику, а потом будем регистрировать лагерь, оформим его как туристскую базу. Я обещала всем наперёд дать денег — выплачивайте немедленно.

— А дружинники? К нам пришло четыреста человек, желающих носить красную повязку.

— Создавайте боевые отряды, назначайте командиров, выделите для них помещение в лагере. И всем загодя раздайте по тысяче долларов.

— Мой генерал! У вас немного того... крыша едет.

— Не рассуждайте! Распоряжение моё выполняйте в срок и в точности.

— Где деньги возьмём?

— Петрунин! Действуйте четко. Составьте ведомость и в течение трёх дней вручите всем деньги. Забыли, как вы сами бедствовали? Так вот — думайте и о других. Деньги есть, и нам незачем их солить. До свидания.

Олег во всё время её разговора смотрел на неё с восхищением. И когда она кончила, сказал:

— Мне нравится ваш размах и решительность. Одаривайте щедро людей. В этом теперь смысл нашей жизни. Я на ваш личный счёт и на счёт вашей фабрики переведу много денег. Найдите таких людей, которые будут создавать дружины во всех районах Москвы. Денег и для них жалеть не станем. И заодно немедля подбирайте людей для работы в других городах, пусть они создают Армию народной воли по всей России. Если ещё недавно я сомневался, черпать ли мне много денег из зарубежных банков или отщипывать помалу, то теперь решил брать пригоршнями. Буду перекачивать миллиарды из карманов богачей всего мира — и прежде всего, своих олигархов.

Снова зазвонил телефон, на этот раз лежащий возле компьютера. Раздался радостный голос Кахарского:

— Мы с Семёном дома. Как тебя увидеть? Хорошо бы сейчас же. Мы едем!

И бросил трубку.

Олег приуныл, и Катя это заметила:

— Что произошло? Кто вам звонил?

— А-а... Прилетели, соколики! Вот от кого не отвертишься.

И рассказал о дружках, что помогли ему бежать из Америки.

— Неприятные субъекты, но, может, и здесь пригодятся. Пусть Маша приготовит угощение. Поесть и выпить эти гаврики зело как любят.

Сразу их в дом не пустили; предварительно зашли подполковник Тихий и Степан, начальник охраны соседа Малика Вартаняна. Он несколько дней где-то пропадал, и Катя его не видела, а увидев на пороге квартиры, воскликнула:

— Степан? Какими судьбами?..

Степан рассказал, что охраняет соседа, очень богатого армянина, и что с Олегом Гаврилычем он уже знаком, а теперь вот... — кивнул на Тихого, — познакомился и с ним.

— Сколько же мы с тобой не виделись?

Рассказала Каратаеву, что они со Степаном учились в одной школе и некоторое время служили вместе в милиции.

— К вам два сомнительных субъекта, — сообщил он не то Каратаеву, не то Катерине. — Я бы не хотел с ними иметь дело.

— Почему? — спросил Олег.

Степан пожал плечами. Ответил уклончиво:

— Есть категория людей, которые несут информацию туда, наверх. А у меня инструкция: не запускать в подъезд шпионов.

— Но в подъезде живёт не один ваш хозяин, — недовольно проговорил Каратаев. — Эти люди — мои друзья.

— Другой ваш сосед, нефтяной магнат, боится этих людей ещё больше, чем мой хозяин. Если я их пущу, меня уволят с работы. Но дело и не только во мне: у вас тоже могут быть неприятности. Оба ваши соседа — очень влиятельные люди, они почти олигархи, и возможности у них большие.

— Что же они могут нам сделать? — спросила Катя.

Степан пожал плечами: этого он предусмотреть не мог, а лишь только сказал: люди они восточные, а восток, как известно, дело тонкое.

Олег, обращаясь к Кате, сказал:

— Не хочу усложнять вашей задачи. Решайте: что будем делать?

— Поедемте ко мне в милицию. У меня там большой кабинет, а мы возьмём Машу, захватим вина, провизии и там устроим им угощение.

Олег давно хотел посмотреть, как живёт на службе Катя, и охотно согласился.

Вышли на улицу, и тут их встретили Фихштейн и Кахарский. Первый выглядел больным, уставшим, худ и бледен, — он был таким и в Америке, второй, наоборот: походил на хорошо откормленного кабанчика или на Гайдара. Кстати, он так же смачно шлёпал толстыми мокрыми губами, но только в отличие от Гайдара, сучившего по сторонам маленькими испуганными глазками, имел глаза большие, выпуклые и не сучил ими, а смотрел прямо, пристально, и так, будто сильно тебе обрадовался и вот-вот бросится на шею.

Сеня Фихштейн говорил мало и смотрел себе под ноги, но зато Миша Кахарский не умолкал:

— Старик! — обращался он к Олегу. — Тебя и здесь закрыли, как там, в лаборатории?.. Нас встретил медведеподобный амбал и не пускает. Представляешь?.. Я ему сую под нос удостоверение сотрудника Федеральной службы, — ты же знаешь, я немножко там работаю, — а он и усом не ведёт. Ты дал ему такие инструкции?.. Не хочешь уже нас пускать?.. Нам это не нравится.

— Меня тоже едва пустили в мою квартиру. Что же делать? Надо мириться.

Едва заслышав речь с еврейским акцентом, Олег автоматически, помимо своей воли, и сам переходил на такой же акцент, чем смущал своих слушателей. Они зорко в него всматривались: нет ли в чертах его лица еврейских примет?

— Но почему надо мириться? Ты разве и тут не свободен? Скажи нам, и мы тебе всё устроим. Если ты хочешь, будет тебе охрана. Если не хочешь — не будет охраны. Живи так, как ты хочешь.

Повернулся к Катерине:

— А это твоя жена, невеста или так?.. Я сразу заметил: очень красивая. Ты всегда умел выбирать.

Поклонился Кате, представился:

— Михаил Кахарский. Можно звать Мишей, я молодой. А это... — повернулся к Фихштейну: — Сеня, мой друг. Он не любит называть свою фамилию, она у него шипит, точно он наступил на змею. Важно другое: он мой друг. Хороший друг. Если вы не возражаете, он будет с вами дружить. У него нюх на хорошеньких женщин. Он их очень любит.

— Надо полагать, они его тоже любят? — съязвила Катя и слегка поклонилась, назвала себя:

— Екатерина Михайловна.

Пригласила всех к машине, но Кахарский повернулся к Олегу:

— Куда вы? Мы же приехали к вам в гости.

Олег отвел его в сторону и стал объяснять своё щекотливое положение. Миша запел:

— Чи-во-о?.. Какой Малик Вартанян? Никакой он не Вартанян, а Маркус. Гриша Маркус, Григорий Моисеевич. Вот он... — кивнул он на Фихштейна, — имеет тётю, которая жена газового министра Чернохарина, через него эта тётя посадила Гришу на трубу. И он качает деньги. Много денег! А другой твой сосед Чихвиашвили, он просто Чихман! И на нефть посадил его я. Нашли кого опасаться. А если нас не пустит охрана, я их выкину на улицу и они будут подыхать с голоду. Пошли, пошли к тебе на квартиру, и ты мне дашь ветчину или рыбу, потому что я хочу есть. Ты знаешь, я всегда хочу есть, потому что так устроен и ничего тут нельзя изменить.

Он махнул рукой и все за ним потянулись. В коридоре их никто не остановил и Степан куда-то исчез. А уже в лифте Миша спросил:

— Вы смотрели телевизор? Кто-то взорвал бомбу на Пушкинской площади и там гора трупов. Но не это главное. Самое важное, что произошло в мире — Обращение высших интеллектуалов к народу. Они предупредили, что идёт диктатура. Могут послать на телевидение чёрт знает кого, и тот будет проверять, что можно сказать, а что уже и нельзя. Если я люблю смотреть хорошеньких женщин и как они одеваются и раздеваются, и Сеня тоже любит смотреть; он даже мне говорит, что лучше, если показывают подростков и даже детей. Что поделать: он любит девочек, если они ещё не совсем созрели. И что же? Вы запретите ему это любить?.. Но тогда какая же будет демократия? Будет произвол, как был Сталин. Так вот эти интеллектуалы обратились к народу. И там есть подписи: Василий Аксенов, Фильман или Шильман и с ними Говорухин.