Похищение столицы

Глава седьмая

Пробудилась Катерина ночью, в комнате, освещенной голубоватым светом луны. Луна была полной, выглядывала из-за листьев каких-то деревьев, высвечивала сетку, которой были зарешечены два окна.

«Где я?.. Что со мной?.. Где Олег?..»

Вопросы эти подняли её над подушкой, и она услышала шум в голове, болезненное кружение. Вспомнилось всё, что произошло на аэродроме. И вдруг ясно, с физически ощутимой зримостью поняла всё, и даже представила, как суёт ей Автандил под лопатку иглу с жёлтоватой жидкостью, от которой временно наступает потеря сознания. У неё в сумочке лежит коробочка с дюжиной «заряженных» игл, — их дал ей Автандил на случай, если кого придется уложить на несколько часов.

Нащупала над карманом жакета мини-телефон: то ли пуговица, то ли брошка. Хорошо, что не сняли и никто не догадывается, что это за зверь у неё на жакете. Пошарила в сумочке: там, среди мелочей женского туалета, лежит ещё один, запасной аппаратик. Хотела позвонить маме, Старроку, Тихому или Артуру, но раздумала. Вдруг как её подслушивают? Попыталась встать — голова кружилась. Слегка поташнивало. Лежала, смотрела в потолок, думала. Настроение было самое удручённое. Не знала, где Каратаев. Но чутьём разведчицы понимала: за границу его не увезли. Была уверена, что органы и милиция подняли все силы и контролируют дороги, поезда, аэропорты. И еще высчитывала, как далеко могли ее, или их с Олегом, завезти от Внуково. Яд иглы действует пять-шесть часов, — значит, дальше чем за двести-триста километров не увезли. А, скорее всего, они на даче Автандила и Олег здесь же, где-то рядом. Вспомнила рассказ полковника о каком-то совхозе, у которого он купил гектар земли с дубовой рощей на склоне, а под склоном бежала небольшая речушка. Интересно, знает ли о его даче Старрок?..

И снова ей захотелось позвонить Старроку, но осторожность взяла верх и она решила как следует оглядеться.

Луна сползла в нижний угол окна, и в комнате стало темнее. В душе воцарялось успокоение, думалось ей, что с ними ничего не случится, что Олег, такой находчивый и сообразительный, найдёт средство ей помочь. Ему-то уж наверняка они ничего не сделают. Он всем нужен живой и здоровый, и те, кто их похитил, наверняка неглупые люди и сделают всё, чтобы создать для него хорошие условия. А Олег, думала она со сладостным чувством удовлетворения, не может обрести душевный комфорт, не зная о моём положении, не будучи уверенным в том, что я нахожусь в безопасности.

Катерина имела ту счастливую особенность, что в любых обстоятельствах искала не минусы своего положения, а плюсы и быстро их находила, и тотчас же, ухватившись за них, тянула и тянула себя из бездны, плела всё новые кружева своего спасения и, наконец, обретала такое состояние духа, которое помогало ей бороться и побеждать.

Успокоившись, она скоро заснула. А проснулась при ярко светившем солнце и, оглядев комнату, увидела прекрасную мебель, большой ковёр посредине комнаты, круглый стол и на нем в хрустальном графине букет разноцветных полевых цветов.

Голова почти не болела, и лишь далёкий тонкий звон слышался в ушах. Подумала: «А уж это вот тебе, Автандил, даром не пройдёт». При своей безбрежной доброте и жалостливости Катерина умела быть мстительной.

На койке она лежала нераздетой; это обстоятельство ей понравилось. Было бы хуже, если бы её кто-то раздевал.

Поднялась, прошлась по комнате, заглянула в одну дверь — там была другая комната, видимо, гостиная, заглянула в другую: тут были ванная и из неё дверь в туалет. Оглядела потолки, стены — подумала: отсюда можно говорить по телефону. Набрала цифры домашнего телефона. На испуганный вопрос матери «Где ты?» тихо ответила: «Не волнуйся, со мной всё в порядке. Позвоню тебе позже».

Позвонила Старроку. Его вопросы и восклицания не слушала, тихо проговорила: «Меня спрятали на даче. Об Олеге ничего не знаю».

Вышла из ванной, прошла в гостиную. В углу комнаты разглядела небольшую дверь; прошла в неё: здесь кухня, газовая плита, холодильник, шкаф для посуды.

Всё обошла, осмотрела, снова зашла в ванную. Здесь нашла свежие полотенца, мыло, шампунь — всё необходимое для туалета. И дверь изнутри закрывалась. Встала под душ и долго, с наслаждением мылась. А затем растиралась полотенцем.

Лицо от инъекции паралитической жидкости мало изменилось; только румянец на щеках алел пуще прежнего да глаза горячечно блестели. Но это могло быть и от волнения, от нетерпеливого желания скорее узнать судьбу Олега и то, как дальше будут развиваться события.

Где-то внизу послышались шаги, мягкие, неторопливые. Вначале раскрылась дверь на кухне, а затем и в гостиной. На пороге появилась грузинка лет пятнадцати. Не поднимая на Катерину глаз и не поздоровавшись, робко проговорила:

— В десять часов вас будет ждать в столовой полковник.

— А где столовая?

— Я за вами приду.

Повернулась и скрылась за дверью. Речь чистая, даже без акцента; видно, выросла в Москве или другом русском городе. До десяти часов оставалось сорок минут, и Катя хотела звонить Старроку, но решила подождать, выяснить, где находится дом, в котором её заперли, что с Олегом.

Прошла в ванную и здесь тщательно привела в порядок прическу, ногти. Косметикой она не пользовалась, даже брови и ресницы чёрным карандашом не подводила. Внимательно разглядывала девиц, которые щедро уснащали своё лицо красками и белилами, и почти всегда находила, что «рисуют» они своё лицо зря: молодые лишают себя неповторимой прелести обаяния юности, а те, кто уже в возрасте, придают лицу неестественность выражения. Катя была хороша своей изначальной сутью, и всякое вмешательство могло лишь испортить столь изумительное создание природы.

За пять минут до десяти набрала телефон Старрока и включила свой аппарат на прослушивание и записывание. Знала, что лента рассчитана на три часа беспрерывной работы, была уверена, что генерал в это время обязательно появится в своём кабинете.

В десять пришла грузинка и повела её вниз по сияющей лаком и живописно отделанной лестнице. Вначале они вошли на веранду, а с веранды прошли по коридору, освещённому двумя люстрами, а уж отсюда попали в большую комнату, где у празднично накрытого стола в парадном мундире милицейского полковника стоял Автандил, а в кресле у стены под портретом какого-то старого грузина сидел Каратаев. Он был спокоен и улыбался. В первую минуту Катерина испытала бурный порыв радости и чуть было не кинулась к нему в объятия, но его спокойствие и благодушная улыбка её охладили, она лишь сказала:

— Здравствуйте, Олег Гаврилович!

Он поднялся и порывисто схватил её за плечи:

— Я безумно рад, что вижу вас собственными глазами!

— А какими же глазами вы должны были меня увидеть?

— Не знаю, какими глазами я мог ещё вас увидеть, но то, что вижу вас собственными глазами, и здоровой и невредимой, радует меня безмерно.

Катя на полковника не смотрела; давала понять, что не намерена прощать ему коварного укола. Стояла возле Олега и не поднимала глаз на полковника. А он заговорил тем характерным неспешным говором, который отличал от всех народов мира, и от грузин в том числе, вождя мирового пролетариата.

— Я ваш начальник, и вы не хотите со мной здороваться. Это невежливо, но я вам прощаю. Прошу садиться, будем завтракать.

Полковник сел во главе стола, а Каратаев и Катя расположились поодаль. Стол ломился от обилия яств.

Автандил говорил:

— У нас нэт времени на церемонии; я буду краток. Вы должны решить, с кем вы, господа?

Ответила Катя:

— Мы служим государству, русскому государству.

Наступила пауза, после которой полковник спросил:

— Вы всё сказали?

— Да, всё.

— Другого ответа я от вас не ожидал. Вы дэвушка молодой и не могли давать другой ответ. А я вам скажу: государства русского, российского нэт! Народа русского тоже нэт. В Москве есть две силы и одна из них скоро победит.

— Это какая же сила должна победить? — почти выкрикнул Олег.

Полковник продолжал спокойно есть. Отвечать не торопился. И потом, не поднимая глаз на собеседников, тихо проговорил:

— Победит та сила, которая держит в руках продовольствие. Пойдите на московские рынки и посмотрите: кто держит в руках продовольствие?.. Если у вас есть глаза, вы должны были видеть, что тряпками торгуют русские, а продуктами — кавказцы. Без тряпок я прожить могу, а без хлеба, масла, овощей, фруктов вы можете прожить?.. Можете?.. Вот так. Продовольственные рынки у нас. И престижные, элитные дома, которые строят русские люди в Москве, Петербурге, во всех других городах России, — они строят для нас. И Москва уже давно перестала быть столицей России; она — Вавилон! Раньше говорили: Москва — большая деревня, теперь говорят: Москва — большой аул. И Крым, и Чёрное море, и Каспий с несметными залежами нефти — и это всё наше. Алиев, Шеварнадзе, Масхадов, Аушев — владыки мира, который в начале века назывался Россией. Мы потихоньку заберём у вас всё, а вам оставим только чёрные работы и голодную жизнь. А ещё у вас до конца дней останется надежда, что есть ещё на свете государство русских. Без надежды человек не живёт.

— Я жил в Америке, — мирно заговорил Каратаев, — и там все уверены, что власть в России принадлежит евреям. Евреи, конечно, страшный народ, но они хоть головы не режут, как чеченцы. Уж лучше нам с майором Катей генерала Старрока поискать, чем идти в услужение к кавказцам. К тому ж все ваши сородичи с утра до ночи толкутся на рынках — вам недосуг заниматься государственными делами. Вас нет в армии, в Думе, в Кремле. Да и в Москве-то хотя мэр Лужков, он же Кац, и понастроил для вас фешенебельных домов, но всё равно вас мало, и сидите вы у нас на шее до первой бузы, а как буза начнётся, вас как ветром сдует из московских рынков и со всех столичных улиц.

Каратаев говорил спокойно, мирно, он явно издевался над полковником, но Автандил, ослеплённый ощущением своей силы, не замечал тонкой иронии собеседника. Кавказцы, и все вообще азиаты, и евреи включительно, никогда не понимали русского юмора. Им по этой причине непонятен Чехов, и уж совсем чужими кажутся Гоголь и Салтыков-Щедрин. Юмор азиатов всегда замешан на отношении к женщине, на том, как её обманывают, как над ней издеваются. И потому их юмористы скорее походят на пошляков и циников, чем на остроумных собеседников. Недаром же евреи свой юмор называют хохмами — от нашего русского слова хохотать, гоготать. А над подлинным юмором не хохочут, разве что грустно улыбнутся. Иногда и засмеются, но сквозь слёзы или глубокую думу. Именно такая ирония слышалась в словах Каратаева. Многое в речах Автандила он находил верным, и эта-то правота чужого злобного человека навевала грустные думы.

А полковник, задетый словом «буза», услышав в нём скрытую угрозу новым оккупантам, вышел из-за стола, долго раскуривал трубку, а затем отставил в сторону руку, державшую её, — это тоже шло от Сталина, — тихо, выпевая каждое слово, продолжал:

— Плохо, когда человек не имеет информации. Позволю себе немного статистики. Ещё совсем недавно, при Хрущёве, Москва насчитывала четыре с половиной миллиона человек. Но и тогда русских было меньшинство: всего два миллиона. Еврей Андропов, а затем человек, который хуже еврея, Горбачёв широко раскрыли двери столицы, и сюда хлынули евреи, а за ними и кавказцы. Сейчас в Москве восемь миллионов, — это только те, кто имеет прописку. Прибавьте сюда два миллиона человек, живущих как птицы — без бумаг и постоянной площади. Итого: русских остаётся два миллиона, а остальные евреи и наши.

Одних только чеченцев в Москве двести тысяч! А грузин, армян, азербайджанцев, узбеков, татар, таджиков... Пять-шесть миллионов! Теперь и корейцы есть, и китайцы, и вьетнамцы. Вавилон! И все они организованы: свои землячества, религиозные конфессии, этнические лидеры... Племена и роды даже селятся рядом и скоро обнесут свои дома заборами. И дежурства установят, свои вооружённые отряды заведут. А если прибавить к этому, что, как показала чеченская война, на одного чеченца нужна рота русских... То и получится: не вам, русским, грозить нам своим кривым ружьишком!..

Автандил зарапортовался; он вылез из окопа и себя обнаружил, вывернул наизнанку своё истинное нутро, а Катя и Каратаев по-прежнему сохраняли спокойствие. Полковник хотя и больно задел их национальное чувство, но вида никакого они не подали. И даже бровью не повели, не переглянулись между собою. Катя лишь тихонько возразила:

— Раньше вы были интернационалистом. И меня призывали любить всех одинаково. А тут ишь, как заговорили!..

Автандил ускорил шаг, раскуривал и без того дымящуюся как паровоз трубку, дышал неровно, тяжело.

— Я не против русских, я только хочу, чтобы вы поняли, что не Тель-Авив правит бал в столице России, а кавказская диаспора. И неизвестно ещё, кому служат генералы Старрок и Муха. Бутырская тюрьма у Ибрагима, а Лубянка со своими подвалами у кого?.. Вы знаете? Вы забыли, что ещё совсем недавно там сидел грузин Берия?.. Вы умные люди и должны выбрать себе хозяина. Умный слуга идёт к тому хозяину, у кого и дом краше, и кто живёт богаче. Я вам позволяю быть вместе и решить, с кем вы, любезные?..

Автандил взмахнул трубкой и вышел из гостиной. Катя пригласила Олега к себе наверх.

Придя в большую комнату Катиных апартаментов, пленники некоторое время молчали. Олег растянулся на диване, смотрел в потолок. Катя присела у него в ногах, тронула пальчиком мини-телефон. Вопросительно взглянула на Олега. Тот чуть заметно покачал головой: «Нет, звонить нельзя». И снова они молчали. Потом Олег набрал телефон генерала Мухи и прицепил аппарат к борту куртки поближе ко рту. И заговорил так, будто обращался к Катерине:

— Как вы думаете, где мы находимся?.. На даче Автандила?..

Катя поняла его манёвр и подвинулась к нему на расстояние, удобное для разговора. Но Олег так приглушил свой телефон, что она не могла расслышать голос Мухи. А тот, обрадовавшись, кричал:

— Где вы находитесь? Мы ничего о вас не знаем. Были на даче Автандила, но там никого нет.

Олег, не дослушав его, заговорил:

— Я хотел спросить Автандила, да разве он скажет. Ну, хорошо: будем выяснять, а когда узнаем — я вам сообщу.

Последние слова сказал почти шепотом. И потом уже не понарошке обратился к Екатерине:

— Ну, что, красавица, попались в ловушку! Что делать будем?..

— Не знаю, — искренне призналась Катя. И оглядела окна: они были наглухо зарешечены стальной сеткой. — Кажется, здесь нас покрепче заперли, чем у Старрока. Уж на что хитрый народ евреи, а эти-то будут похитрее.

— Не то, чтобы хитрее, а коварнее. А как думаете, кто он по национальности, этот ваш полковник? Грузин, наверное?

— Думаю, чеченец. Или что-то среднее между волком и шакалом. Он для меня много хорошего сделал, а теперь вот видите, как всё обернулось.

На лацкане куртки Олега заверещал кузнечик-телефон. Олег подошел к окну и тут заглушил его, поставил в положение, когда сигнал не доходит. Был уверен, что Автандил наладил слежку и каждое слово, даже произнесённое шёпотом, прослушивает. Подошёл к Екатерине, показал взглядом на аппарат, висевший у нее на груди вместо брошки:

— Положите... — и показал на грудной кармашек. Катя поняла и бросила в карман свой «кузнечик», а поверх закрыла платочком.

В голове одна за другой стремительно проносились мысли об избавлении из плена, но ни одна не задерживалась. Больше всего пугало отсутствие людей в доме. Здесь они увидели одну юную грузинку или чеченку. И даже на дворе, и у плотно запертых ворот никого не было.

Вернулась к Олегу. Заговорила нарочито громко:

— Вы кроме юной очаровательной девочки видели кого-нибудь?

— Нет, не видел. Она жена этого старого козла.

— Жена?.. Невероятно! Но ей же нет и пятнадцати лет.

— Тринадцать... скоро будет.

— Но вы-то откуда знаете?

— А она там, внизу, мне носила конфеты, фрукты и всякие напитки. Если хотите, пойдёмте ко мне, там у меня роскошные апартаменты. Я уже понял, что этот Алладин начал меня опутывать, как паутиной. И эта маленькая мушка — приманка, на которую я, как паук, должен броситься. Она даже ночью ко мне раза три заходила. И ставила мне на голову холодные примочки, — у меня, видишь ли, ночью сильно болела голова. Они мне влили какую-то скверную жидкость; я едва оклемался. Не хотел бы получить её и во второй раз.

— Вам легче, — в раздумье проговорила Катя, пытаясь заглушить в себе приступ ревности, который подступился к горлу и затопил всё её существо. — Вам он будет устраивать сладкую жизнь, а меня ожидает пытка. Жаль, что я не имею иголочки, которой кольнул меня этот мерзкий старик. Я бы его живо усмирила.

— Чем же он тебе может угрожать?

Катя потянулась к Олегу, прошептала на ухо:

— Любовью.

Олег отстранился, будто ужаленный. И уже громко, никого не опасаясь, проговорил:

— Не отпущу вас от себя ни на шаг. А кто посягнет на вас — удушу.

И он показал крепко сжатые кулаки.

У Кати потеплело на душе. Улыбнувшись, сказала:

— Я тоже... не отпущу вас. Под страхом смерти.

— Будем считать, мы обо всём договорились. И ещё хотелось бы думать, что мы таким хитрым образом объяснились в преданности друг другу.

Олег хотел сказать «в любви», но не посмел. Отважилась на это Екатерина:

— Может быть, в любви?

— Об этом и мечтать не могу.

— Как видите, я смелее вас.

Олег схватил её, но... не поцеловал. Отпуская из своих могучих лап, тихо проговорил:

— Боюсь я вас. Вы же майор, всё-таки. Вдруг как шутите.

— Нет, не шучу. И отныне буду всегда с вами рядом.

— А я беру на себя торжественное обязательство: слушать вас и во всём повиноваться. Если позволите, буду жить в ваших апартаментах и спать на коврике у ваших ног.

— Спите вот на этом диване.

Стояли у окна, смотрели вдаль и думали об одном: где они находятся и как им отсюда выбраться.

— Я сейчас думаю: у вас такой мощный ум, вы способны проникать в тайны таких сложных компьютерных систем и финансовых операций. Наверное, и сейчас вы нашли все решения.

— Не скрою: нашёл! Быть все время с вами рядом. Обо всём остальном позаботятся наши хозяева. Кто бы они ни были, они будут о нас заботиться и охранять всеми силами.

— Недавно вас под охрану взяло самое могущественное ведомство. Чем это кончилось, мы с вами уже смогли убедиться.

— Плохой тот хозяин, у которого из-под носа увели его любимую собаку.

— Но вам разве безразлично, кто будет вашим хозяином?

— Не безразлично, конечно, однако не очень-то важно, кто будет мне стирать бельё и подносить пищу. В этом смысле я сильно похож на пса и буду больше любить того хозяина, кто лучше кормит и тщательно вычёсывает насекомых из моей шерсти.

Олег говорил громко, поворачивался в разные стороны, и Катя поняла, что он говорит на публику, то есть на Автандила. И ещё она поняла, что он только начал изучать обстановку и нащупывать вариант побега из плена. К своему огорчению, сама же она никаких мыслей на этот счёт не имела. Ей казалось, что ловушка, придуманная Автандилом, так коварна и совершенна, что выхода из неё нет. Надежда была на Олега. Он-то с его могучим изобретательным умом должен найти выход.

Вечером Автандил пригласил пленников к себе на третий этаж. Юная грузинка или чеченка привела их в кабинет хозяина. За письменным столом под портретом горца в белой папахе и с кинжалом сидел Автандил. Он был в тёплом атласном халате, и на руках у него было много золотых украшений: часы, браслет, кольца и перстни с крупными бриллиантами. Катя не сразу его и узнала. Скажи ей, что её полковник может так одеваться, она бы не поверила. Вот уж истинно говорят: восток есть восток. Мебель тут была музейная, из царских покоев, ковёр огромный ручной работы, а кресло под Автандилом золочёное. И сколько тут было роскоши и богатства — уму непостижимо. Катя, кивнув на портрет кавказца, спросила:

— Кто это?

— Ты не знаешь — да? Суворова знаешь, Кутузова знаешь, а его не знаешь. А ваш писатель Лев Толстой хорошо его знал. И книгу о нём написал. Поняла теперь?..

— Хаджи Мурат! Как не понять.

— Хаджи Мурат — джигит, герой, он — дух Кавказа. Институт закончила, а не знаешь.

— Знаю, знаю. И тут у вас в кабинете — дух Кавказа. Мебель-то из Кремля перетащили, из палат Гранавитой и Оружейной. Там я такую мебель видела. А кресла золотого и у царей наших не было. Такие кресла, говорят, у Брынцалова, да у Березовского. Да ещё у братьев Абрамовичей.

— Язва ты, Катуш, но ничего — смейся над стариком Автандилом. Тебе такого кресла никогда не видать, потому что ты смысла жизни не понимаешь. Друзей выбирать не умеешь. Вот он... — кивнул на Олега, — умеет выбирать друзей. Он был в Америке и знает, что против силы умный человек не идёт. Умный человек знает, с кем надо дружить и кому надо служить. А теперь скажите мне, что вы решили? Кому будете служить: мне или Старроку?..

Катя поспешно ответила:

— Я служить никому не буду — ни вам, ни Старроку.

— Помолчи, женщина! Пусть говорит мужчина. Он умный, и речь его будет другая.

И Олег заговорил. И речь его была лёгкой, неспешной и даже весёлой:

— Я понимаю: свободы мне не видать. Готов сотрудничать с теми, кто обеспечит мне жизнь приятную и достойную.

— Вот видишь, Катуша! Это речь мужа. Он понимает, что свободы нет в природе. У нас президент — и тот не свободен. Хочешь жить, умей разглядеть, кто сильный и у кого деньги. А теперь, дорогой Олег Каратаев, говори свои условия.

— Как я понимаю, — продолжал Олег, будто и не слушал Автандила, — от меня будут ждать денег. Я эти деньги готов дать, но моя система имеет силу в том случае, если я буду жить в Москве или не далее, чем в ста километрах от Москвы.

— Пачему? — воскликнул Автандил.

— А потому что сигналы, которые я посылаю со своего компьютера, должны усиливаться специальными установками. Такие установки имеются в Москве.

— Но в Америке...

— В Америке я работал на военной базе. И там были такие установки.

Автандил задумался. Видимо, он планировал переместить Олега подальше от Москвы, — может быть, в Тбилиси, Баку, а может, и в Турцию или Испанию. А тут вдруг такое препятствие. И оно показалось совершенно реальным. Надо было на ходу менять планы.

Олег продолжал:

— Мне безразлично, чьи набивать карманы — Старрока или ваши; я при всех обстоятельствах не забуду и своих друзей, но я должен иметь гарантии безопасности, свободной жизни для себя и своих близких.

— Будет такая гарантия! — воскликнул Автандил. — При одном условии: ты признаешь одного хозяина. Не признаешь — будут резать. И никакая Муха не поможет. Муху тоже будут резать.

— А Старрока? — подала голос Катерина.

— Старрок?.. Пойдёт в Бутырку... — к Ибрагиму.

— А уж с этим... извините, согласиться не могу. Еврей в России не подсуден.

— Как это — не подсуден?

— А так. Вы слышали, чтобы у нас где-нибудь судили еврея? Нет такого, и не может быть. У нас всюду — и в прокуратуре, и в судах непременно еврей найдётся. Он-то уж поднимет шум, и такой, что у самого президента голова пойдёт кругом. Потому у нас и самые страшные преступления не раскрываются. Куда ни сунется следователь — там или чеченский, а чаще всего еврейский след находит. Ну, и закрывает свою папку.

— Да, это именно так. Мы знаем с тобой, Катуша, что так оно и бывает. Ты наш канал не упомянула — милицейский. А и в милиции теперь старроки сидят. И всё-таки, Ибрагим запер на ключ Гусинского. Телевизор дал в камеру, и рыбу с картошкой жарил, но ключ от камеры у себя в кармане держал. Скоро и Старрока туда сунут. Мы с тобой, Катуша, его место займём: я — начальник, ты мой заместитель.

— А Каратаева? Так и будем здесь в лесу держать, как графа Монте-Кристо?

— Каратаева?.. А это от него зависит, кому хочет служить: сынам Кавказа или гражданам Израиля? Пусть выбирает.

— Я уже выбрал! — сказал Олег. — На Кавказе девочки красивые есть — вот как эта, которая нам чай подает. Вино там есть, люди хотя и кинжал под полой носят, но если ты ему кацо, он тебя не тронет. Жалко, что нет на Кавказе мощных усилителей сигналов, жил бы я на вершине Казбека.

Потеплело сердце Автандила, сел он в угол дивана, закинул нога на ногу:

— Давайте говорить о деле. Но только Катушу попросим пойти к себе. Она женщина, зачем слушать мужской разговор?

— Мне майор Катя не мешает, наоборот, я хочу, чтобы она была в курсе всех моих дел. Она — мой командир и во всём советчица.