Похищение столицы

Глава восьмая

Вертолёт опустился на каменистой площадке в нескольких метрах от берега озера. Вверху в зарослях кустарника стоял человек и махал руками. Генерал ему крикнул:

— Вы с машиной?

— Да, да — машина здесь, — вон, возле сосны!

И он показал рукой в сторону леса. Мужики подхватили нехитрый багаж: компьютер, магнитофон, Катин чемоданчик — и по тропинке, вьющейся между камнями, поднялись к кустарнику, а отсюда прошли к лесной дороге, где их ожидала зелёная «Волга». Простились с пилотом и поехали. Дорога вела их берегом озера, в иных местах углублялась в лес, а потом снова приближалась к озеру и спускалась к самому берегу, увлекала автомобиль в синюю даль сгущавшегося вечера. Было тихо и тепло, вода гигантским зеркалом лежала под небесами, дышала лёгкой дымкой нагретого за день марева, высвечивала золотую рябь, отражённую закатными лучами солнца.

Легко и безмятежно было на душе Екатерины, ничто ей не предвещало ни особых забот, ни опасностей. Генералу Мухе она верила. Ещё вчера она билась в липких тенетах двух пауков — Старрока и Автандила; оба нерусские, коварные, чужие и непонятные... Теперь же она словно птица вылетела из клетки и наслаждалась воздухом свободы.

Радовали русская машина, шофёр, говоривший по-русски. Неудобно было спрашивать, но по времени полёта, по курсу могла вычислить, что приземлились они на земле белорусской, а значит, и жить будут среди братского народа. В России любят президента Лукашенко. Многие русские люди, как и белорусы, называют его батькой и считают лидером славянского мира.

Выкатились за лес, и грунтовая дорога, петляя между каменистыми холмами, полетела вверх к вершине горы, которую венчал старинный замок, неизвестно как уцелевший на этой земле со времён средневековья. Чем ближе к нему подъезжали, тем чётче рисовались силуэты башен, зубцы стен, окаймлявших главное здание.

Ворота были открыты, и громадные дубовые двери главного входа тоже неплотно прилегали друг к другу; водитель приоткрыл их и широким жестом приглашал гостей внутрь. В небольшой зале у стола из чёрного дерева их ждал человек, похожий на медведя: высокий, сутулый, с длинными, тяжело висевшими руками. Синие глаза, точно звёздочки, светились на широком лице, сплошь заросшем густой бородой. Казалось, он был удивлён вторжением незваных гостей; не шелохнулся, не сказал ни слова, и лишь глаза сверкнули детским любопытством. Генерал подошёл к нему, и они поздоровались. Муха что-то тихо сказал хозяину, и тот лениво повернул голову вначале к Екатерине, едва заметно поклонился ей, а потом к Олегу, и ему молча кивнул. И затем, не сказав ни слова, пошёл к небольшой двери за старинным камином из дымчатого мрамора и увлёк за собой Муху.

Незаметно исчез куда-то и водитель.

Олег и Катя, оставшись одни, улыбнулись и, не сговариваясь, подошли к окну, за которым открывался вид на равнину. Она походила на дно зелёной чаши, посредине которой светились отблесками вечерней зари четыре небольших озера, соединённые тёмной ниточкой речушки. Не было признаков жизни: ни деревень, ни машин, ни людей.

— Странно тут. Вы не находите? — тихо проговорил Олег. — И хозяин нам не представился. Похоже, мы находимся где-то недалеко от Полоцка.

— Почему Полоцка?

— По времени полёта и по курсу вычислил. А к тому же где-то я слышал: в Белоруссии только в районе Полоцка остались ещё старинные замки.

— Вас не тревожит положение пленника?

— Меня — нет; я, кажется, уж свыкся с мыслью, что остаток жизни меня будут окружать глухие каменные стены.

— Остаток жизни? Мы с вами ещё так молоды.

— Остаток жизни есть у всех, у молодых — тоже. Жалко мне только вас. Вы-то чем провинились, что вместе со мной попали в этот каменный мешок?

— А мне нравится наша новая ситуация. Я теперь вижу, что Муха не всевластен, и генерал Старрок оттеснён от вас какой-то иной силой. И могущественный олигарх Сеня Беленький со своей двухтысячной охраной получил по носу. Но вот, что это за сила такая, что теснит всех и расшвыривает, я пока не знаю.

— А Муха... Он знает.

— Думаю, и Муха не знает. По-моему, он сейчас с этим бородатым Муму как раз и выясняет все подробности нашего нового положения.

— Но вы-то! Вам-то зачем вся эта канитель! — воскликнул Олег.

Катя заглянула ему в глаза, тронула за рукав и сказала:

— Я с вами, всегда с вами. И большего счастья для меня в жизни не будет.

— Ну, если уж так, то позвольте и мне вам сказать: когда вы рядом, то для меня не существует ни страха, ни опасностей. А если против меня ополчатся богатеи всего мира, я найду способ вывести вас из своей игры и отправить домой, к маме, в родную Москву, где вас ждут все радости мира.

Это было ещё одно объяснение, и теперь уж настолько серьёзное, что для полной ясности и полного счастья им оставалось лишь произнести одно-единственное магическое слово: любовь.

Олег чувствовал в себе силы произнести это слово, но смелости не хватало. Боялся он быть отвергнутым, — боялся настолько, что при одной только мысли произнести это слово сердце его холодело, а кончики пальцев начинали искрить, точно к ним подводили электричество.

— Ребята! Пошли со мной.

У раскрытой двери, что была возле камина, стоял генерал Муха. За дверью им открылась комната с электрической плитой и настенными шкафами, полными посуды. В углу стояли два холодильника «Минск», а рядом с ними стол и стулья из такого же чёрного дерева, что и в большой комнате. Окон тут не было, с потолка свисала люстра чугунного каслинского литья. Мрачный тон кухни скрашивался весёлой белизной фарфора в посудных шкафах да холодильников.

— Пойдёмте наверх, я покажу вам жильё.

На втором этаже справа и слева от широкого коридора, освещённого слабым светом нескольких лампочек, располагались помещения, похожие на двухкомнатные квартиры. Одна комната служила гостиной, другая — спальней. Генерал растворил дверь с левой стороны, сказал Катерине:

— Вы будете жить здесь.

Открыл дверь с правой стороны, пригласил Олега:

— Вы — здесь.

И затем они пошли к машине, стали перетаскивать в квартиру Олегу компьютер, магнитофон и радиоприборы.

Бородатого хозяина не было. И это обстоятельство смущало Катерину. Она спросила генерала:

— А хозяин? Он рад гостям или не очень?

— Хозяин — хороший человек. И надёжный. Ему недавно вырвали почти все зубы, и он стесняется говорить. Каждый день ездит в город, где ему делают протезы. Вот и сейчас уехал.

— Вы что-то от меня скрываете, — заговорила Катя. — В какой он поехал город, где мы находимся?

— Поехал он в Полоцк. Мы находимся в Белоруссии. А сколько нам придётся тут жить — неизвестно.

И потом, с минуту помедлив, стал рассказывать о хозяине замка:

— Прежде замок принадлежал брату полького короля Радзивила. С 1917 года в замке никто не жил, его разграбили и он пришёл в упадок. А с приходом к власти демократов и объявился хозяин замка, какой-то потомок королевской семьи Радзивилов. Зовут его Демьяныч. Меня он хорошо знает, я для него свой человек, а он для меня не только свой, но и вполне надёжный. К сожалению, у меня нет сейчас денег, а он человек бедный и всё, что у него было, истратил на ремонт замка. Делает он всё сам, никого на помощь не привлекает, и это нам очень удобно. Вот вам и все тайны этого замка. Пока мы обоснуемся здесь, а там видно будет.

— Вы тоже будете с нами?

— Да, и я, и вы назначены в качестве представителей правительства. Думаю, на этот раз Объект удалось укрыть надёжно. Нас будет защищать и правительство братской Белоруссии. Но, впрочем, стопроцентной гарантии я вам дать не могу. Я и сам не ожидал, что частное лицо Сеня Беленький имеет в нашей стране такую власть и силу. И кто ему помогает в органах и в Кремле, я не знаю.

— Но если Демьяныч близкий вам человек, и надёжный, то я бы могла помочь деньгами; если, конечно, вы не возражаете.

— Я возражать не стану и, наоборот, буду этому очень рад. И скажу вам честно: моё ведомство тоже нуждается в деньгах, и если бы Олег Гаврилович...

— Давайте счёт вашей конторы, и мы попросим. А для Демьяныча я готова выделить из своих и сейчас же.

Они пошли в спальню, и здесь Катерина открыла чемоданчик и вынула из него пять упаковок по десять тысяч долларов в каждой.

— Вот вам... Безвозмездно.

— Спасибо. И если вы позволите, я одну пачку оставлю себе.

— Зачем же нам мелочиться. На ваши личные нужды... вот вам: столько же.

И она отсчитала ещё пять упаковок.

Генерал смутился. Поднял руки:

— От дамы... Деньги.

— Берите, товарищ генерал. Мужчина без денег как-то не смотрится. Вдруг как интересная дама окажется рядом, а дамы подарки любят, я по себе знаю, наконец, в ресторан зайти... Деньги вам не помешают.

Генерал пытался справиться с неожиданно возникшей неловкостью. Как всякий русский человек, он был совестлив и горд и во всём руководствовался законами чести офицера. Если же при этом ему приходилось дело иметь с дамой, свойства его характера приобретали болезненную щепетильность.

Катя строго проговорила:

— Возьмите деньги! Это на служебные расходы.

— Да, вы правы. В наших делах деньги ещё играют и служебную роль.

Потом был ужин. На кухне хлопотали Демьяныч и Катя. Хозяин был в приподнятом настроении; Катя поняла, что пятьдесят тысяч долларов явились для него царским подарком и он уже строил широкие планы будущих работ по ремонту замка. Огоньки глаз в густых зарослях его каштаново-бурой бороды светились; он хотя по-прежнему говорил мало, но если что и говорил, то в голосе его слышалось желание сделать для гостей что-нибудь хорошее. После ужина Демьяныч и генерал удалились в свои покои, а Катя с Олегом, попросив у генерала разрешение и взяв у хозяина ключ от входной двери, отправились погулять в окрестностях замка.

Как и днём, калитка не была закрыта, а на башне, что высилась на углу каменного массивного ограждения, деловито утаптывая прутяной настил, укладывался на ночлег огромный, достававший головой яркую вечернюю звезду, аист. Завидя посторонних, он негромко заклекотал, замер, но всего лишь на минуту, а затем, поджав ноги, мягко опустился на свою постель. И шея наполовину стала короче; он теперь походил на большую утку, плывущую по краю горящего звездного неба.

От массивной полуразрушенной арки, где в оные времена были главные ворота замка, а теперь болталась на ржавых петлях дверца калитки, бежали в разные стороны три дорожки: первая — вниз, по каменистому склону к ровной, как стол, поляне, в глубине которой, словно глаза диковинных зверей, светились озёра; вторая дорожка, узкая как тропинка, обвивала змейкой ограду замка и вела наверх, где, пылая золотыми вершинами, громоздились три скалы; третья — петляла обочь дальней ограды, совсем развалившейся, и пропадала внизу, в тёмных кустах, затаившихся вокруг замка.

Путники, не сговариваясь, устремились по дорожке наверх к скалам. И чем ближе они подходили к крайней скале, тем таинственнее и мрачнее она им казалась. Дорожка становилась уже, и вот уже превратилась в тропинку и повела на самый верх лобастого камня, пышущего жаром, накопившимся за летний солнечный день. Местами идти было трудно, и тогда Олег подавал руку Катерине, и они карабкались, как альпинисты, вперёд и вперёд, подгоняемые стремлением достигнуть вершины, всё больше заражаясь азартом победы.

И вот они на вершине. Гулко и часто стучат сердца, со стороны замка упруго тянет вечерняя прохлада. Небо опустилось, и звёзды сияют веселее. Кажется, вот-вот они коснутся головы.

Скала оказалась самой высокой. Темень сгустилась, и долина перед замком погрузилась в непроницаемую мглу, и лишь чаши озёр ещё отсвечивают блики угасающего заката.

Катерина, родившаяся и живущая в Москве, городе ревущем, гудящем на все голоса, — услышала такую тишину, которую, кажется, никогда не знала. На соседней скале одиноко возвышалась сосна. Она будто бы обрадовалась гостям и наклонила к ним кудлатую шапку волос. И чудилось, что она что-то шепчет, пытается сказать, но не может. Под ногами зашуршала какая-то живность или камешек скатился по песчаному откосу. И эти слабые, скорее воображаемые звуки, ещё сильнее подчёркивали благоговейное томление природы. Но ничто не бывает бесконечным. Вдруг внизу что-то захлопало, забилось, а потом истошно, как малый ребёнок, закричало. Катя в диком испуге прильнула к Олегу, обвила руками его талию и тряслась, как в лихорадке. Олег и сам изрядно перетрусил, но быстро пришёл в себя, прижал к груди голову Кати, гладил её волосы.

— Тут филины живут. Филины так кричат — по-человечьи.

Не был уверен, что это филины, но и другого объяснения не находил. А крики повторились. На этот раз кричала не одна птица, а две. И обе громко хлопали крыльями, видимо, отбивали себе место в гнезде. Но теперь их крики не были так страшны и Катерине. Олег гладил её волосы и что-то говорил, говорил. А Катя не спешила отстраниться от его тёплой ладони, слышала, как ровно и гулко бьётся его сердце, и себе на удивление думала о том, что вот она прильнула к парню, размякла, растаяла и ей так хорошо. Но она скоро опомнилась и почти оттолкнула Олега: «Что вы сотворили с моей причёской?», стала поправлять её. А Олег в свою очередь смутился; он хотя и имел опыт разнообразных отношений с женщинами, но никогда в других случаях так не робел перед ними и не боялся их гнева. Тут же он испугался не меньше, чем внезапного крика филинов, залепетал что-то в своё оправдание — нечто вроде такого:

— Но позвольте, сударыня! Сами же вы кинулись ко мне в объятия и чуть не столкнули с утёса!..

— Кинулась, и что же из этого следует?.. А к кому же мне больше кидаться, как не к вам?..

И они засмеялись.

Олег снова привлёк её и гладил волосы, но теперь уже Катерина от него не отстранялась.

Ночь окончательно вступила в свои права; землю плотно окутала темень, а в вышине ярче засверкали звёзды. Долина скрылась от глаз, и только ожерелье озёр, словно потухшие глаза засыпающих зверей, бесплотно светилось в пространстве. Над ними поднимался остророгий младенчески молодой и яркий месяц.

— Вы Мухе верите? — раздался вдруг голос Катерины.

— Мухе?.. Пока я вижу одну физиономию и глаза. Душа его закрыта. Но, видно, сам он ничему и никому не верит. Тревожно смотрит на нас и с какой-то нежной отцовской болью. Чувствую, и сам он, как и мы, не знает, кто и как подкатит под него мину. По всему видно, и у них, в органах, идёт борьба каких-то групп и кланов. Вот так и всё теперь в нашем государстве — в государстве, где нет государства.

— Не жалеете, что уехали из Америки?

— Я оттуда еле ноги унёс. Промешкай я ещё день-другой и оказался бы в наручниках.

— То есть — как?

— А так. Составили бы строгий график: кому, откуда и сколько перебрасывать денег, и — ни шагу в сторону. Правда, я и в этих условиях нашёл бы средство работать на Россию, но это была бы несвобода — как раз её-то я больше всего и боюсь.

— Вы, верно, не знали тогда всей вакханалии, творящейся у нас в России?

— Всего-то не ведал, но кое-что мне было известно. Знал уже, что наш новый президент тоже не свободен. И, может быть, он более не свободен, чем мы с вами теперь. Мы хоть знаем, кому служить, какому Богу молиться, а он и до сих пор не знает, в какую телегу прыгнуть; я по всему вижу — не решил он ещё твёрдо, какую взять сторону. А у нас с вами компас есть, мы знаем, куда нужно плыть, какого берега держаться.

— Но если это так, то, что же он за человек, наш президент? Как это можно — быть главой государства и не знать, какому клану, какой группировке служить? Вдруг встаёт и заявляет: передела собственности не будет! А у нас и школьники знают, что собственность вся российская жулью в руки перешла. Так как же его понимать? — жулью он будет служить, а не народу? Ведь у нас нет такой властной или олигархической группировки, которая бы служила интересам России. Какого лидера ни возьми — вертухай какой-то.

Я раньше верила Зюганову. Почти все офицеры нашей милиции голосовали за него. Мы перед выборами шептали друг другу на ухо: голосуем за коммунистов. И голосовали. Но потом стали присматриваться к этим вожакам оппозиции: что ни человек, то и мерзавец. Тулеев, Руцкой, Подберёзкин — все оказались предателями. Раскололи, ослабили патриотическое движение, ещё раз опозорили перед всем миром компартию. А недавно и Селезнёв, один из главных новых коммунистов, предал Зюганова.

Да и сам Зюганов... Кому-то из наших сказал: меня пугает ваш радикализм. Слово «русский», как и все картавые, засевшие в Кремле, произнести не может. Благороднейших патриотов — Макашова, Миронова, Кондратенко — знать не желает. И к нашему всеобщему любимцу Лукашенко нежности не питает. Так что же он за человек, этот секретарь новой компартии?..

Олег слушал Катерину, а сам вычислял по звёздам стороны света. Поднимал над головой руку и пальцами улавливал направление слабого тёплого ветерка: он дул с запада. И к средине ночи становился теплее. Там, на северо-западе, — Полоцк, Новополоцк, города братской Белоруссии, древние крепости западного славянства. Рядом — Польша, а там — Германия... Тоже ведь места, где селились арии, наши праотцы. Их дух, кажется, витал над вершинами скал, служившими естественной загородой для замка, построенного тоже славянами.

Война, прошумевшая в этих местах полвека назад, рождалась в умах ненавистников нашего рода, самых злобных сатанинских сил, свивших гнездо в банках Америки, тех же сил, которые и затеяли в России перестройку. В сущности, и это — война, да ещё более коварная, чем те, которые носились огненным смерчем в здешних местах не однажды, и не дважды, а много раз. Иные битвы дотла опустошали славянские земли, а вот какой урон нанесла бесшумная, коварная война нынешних дней — этого ещё никто не знает. На что уж Олег слывёт среди друзей неунывающим оптимистом, но и он сейчас задумался: выстоит ли Россия?.. Не сойдёт ли на нет славянская цивилизация?.. Ведь никогда ещё против неё не шли такими дружными рядами все силы мирового зла.

— А я позволю себе, — обратился Олег к Катерине, — высказать смелую мысль: я верю новому президенту. Он — молодой и не захочет делить судьбу с такими вселенскими негодяями, как Горбачёв и Ельцин. Я где-то читал, что враг, взошедший на русский престол, не может скрывать своей сущности более пяти лет. Пять лет — и он виден, как на ладони. Горбачёва тоже увидели через пять лет. И у Ельцина был такой же срок. А уж после пяти лет их как огнём палила народная ненависть и они держались только на штыках многочисленной охраны. Но заметьте: они взошли на престол в почтенном возрасте; их одолевали немощь и болезни. Они если бы и увидели пагубность своего пути, но сил для крутого разворота у них уже не было.

Сталин в последние годы правления понимал гибельность философии интернационализма и хотел покончить с ней, но ему уж было за семьдесят. Молодые демоны быстро свернули ему шею. У нашего президента есть запас прочности. Он недавно кинулся на Гусинского, да только удар-то получился слабым. Подержал вражину два дня в тюрьме и выпустил. По молодости не рассчитал силы; он хотя и дзюдоист, но тут промахнулся. Да и не с японской хитростью нужно кидаться на нашего противника, а идти с рогатиной, с которой деды и прадеды наши ходили на медведя. От нашего русского кулака не однажды падали народы и государства, ложились под ноги русских солдат Париж и Константинополь, Будапешт, Бухарест, Прага и Берлин.

Кате нравилась страстная горячность своего друга, он каждым словом подтверждал и её убеждения. Ей тоже хотелось верить новому президенту. Судьба дала ему шанс заслужить любовь и благодарность соотечественников. Ну, как же не воспользоваться таким шансом!..

А Каратаев продолжал:

— Вот ведь что интересно: я никогда не боялся собственной смерти; ну, умру и умру. Все умирают, и я умру. Но как только в голову влетела мысль о возможной погибели моего народа — во мне всё перевернулось. Я от этой мысли похолодел, небо стало чёрным, и я на всё стал смотреть печальными глазами. А мне ещё кто-то сказал: да, народы умирают. Это естественно. И что удивительно: чаще всего погибают большие народы, носители великих культур, создатели цивилизаций. Сошли на нет ацтеки — аборигены Америки, храбрейшие и благородные ассирийцы, ушли в небытие римляне. Я как-то открыл томик Пушкина и на первых же страницах прочёл его юношеское стихотворение «Лицинию». И там есть такое место:

О Ромулов народ, скажи, давно ль ты пал?

Кто вас поработил и властью оковал?

Квириты гордые под иго преклонились,

Кому ж, о небеса, кому поработились?

(Скажу ль?) Витулию. Отчизне стыд моей,

Развратный юноша воссел в совет мужей;

Любимец деспота сенатом слабым правит.

На Рим простер ярем, отечество бесславит;

Витулий римлян царь! О стыд, о времена!

Или вселенная на гибель предана?

Я это стихотворение перевёл на английский и однажды прочёл одному старому профессору — из ирландцев, приглашённому военными для работы над новой ракетой. И сказал ему, что Пушкин написал это стихотворение, когда ему было пятнадцать лет. Профессор покачал головой, заметил: «Жаль, я не знаю русского. Хотел бы читать Пушкина на его родном языке». И потом ещё проговорил:

— Гений часто и сам того не понимает, как он глубоко и мудро мыслит, подчас заглядывает на сотни лет вперёд. Я всерьёз верю, что языком гения с нами говорит Творец. Иначе как можно понять, что пятнадцатилетний юноша, никогда не бывший в Америке, мог предсказать на две сотни лет вперёд будущее американского народа. Ведь это он о нас писал. Мы, американцы, устроили себе такую жизнь, которая нас же и погубит.

— Американцы? — удивился я.

— Да, американцы, — продолжал он. — Они, конечно, есть, и их много, и они даже живут богато, но если посмотреть на них с высоты птичьего полёта, и хорошенько подумать над жизнью американцев — их уже нет; они сошли со сцены, превратились в сброд, поедающий друг друга. Я вот закончу здесь работы, получу деньги, и — вместе с семьёй уеду в Ирландию, к отцовским могилам. Там трудно, но там идёт борьба, там жива душа народа, а пока жива душа, жив и народ. Американцы потеряли душу, они не поют, не пляшут, не сочиняют книг и опер; у них нет души, а если в человеке осталось одно тело — он не человек, и жизни он не достоин. Ему незачем жить. Мечта и фантазия убиты, осталась одна только жажда наживы, одно стремление добыть пищу. Но если так, то зачем же он называется человеком?..

Я, конечно, знал, как сложна жизнь в Америке, как много там парадоксов и таких вещей, которые делают жизнь почти невозможной, но в мыслях своих о положении американцев так далеко не шёл. Мне было интересно слушать пожилого умного человека, к тому же маститого учёного, и я больше для того, чтобы вызвать его на дальнейшие откровения, возразил:

— Мне думается, вы преувеличиваете беды американцев. У нас в России распространено мнение о процветании этой страны, о богатстве и комфорте жизни её обитателей.

Учёный не сразу мне ответил; видно было, ему не очень-то хотелось доказывать очевидные истины, но он, всё-таки, решил промыть мне мозги. Заговорил о тех, кто формирует общественное мнение:

— Вы обращали внимание на тех, кто мельтешит у вас на экранах телевизоров, разъясняет, поучает, советует?.. Вас не смущает то обстоятельство, что люди эти, как родные братья, все на одно лицо? Ага, вы это знаете, и вас это возмущает! Ну, так вот, и ещё узнайте одну важную деталь: все они, или почти все, страстные поклонники американского образа жизни. Так кого же они будут пропагандировать? Кого вам поставят в образцы?..

Учёный замолчал и долго выдерживал паузу. Я уж думал, он прекратил нашу беседу, но он продолжал:

— Начнём с того, что в Америке нет единого этноса. Здесь люди перемешались настолько, что уже и сами подчас не знают, кто они такие. Ну, а если человек не знает своей национальности, а того хуже, если он и вообще не имеет национальности, — чего же от него ждать?.. Во что он будет веровать, чему и кому поклоняться?.. В таком человеке нет стержня, и он подвержен случайным влияниям. Потому тут так много наркоманов и всяческих извращенцев, семьдесят процентов браков распадаются, тридцать процентов мужчин и совсем не хотят заводить семью. Религий тут нет, а есть секты. Ах, ладно! Вот поживёте здесь год или два и сами увидите прелести американской жизни. Здешние стратеги и политики только и думают о том, как бы во всём мире посеять хаос, а страну вашу Россию развалить на части. И это им отчасти уже удалось. Но Россия возродится снова. И Китай будет жить, и Япония, и арабы выживут, и всякие страны, где есть национальность, а вот штаты американские скоро рассыпятся, как карточный домик. Америку ждёт хаос и кризис в экономике, посильнее того, что был тут в начале тридцатых годов.

В другой раз этот учёный мне сказал:

— Америка — это большой вор. Сейчас она живёт на деньги, вывезенные из России. Потом она другую страну ограбит. Но логика проста: сколько вор ни ворует, а жизнь он кончает в тюрьме.

Молодой месяц уж высоко взлетел на небеса, время перевалило далеко за полночь, но молодые люди и не думали идти ложиться спать. Олегу было приятно рассказывать, а Катерине слушать. Грело душу сознание, что человек, который вот-вот станет ей мужем, был так умён, так много знал и умел так хорошо рассказывать. Может быть, оттого она сама редко вступала в разговор, а лишь подавала короткие реплики, задавала вопросы.

Наконец, Олег поднялся, протянул Кате руку, и так, держась за руки, они спускались с утёса и шли в замок.

Катя по электронной почте написала письмо домой:

«Дорогая мама, мамулечка! Прости, что долго не подавала о себе знать. Пришлось срочно выехать в другой город, и вот пишу тебе из казённого дома. Со мной всё хорошо, но вот не знаю, сколько мне придётся проторчать на чужбине. Однако ты не беспокойся, тут нет для меня никаких опасностей. Я буду писать часто, — и не только тебе, но и юристу Петрунину, и на фабрику. Передай Эдуарду, чтобы он, наконец, пригласил из Днепропетровска целителя и как можно быстрее. Деньги я ему оставила, пусть он их не жалеет. Для него у нас есть серьёзная работа, он нужен нам здоровеньким. А Филиппу передай: пусть хорошо учится. И больше сидит за компьютером. Ему мы тоже найдём дело. Ну, вот пока и всё. Обнимаю всех вас и желаю счастья. Твоя Катя».

Иные задачи решал Каратаев. Работал смело, дерзко. Благо, что при нём были дискеты с записями всех банков и с адресами клиентов, на имя которых переводить деньги.

Вначале решил поскрести сусеки нью-йоркские. Под прицелом держал только банки, которые взбухли в последние десять-двенадцать лет; с того времени, как у нас в России началась перестройка и содержимое советских банков на самолётах, поездах, кораблях стало перекачиваться в банки зарубежные. Расчёт Каратаева был прост: тут много вкладов грязных, криминальных — триста-четыреста миллионов долларов можно срывать безбоязненно. Банкир, имея не один десяток миллиардов, обыкновенно при таких потерях фырчит недовольно, но шума не поднимает. Уж лучше потерять такие деньги, чем прослыть ненадёжным, не умеющим защитить своих клиентов. Да и клиентам шум не нужен. Денежки-то ворованные.

У первого банкира слизнул четыреста миллионов и оставил письмецо:

«Дядя! Ты много заложил в свои закрома русских денежек, придется отдавать долги. Поначалу беру из твоего кармана немного — самую малость. Но если будешь дёргаться — смахну все русские деньги. Вот тогда у меня запляшешь. За время нашей перестройки ты принял на службу пятьсот новых сотрудников. Укорочу твои операции, и тебе придётся их увольнять. Смотри у меня, не балуйся! Я хотя и далеко от тебя, но за каждым шагом твоим наблюдаю, и каждое твоё слово слышу. Пока, мой друг! Будешь сидеть тихо, оставлю тебя в покое. Будешь кричать — смахну ещё миллиарда полтора. Вася с Кергелена».

Все четыреста миллионов разбросал по адресам генерала Мухи. При этом думал: «Пусть ребята получат прибавку к зарплате. Не все же они там продались мафиозным кланам. Если им верит Муха, буду верить и я».

Долго Олег не трогал шустрого молодого дельца, которому «семья» дала энергию Красноярской гидростанции и красноярский алюминий. Большие суммы положил в чикагский банк этот умелец. И, конечно же, чувствовал себя в безопасности. Олег смахнул у него миллиард и разбросал эту гору долларов по российским оборонным заводам. Третью часть всей суммы послал в Петербург на счета заводов, работавших на космос и на морской флот. И набросал письмецо:

«Папаша! Я твой банк не трогал, всё смотрел, как ты пухнешь от наших русских денежек. Ты ведь знал, что твой клиент обобрал всю нашу Сибирь, оставил без зарплаты рабочих, учителей, врачей и даже шахтёров. Пришло время с ним посчитаться. Пока беру миллиардик — всего лишь один! Слышишь?.. Но стоит тебе чертыхнуться, как возьму все красноярские вклады. А зелёному юнцу, у которого вечно нос мокрый, скажи: пусть затаится и молчит, упырь болотный. Стоит ему завизжать — весь его вклад опустошу, а его суну в Бутырку. Вася с Кергелена».

Из другого банка он перекинул деньги на республиканский пенсионный фонд. И сделал приписку:

«Все деньги до единого цента — на выплату пенсий нашим старикам и старушкам, которым мы обязаны всем, в том числе и жизнью. А кавказца, которого чёрные силы сделали руководителем этого фонда, предупреждаю: тронешь хоть одну копейку моих денег — пущу на распыл. Вася с Кергелена».

И так Олег работал до рассвета. Двадцать миллиардов долларов перекачал с иностранных банков в наши российские. И на чистом листочке, лежащем рядом с компьютером, написал: «Через неделю пройтись по всем вкладам, посмотреть, идут ли суммы по назначению».

Часы показывали без четверти шесть, когда Олег завалился в постель.

Проснулся от шума, возникшего в коридоре. Первой мыслью было: раскрыли! Его вычислили и прислали людей!..

Сунул руки в халат и побежал к Катерине. Влетел, и — в изнеможении опустился на угол дивана. Катя сидела перед зеркалом, расчёсывала волосы. В зеркале увидела Олега: халат одет на одно плечо, волосы торчат дыбом. Он тяжело дышит и держится за сердце. Испугалась Катя, подскочила к нему:

— Что с тобой? Милый?..

Впервые назвала Олега на ты.

— На тебе лица нет. Кто тебя так напугал?

— Послышалось... Мне почудилось, что тебя куда-то потащили.

— Меня?

— Ну, да — тебя! Кого же больше?..

— Да если уж красть будут, то тебя, конечно. Я-то им зачем?.. Испугался. Ишь, как с лица сменился!

Говорила с нежностью матери, чесала своим гребешком его волосы. Приятно ей было, что Олег так за неё боится. Кажется, впервые в своей жизни она слышала к себе такое участие. Каждая женщина ищет защиту. В тайных мыслях она ждёт сильного, смелого, и только с ним она будет спокойна и счастлива.

Заговорила вдруг серьёзно и с нешуточной тревогой:

— Нас опять обнаружили, по твою душу прикатили вездесущие следопыты, но на этот раз они будут иметь дело со мной. Я Мухе больше не верю. Это, конечно же, он наводит свору алчных псов, — они тебя и здесь выследили...

Она хотела еще что-то сказать, но в комнату без стука ввалились два толстяка. Одного из них Катя знала: Аркадий Халиф. Его видела на даче писателя.

— Халиф! — воскликнула Катя, инстинктивно загораживая Олега.

— Да, да — я самый. И что?.. Разве вы меня уже не хотели видеть?.. А это мой друг — Миша Кахарский. Он был в банке у Романа и там кое-что узнал.

— В каком банке? Что вы там могли узнать?..

Аркадий её не слушал:

— Миша мой друг. Он был в Америке и там узнал Каратаева. Они тоже друзья.

Повернулся к Кахарскому:

— Миша! Ты стоишь, как столб! Ты что ослеп и ничего не видишь? Это же Олег Гаврилович Каратаев. Подойди к нему.