Похищение столицы

Глава пятая

Прежде чем приступить к работе, Олег поднялся к Трофимычу и повёл с ним откровенный разговор.

— Мы купили квартиру в Сергиевом Посаде, и сейчас я думаю, где нам устроить основную базу: здесь, у вас на даче, или на квартире? Я боюсь, как бы мы не нарушили вашу привычную тихую жизнь, которая так нужна для творчества.

Трофимыч ответил просто:

— А мы давайте попробуем. Если вы окажетесь слишком шумными, я вам скажу: «Ребята, работайте на своей квартире, а ко мне приезжайте на отдых».

Вышел из-за стола, прошёлся по ковру:

— Но вообще-то мне надоела могильная тишина, которая воцарилась на моей даче после смерти жены. Дочь живёт в Москве и редко меня навещает, а я всё один да один. И только Артур скрашивает моё одиночество. И ещё вам скажу: шум мне не мешает. Я даже люблю, когда во время моей работы звучит музыка. Разумеется, хорошая: Чайковский, Глинка, Бетховен. Так что — живите и работайте. Вы ведь не будете стучать молотками и клепать железные листы.

Они помолчали. Олег не уходил, он чувствовал, что хозяин ещё что-то хочет спросить. И Трофимыч спросил:

— Если не секрет: почему это вы раньше носили другое имя?

— А-а... Это объясняется просто. Я в Америке работал на военной базе, и меня не отпускали. При помощи двух приятелей я достал паспорт на другое имя и тайком улетел оттуда. Тут некоторое время я тоже хотел пожить под чужим именем, но не удалось. Понадобились деньги, и я послал за ними в банк адвоката. Пришлось раскрыть свою родную фамилию.

— Всё понятно. Ну, пожалуйста, живите и трудитесь на здоровье.

В тот же день Олег развернул кипучую деятельность. Начал с того, что позвал Катерину и показал ей мини-телефон: плоский квадратик, с одной стороны — женские часы, с другой — нечто похожее на украшение. Хотел бы разыграть Катю, но он берёг время. Рассказал, что это такое и как им пользоваться. Когда Катя узнала, что этот аппарат может ещё и подслушивать телефонные разговоры и записывать их на пленку, она спросила:

— Американские шпионы имеют такую машинку?

— Нет, не имеют. Её и никто в мире не имеет. Это моё изобретение, и оно ещё не запатентовано.

— Его и не надо патентовать, — сказала решительно Катя.

— Почему?

— У нас разлажена служба безопасности. На ключевых постах сидят люди, которых прежде называли агентами влияния. Уж не хотите ли вы им вручить свой аппаратик? Мне ещё в школе говорили: ты националистка. Поначалу меня такой ярлык обескураживал, но потом я в каком-то журнале прочла цитату из американской энциклопедии; там националистами называют людей, любящих свою нацию. И с тех пор я открыто стала называть себя националисткой. Я даже Старроку и Автандилу говорю прямо: я — националистка! Мне Старрок однажды сказал: «Это нехорошо — быть националисткой». А я ему в ответ: «А вы, евреи, разве не националисты?.. У нас в думу поналезли евреи, — их там, пожалуй, семьдесят процентов будет, а у вас в кнессете сидит хоть один русский?..»

— Так вы и сказали?.. Ну, а он?

— Он рассмеялся. И, покачивая головой, проговорил: «С тобой, девка, не соскучишься. Знал бы наш министр, какие кадры у меня в отделении». Сейчас настало время, когда русские люди должны навести порядок у себя в доме. Стоит вам обнародовать своё изобретение, оно тотчас же окажется за границей. И первым его запродаст начальник нашей милиции генерал Старрок.

Она держала на ладони хромированный, поблескивавший чёрными глазками-цифрами аппарат, покачивала его, говорила:

— А вы сами-то понимаете, что за зверь такой, ваш аппаратик?..

Да, он понимал значение своего открытия. И потому не торопился вверять его людям. Втайне от американских генералов он совершенствовал искусство «потрошить» банки, производить операции как с малыми, так и большими суммами денег. Там, в Америке, используя многопрофильные и сложносистемные компьютерные установки, он разработал и довёл до виртуозности механику извлечения любых денежных сумм и помещения их на любые счета и в любых банках. Подобные операции делали и другие хакеры, например корейский и филиппинский, но они не могли заметать свои следы. Банковские компьютерные системы тотчас же их «хватали» за руки и затевали скандал.

Несколько лет назад у нас в России появился «хакер-невидимка», оставлявший свою подпись «Вася с Кергелена». Никакого Васи на далёком антарктическом островке, конечно, не было, и этот хакер сильно напугал всех банкиров мира. Он поначалу научился прятать своё местонахождение, но лондонский банк и его стал нащупывать, — тогда «Вася» неожиданно скрылся и будто бы спрятался под охраной иракского короля. Военные на американской базе говорили, что «русский Вася» будто бы даже может на больших расстояниях наносить удары по психике и здоровью человека лучами лептонной пушки, но это уж казалось даже ему, Олегу, невероятным.

Однако с тех пор и он стал подумывать о лептонной пушке. Аппетиты его изобретательства были неуёмны. Он ещё там, в Америке, узнал фамилию изобретателя лептонной пушки, — это был москвич профессор Мешалкин, однофамилец знаменитого сибирского хирурга. Теперь он знал телефон этого профессора и хотел бы с ним встретиться, но для начала будет подслушивать его разговоры, изучать пути подхода к лептонной пушке. Каратаев понимал неблаговидность такого намерения, но ради своих творческих интересов он считал все меры благовидными. Он, как дьявол, витал над миром и искал пути познания; он порой и ощущал себя не человеком, а существом, способным творить море зла и столько же добра. В делах изобретательских он не хотел знать, где начинается зло и добро, он был выше людских сомнений.

Катя смотрела на него серьёзно, как мать на ребёнка.

— Вы, как я заметила, мастер над людьми подшучивать. Может, и сейчас...

— А кого бы вы хотели послушать и записать на плёнку?

— Автандила. Вот номер его телефона.

Олег золотой иголочкой нажимал глазки чуть заметных квадратиков, в которых светились цифры, и Катерина явственно услышала:

— Захир? Это ты?.. Тебе звонит Автандил. Твои ребята готовы? Ты дал им деньги? Молодец! Держи их всегда под рукой и, если я дам сигнал, они должны выступить. Мы будем отправлять в Турцию большую партию девочек. Автобусы есть?.. Хорошо. Ты молодец. Ты день и ночь держи возле уха телефон.

— Ну, вот. А теперь покажу вам вторую профессию джинна.

Олег ткнул в боковое гнездышко кончик булавки, и Автандил повторил все, что он сказал. Радиотелефон был одновременно и магнитофоном.

Катя покачала головой:

— Может, я чего-то не понимаю, но, как мне кажется, эта ваша машинка способна перевернуть всю нашу жизнь. И стоит ли её давать в руки людей? Они ведь ещё так неразумны.

— Радио и телевидение служат ныне силам зла, но значит ли это, что Попов не должен был давать нам в руки своё открытие?

— Оно, конечно, так, но когда я думаю о таких вещах, мне приходит мысль о конце света. Творцы Библии были не так уж неправы, говоря о том, что он, конец света, непременно придет. Вот вы хотели бы отдать своё открытие правительству, а там сидят сплошные уринсоны да грефы. Россией правят сыны Израиля. Они безмерно сильны своими деньгами, а будь в их руках такая машинка, они во сто крат усилятся. Тогда и русским будет труднее организовать сопротивление силам зла. Вымаривание русского народа ускорится.

Олег смотрел на Катю широко открытыми глазами, и в них гнездились печаль и сомнение. Он будто бы пожалел о том, что именно он породил эту маленькую грозную машинку. Заговорил с Екатериной так, словно она была его учителем в области электроники и он с нею советовался.

— Но вы же знаете, что электроника идёт в сторону миниатюризации. Америка ищет в нашей стране чистых математиков, знатоков микропроцессорных схем и вербует их для работы в своих лабораториях. Я и сам был «куплен» американскими военными. И когда прозападные люди, так называемые мондеалисты, пришли к власти над Россией, они в угоду своим хозяевам в первую очередь уничтожили Ленинградский завод «Светлану» и почти все радиозаводы в других городах.

— Как уничтожили? — не поняла Катя.

— Не бомбой, конечно, и не шашками тротила. Перестали платить деньги рабочим, и они вынуждены были покидать заводы. Ельцин и Гайдар, а затем Черномырдин и прочие премьеры наладили механизм удушения величайшего чуда на земле — российских заводов. И прежде всего, придушили электронику. Сейчас она возрождается, но заметно отстаёт от японской и американской. Даже китайцы теснят её и рвутся вперёд. Я со своими изобретениями очень боялся, как бы Америка не связала мне руки и ноги. Но, слава Богу, там ещё не расчухали моих дел.

— А у вас есть и другие изобретения?..

Олег улыбнулся:

— Мой милый майор! Вы больно умная и далеко смотрите. Я бы не хотел иметь рядом такого всепроникающего и всеразъедающего ума. Я ещё там, при нашей первой встрече у Старрока, заметил вашу стариковскую мудрость и стал вас побаиваться. Сейчас же... вы и вовсе меня испугали. Но чтобы вы не боялись моего джинна, я его вам дарю.

И Каратаев на раскрытой ладони протянул машинку Катерине. Она осторожненько, точно скорпиона, подхватила пальчиками аппарат и долго его разглядывала. Затем положила в сумочку.

— Давайте работать, — предложил Каратаев. — Мне нужно знать карманы, в которые я бы мог сыпать деньги.

— У вас много денег?

— Все деньги, нажитые неправедным путём в России, — мои деньги.

— Но как узнать, праведные они или неправедные?

— Деньги, если их у человека больше миллиона, все преступные. Миллион ещё можно сколотить героическими усилиями, но больше... Словом, мне нужны клиенты. Первую дюжину я найду сам, вторую вы мне представьте к обеду. Но помните условие: деньги, которые мы добудем, не должны лежать в банках на «чёрный день», — они должны работать на людей, — на тех, кого обворовала новая власть.

Катя удалилась, а Олег включил компьютер и «запустил щупальцы» в мир банков и беспрерывного кипения финансовых вихрей. Его интересовали только те банки и банкиры, которые манипулировали деньгами, украденными у России. Разработанная им система вторжения в денежный мир выбирала наиболее крупные финансовые операции и тянула к ним свои щупальцы.

Невидимкой «вошёл» в американский банк. Это банк очень крупной нефтяной компании, и там только что началась переброска большой суммы денег нашего олигарха. Экран компьютера показал цифру «140» миллионов. Несколько движений пальцев и сумма «усохла» до цифры «130». Десять миллионов мгновенно перелетели в Россию на счёт директора завода Вялова Григория Ивановича. В графе: «Источник суммы» значилось: переведены со счёта Олега Гавриловича Каратаева.

На операцию ушло десять минут. И, как всегда, она завершалась подписью «Вася с Кергелена».

Для следующей операции Олег «вошёл» в другой банк — на этот раз Лондонский. И здесь нащупал движение крупной суммы — с неё «смахнул» двадцать миллионов. И перебросил на счет московского завода, — того же, где директором был Вялов. Олег «переходил» из банка в банк и точно корова языком слизывал по десять, пятнадцать, двадцать миллионов... Перекидывал их на счёт фабрики бесшовного шитья, где директором была Екатерина. Для неё он работал целый час и «накидал» ей около двухсот миллионов. Затем «подарил» сто тысяч долларов Старроку и пятьдесят тысяч Автандилу; так просила его Катерина. Своим людям он «кидал» миллионы, а нужным, но чужим — самую малость. Умышленно распалял их аппетиты, но держал на поводке. Пусть ждут и надеются и молят за него своих богов.

Он бы, конечно, мог перебрасывать сотни миллионов, но этого Олег не делал. У него была тактика: брать понемногу. Сравнительно малая сумма ничего не значила для банка, ворочающего миллиардами. И директор банка не станет поднимать шума из-за малой суммы. Шум может посеять недоверие к банку, отпугнуть клиентов. Они скажут: этот банк ненадёжный, там словно в чёрную дыру проваливаются деньги и никто их не находит. Видно, у них что-то неладно с компьютерной системой. И директор молчит. Он эти таинственные случаи исчезновения денег скрывает и от своих служащих.

А нередко пропажу не замечают и сами хозяева денег, а если заметят, списывают на какие-то свои нелады с расчётами. Ну, что стоят десять миллионов для человека, владеющего миллиардами? Вот почему Олег не связывается с «бедными» клиентами, финансовыми карликами. Они уязвимы, и каждая даже малая потеря больно ударяет по их карману, и они визжат, будто их режут. Каратаев учёл великую глупость филиппинского хакера: тот в первую же свою операцию смахнул с какого-то счёта сто миллионов долларов — едва ли не всю сумму вкладчика. Тот, понятное дело, ударил во все колокола. И хакера поймали. Но, как говорили на американской базе, его ночью из тюрьмы выкрали японцы, спрятали в горах в замке какого-то миллиардера и даже женили на дочке этого богача. Японцы умеют понимать и ценить гения. Олег, слушая эти рассказы, думал: «Знай японцы о моих открытиях, они бы подогнали эскадру кораблей и уволокли бы меня вместе с особняком, где я жил».

Закончив работу, Олег вышел в сад пощипать малину; она уже стала поспевать, — особенно в местах, где было много солнца. Забрался, как медведь, в малинник. Думал о судьбе своего маленького аппарата. Он с самого начала понимал его значение, но Катерина оценила его со стороны философской, сразу же обняла своим цепким умом все сферы его применения. И обрисовала картину мира, которая наступит после его повсеместного внедрения. Люди потеряют покой, они как бы догола разденутся и словно в лучах ярких фонарей так и останутся перед всем миром. Ни тайн, ни личной жизни у них не будет.

Предаваясь своим тревожным мыслям, он незаметно приблизился к забору соседней усадьбы и тут увидел в малиннике по ту сторону забора Катю и Артура. Они стояли к нему спиной, о чём-то весело говорили и беспрерывно смеялись. Олег пригнулся и стал пятиться назад; он не хотел, чтобы его увидели. И когда зашел за угол бани Трофимыча, прислонился к ней и пытался собраться с мыслями. Сердце его гулко колотилось, голова пылала какой-то неясной мучительной тревогой. Одна мысль словно метроном пронизала всё его существо: «Они любят друг друга! Как же я об этом раньше не подумал. А это ведь так просто было понять: они — одногодки, оба здоровые, красивые — чего же им ещё надо?..»

Было такое состояние, будто он потерял всё. И вся жизнь утратила смысл. И он даже не видит перед собой висящих гроздьев малины, и в кулаке зажаты ягоды; их красный сок, точно кровь, сочится сквозь пальцы. Пытался рассеять ужасные мысли: «Что же такого произошло? И что тебе до неё — майора милиции, которой поручено тебя охранять. Ну, да, она хороша, и даже очень, а теперь он ещё и убедился в её недюжинном уме, — но и в этом нет ничего особенного...»

Думы, думы... Но какой-то внутренний голос мрачно вещал: в чём бы ты себя ни убеждал, а всё тебе ясно: ты её любишь, и настолько, что жизнь без неё кажется бессмысленной. Да, да... В одно лишь мгновение жизнь потеряла всякий интерес.

Безвольно, едва передвигая ноги, он поплёлся к себе в комнату и здесь завалился на постель. Ему хотелось плакать, и он вспомнил детство, когда, обиженный мамой, горько и безутешно плакал. Но он не плакал, а только думал: как жить теперь?.. И где, и чем ему заниматься?..

Одно было ясно: он сегодня же, никому и ничего не сказав, сядет в автомобиль и уедет. И будет жить в московской квартире.

При выезде из посёлка позвонил адвокату и приказал ему и его отцу немедленно быть в Москве... И сообщил адрес, забыв о том, что свой магический аппаратик подарил Катерине и она его, уж конечно, слушает. Но Катерина не слушала; она считала безнравственным, и даже аморальным, подслушивать разговоры близких людей. Одно дело шпионить за врагом, но за человеком близким, дорогим... Ведь он тебе доверяет, на тебя надеется, а ты к нему с чёрного хода, исподтишка да с тайными помыслами. Нет, она с детства усвоила правило не читать чужих писем. Не будет слушать она и Олега, хотя его неожиданный отъезд неведомо куда и зачем её смутил, и так же озадачил Артура и подполковника Тихого, который уж налаживал «окружение» дома писателя. Она с Артуром была у соседа старика-татарина и сняла у него комнату, где будут жить четыре охранника и нести круглосуточную службу. Старик не хотел сдавать дачу, но Катя предложила ему хорошие деньги — и он согласился. Подполковник Тихий установил посты с боков усадьбы, и все были довольны, что так легко устроилось круговое и круглосуточное охранение, и вдруг... «Объект» поехал. «Куда?» «Зачем?» Катя спросила у Трофимыча, но и тот ничего не знал.

Инструкция Старрока гласила: не стеснять его передвижений. И потому никто ему не мешал.

Кате очень бы хотелось включить подаренную ей чудо-машинку, но она терпела. И дала себе клятву: подслушивать его разговоры не станет. Чего бы это ей ни стоило. Но в то же время она отвечала за безопасность Объекта. И Катя вместе с Артуром на своём «Мерседесе» устремилась за Олегом. Благо, он ехал не быстро, а как-то даже особенно тихо, словно не хотел уезжать. И она скоро достигла дистанции, на которой ей прилично было держаться. И думала: «Не дай Бог, остановится! И увидит её машину». Но она хода не сбавит и будет ехать, как ехала. Затенённые стёкла её спрячут. Вот только лобовое стекло!.. Но тут уж ничего не поделаешь.

Всю дорогу Олег ехал на малой скорости. При подъезде к Пушкино его догнал адвокат. Поровнялся, помахал рукой. Олег тоже высунул руку и показал: следуй сзади. И теперь они ехали строем.

У подъезда дома, недавно возведённого для богатых людей в Новых Черёмушках, Олег остановил свою «Волгу». «Жигули» адвоката встали поодаль. Олег подозвал Николая с отцом, попросил их погулять здесь во дворе. Сам же позвонил Артуру:

— Не смею беспокоить вашего майора, но вас попрошу подойти ко мне.

Артур доложил майору: «Просит меня».

— Идите.

И когда он пошёл к подъезду, задумалась: «Почему позвал не меня, а Артура?» Ей бы очень хотелось посмотреть на квартиру, выяснить причину столь внезапного отъезда с дачи писателя. Явилась мысль: «Может, он там не один?..» И эта догадка неприятно кольнула сердце. Нельзя сказать, что у неё было серьёзное чувство к Олегу, но всё-таки она испытала нечто похожее на ревность. Как всякая женщина, и особенно яркая, красивая, она хотела нравиться, но тут ей продемонстрировали холодность. И даже больше того: ей давали понять, что и особого дружеского расположения к ней «Объект» не испытывает.

Настроение испортилось, но, как всегда, подобные минуты прибавляли ей сил для работы. К углу дома подъехал автобус, и она пошла к ребятам. Из кабины вышел Тихий. Он, как всегда, был невозмутим, хранил подобающее сильному человеку спокойствие. Как часто фамилия отражает суть человека! В данном случае соответствие было поразительным.

Подполковник был немногословен, лишён всякой аффектации и даже в труднейших ситуациях сохранял холодный ум и спокойствие. Катя знала его супругу и, когда появлялась у них дома, приносила кучу подарков для детей, которых у Тихого было шесть человек: четверо родных и две приёмных девочки. Однажды Катя заехала к ним и застала семью в радостных хлопотах: оказалось, они собирались в церковь крестить детей. Катя вызвалась быть крёстной мамой, и это очень понравилось всем детям: они любили Катю, находили её самой красивой, кроме, конечно, их мамы. Так в одночасье Катерина стала мамой шестерых ребят.

Артур явился через минуту.

— Прошу вас, — сказал Каратаев, — сопроводите моего адвоката в банк. Он привезёт мне деньги.

— Будет сделано! — отчеканил Артур и отошёл к адвокатскому жигулёнку. Олег же подошёл к парадной двери. Набрал код, и дверь раскрылась. Тут в небольшом квадратном коридорчике за столиком сидела молодая женщина. Она поднялась навстречу и долго рассматривала незнакомца.

— Вы к кому? — спросила она.

— Я здесь живу.

Минутное замешательство. Но тут в левой стороне коридорчика открылась маленькая дверь и показался молодой детина в пятнистой омоновской форме и тоже стал разглядывать Каратаева, точно он был подопытное насекомое.

— Простите, но мы вас не знаем. Я должен вызвать начальника.

Пришёл начальник, — этот был и совсем богатырь: сажень в плечах, крутая бычья шея, шальной зверский взгляд. «Где только таких берут? — подумал Олег. — Такому бы в колхозе работать». Начальник достал из грудного кармана блокнотик, долго разглядывал Каратаева. Недовольным голосом, но, впрочем, с опаской, проговорил:

— Вас долго не было.

— Да, я работал за границей.

— Лишних вопросов не задаю, — не положено, но вынужден сказать: вы подойдёте к двери, и если вы это не вы, то есть, вы не хозяин, то сигнализация поднимет всю охрану дома. Вы скажите, у вас была тогда борода или вы носили усы?..

— Ни того ни другого я не носил. Фотоэлемент знает меня таким, каким я и есть сейчас.

— Хорошо. Тогда пройдите в лифт.

Они поднялись на седьмой этаж. И тут Олег занял положение, которое было известно только ему, и дверь мягко и неслышно поплыла в стену. Начальник стукнул каблуками ботинок и громко отчеканил:

— Рады приветствовать вас на родной земле!

Олег достал бумажник и вынул из него штук пять-шесть сотенных долларовых билетов. Зверские глаза потеплели, бычья шея податливо изогнулась. И начальник почти мгновенно исчез. Но на его месте, откуда ни возьмись, словно черт из повестей Гоголя, появился восточный человек. Он взмахнул руками, осклабился и таращил глаза цвета спелой черной сливы:

— О-о! Сосед. Где пропадал — за границей, да?.. Я ни разу не был дальше Баку и Москвы. Охрана говорит: тут кто-то живёт, но кто? Почему я не знаю?.. Почему вас прячут?.. Да!.. К вам зайти можно?..

— Да, да, конечно. Заходите. Но у меня беспорядок. Меня тут не было.

— Знаю — не было! Я всё знаю. Охраннику дай десять долларов и будешь знать. Я даю. Мне жалко? — нет, не жалко. Сегодня десятка, через месяц ещё десятка — и ты всё знаешь. У нас есть и ещё сосед: Малик Вартанян. Вы знаете такого человека?

— Нет, не знаю.

— Малика не знаешь? О-о!.. Я Акбар Гамаев, он — Малик Вартанян. Мы оба сидим на трубе. Он на газовой, я на нефтяной. А ты на чём сидишь? Говорят, подмял электронику. Но об этом потом. Так ты не знаешь Малика? Его знают все. Я тоже знаю, но лучше бы не знал.

— Он что же — неприятный человек?

— Причём тут приятный, неприятный?.. Его встретишь, он тебе улыбается. Да? И хорошо улыбается. Но лучше бы не улыбался.

— Да почему же?

Сосед ещё шире вытаращил глаза и, как мокрыми шинами, крутанул ими. И наклонился к Олегу:

— Армянин!

— Что-о?..

— Он армянин! Ты не слышишь?

Он то говорил на вы, а то на ты. Олег между тем оглядывал гостиную и удивлялся относительной чистоте. Полагал, что увидит здесь толстые слои пыли, — не был-то три года! — а здесь сохранялся порядок. Пыль, конечно, лежала на всём серыми пластами, но не так безобразно. А сосед продолжал:

— Малика к себе не пускайте. Он богат и страшно жаден. Если берёт в руки доллар, то пальцы трясутся. Больной человек! В Ереване большая семья, а он не посылает денег. Но скажи, зачем деньги, если родным нечего есть. Армяне! Страшный народ!.. Турки их недаром резали. Турки хорошие люди! Умные. Если режут, то спроси: зачем?.. Человек так устроен: если не за что резать, он не будет резать. Русских мы не режем. Они на меня косятся, но я не режу!.. Но давай знакомиться. Мы же соседи. А?.. Тебя как зовут?

— В школе звали Грех.

— Грех?.. Что такое? Почему Грех? У нас есть министр, он Греф. Говорят, немецкий еврей. А ты Грех — почему?..

— Такая у меня кличка.

— Ты русский?

— Нет, не русский?

— А кто?..

— Я знаю? — раскинул Олег руки. — Ты вот знаешь, кто ты такой, а я не знаю. Кто угодно, но только не русский. Я — акционер. А разве акции дадут русскому?.. Ты вот скажи: у вас на трубе сидят русские? Чубайс или Вяхирев возьмут русского? Тебя вот взяли, а русского не возьмут. Меня тоже взяли. Значит, я не русский.

Олег на лету подхватил интонацию горячего бакинца и даже угостил его же собственным жестом.

— Я — Акбар Гамаев, — зачем-то повторил азик, — азербайджанец. Разве не видно?..

— Ну, на лицо вы все одинаковы: что армяне, что грузины, — и азербайджанцы — тоже.

— Как ты говоришь, приятель? Я похож на армянина?.. Если скажешь такое в Баку, тебя бросят в Каспийское море. Больше так не говори. Друга потеряешь.

«Друг нашёлся! — подумал Олег. — Да если он и дальше будет ко мне ходить, я ему прямо скажу: занят. Не ходи».

Понимал Олег, что так никогда и никому сказать не сможет, но сейчас ему хотелось побыть одному, и он попросил соседа зайти к нему в другой раз.

Квартира по меркам богачей небольшая — четыре комнаты, и обставлена просто; в гостиной стол, стулья, диван и два кресла. Прошёл к балкону и стал осматривать окрестные дали. Дом стоял на холме вблизи цветника, на месте которого ещё недавно была небольшая церковь. Олег слышал, что этот пятачок — самая высокая точка московской земли. Отсюда он видел прямую линию проспекта и в конце его на Воробьёвых горах шпиль университета. А слева, и тоже на горе — поставленный на попа гигантский спичечный коробок института Америки и мировой экономики.

И только посвящённые люди во главе с директором института евреем Арбатовым знают, чьи заказы они тут выполняли в чёрные годы крушения русской империи. А если спуститься вниз от института — там будет станция метро «Профсоюзная» и фундаментальная библиотека Академии наук. А чуть дальше — Фармацевтический институт и в нём же на первом этаже Главная аптека страны. Вот как много замечательных зданий собралось тут вокруг святого места, на котором много столетий простояла небольшая православная церквушка.

Прошёлся по другим комнатам: везде одиноко, неприкаянно стояла мебель, сработанная на отечественных фабриках. На кухне в застеклённом шкафу заждалась хозяина посуда с Ломоносовского фарфорового завода. На столе и подоконнике толстым слоем лежала дымчатая пыль, и на полу даже следы оставались от туфель. Попробовал газ: горит! Обрадовался, точно встрече с живым существом. Прошёл в спальню: здесь две кровати и на них шелковые покрывала. «Две. Для кого старался?..» — подумалось горько.

Тихонько снял покрывала, вышел на балкон и там вытряхнул. Облако пыли поднялось над балконом и поплыло в сторону института Америки. Одеяла, а затем и простыни оказались вполне чистыми. И Олег подумал: «Здесь буду жить». Писательская дача ассоциировалась с Артуром, Екатериной — туда ехать совсем не хотелось. И о Катерине он думал отстранённо, как о чём-то далёком и чужом. Ему сейчас впервые пришла мысль: «Совсем её и не люблю! И слава Богу!» Любовь — это несвобода, оковы — это всё то, чего он особенно боялся.

От души будто отвалился тяжёлый камень. Не совсем отвалился, а лишь перестал так сильно давить. Ему даже пришла мысль: «Жениться я ещё могу, но любить — избави Боже!»

Прилёг на кровать, стоявшую поближе к окну, позвонил Вялову и Малютину, пригласил их вечером на чай. Потом позвонил банкиру, у которого держал большую сумму денег. Это был молодой еврей, родственник семьи Горбачёвых, или, по крайней мере, так о нём говорили. Он стал банкиром ещё за несколько дней до развала Советского Союза, — видно, знал заранее, и вначале работал каким-то незаметным клерком, а затем вдруг получил команду из министерства финансов принять банк. В один день ему вручили все ключи и коды от золотых кладовых, и в тот же день он уволил большинство служащих и набрал новых, — своих да наших. Возле банка и в самом банке появились вооружённые люди, охрана десятикратно увеличилась. Звали его Романом.

В банке его не оказалось, он лежал дома с температурой и ни с кем не говорил даже по телефону. Но когда ему сказали: «Олег Каратаев», он схватил трубку и осипшим голосом воскликнул:

— Олег, — ты?

— Я, я... Что с тобой случилось? Ты никогда не болел, а тут вдруг — температура?

— А-а, пустяки! Выпил холодного пива. Ты же знаешь: у нас сейчас мода на пиво.

— К тебе приедет мой человек: распорядись, чтобы ему выдали крупную сумму, — и так, чтобы без шума, в комнате, чтобы никто не видел.

— Всё будет сделано, но скажи мне, Олег: какую сумму ты хочешь снять? И уже почему берёшь наличными? Это же опасно.

— Не беспокойся, сумма не так велика. Буду несколько раз брать по пятьдесят-сто тысяч. Пустяки!

— Да, это пустяки. Я думал, ты смахнёшь сотни миллионов!

— Но разве сотни миллионов можно унести в сумке или чемодане?

— Сотни нельзя, а десятки можно.

— Ты за мои вклады не беспокойся: сегодня я возьму десяток миллионов, завтра положу на вклад сотню.

— О! Ты всегда меня поражал уже таким размахом... У тебя что — есть цех и там печатаешь доллары? Но я шучу, шучу. Твои доллары валятся словно с неба, и нас не интересует, какой это Яхве оттуда тебе их сыплет. Я твои вклады держу в строжайшем секрете. И так будет всегда, пока наша власть. А власть мы взяли навсегда. Октябрьской революции больше не будет. Матрос не придёт в банк и мне не скажет: ты — временный, уходи! Никуда я не уйду и буду хранить твои денежки. И лишь немножко брать с них процент. Ты же знаешь: процент — наше изобретение. Ты делаешь деньги, мы делаем процент. И неизвестно, кто из нас умнее. Завтра тебе уже могут не давать деньги, а наш процент останется. Процент — это родничок, который течёт вечно.

Но ты, пожалуйста, не думай, что Роману так легко держать твой вклад в секрете. Нет, не легко, но Роман будет крепко держать секрет. В министерстве финансов появился какой-то ке-ге-бешник и на нас шлёт комиссии. Ты слышал по телевизору, как прижали Гуся... Ты не знаешь Гуся? Ах, Боже мой! Чего же ты тогда знаешь? Гусь — это Гусинский, Банк «Медиа-Мост», олигарх! Он скажет ребятам из НТВ, и они тебе сделают котлету. Из любого. Даже из него, этого нового президента. Но буду короче: держать тебя в секрете нелегко. Мне это кое-что стоит.

— Хорошо, хорошо — расплакался. На днях сыпану на твой личный счет полмиллиона. Покупай с потрохами всех чиновников. Ты же знаешь: теперь в России всё продаётся и всё покупается. Ты хочешь иметь атомную бомбу?.. Иди на птичий рынок — там купишь. Хочешь слона — тоже купишь. Странно, что это говорю я тебе, а не ты мне.

— Послушай, послушай! — перебил его Роман. — Ты говоришь так, как моя тётя Циля, которая живёт в Одессе. Мне кто-то говорил, что ты еврей. Теперь я вижу, что это правда.

— Во-первых, ты меня не видишь, а слышишь. Во-вторых, я не еврей, а еврейка моя мама, а папа имеет такую национальность, что и сам не может сказать. Он у меня как Ельцин: физиономия русская, а душой тоже еврей. В России много таких. Вон Жириновский: мать у него русская, а отец юрист. А?.. Хорошенькое дело — юрист. Но разве есть такая национальность? Вот и такой у меня папеле. Иногда говорит, что он русский, и ругает маму жидовкой, а в другой раз задумается и мне скажет: если бы я знал, что я такое есть. И мне советует называть себя русским, потому, говорит, что русский это значит никакой. Русских отучили от своей национальности, и они как овцы: бредут, не зная куда, ищут какую-то свою Родину. А скорее всего, ничего не ищут. Им сунут в рот кусок хлеба, и они довольны. Пустой народец, эти русские! Их никто не любит, а они любят всех. Например, Гуся. Гусь сдирает с них шкуру, а они его любят. Ну, скажи: у вас в Израиле так можно?

Олег долго ещё говорил в таком же духе, и знал, что для Романа его речь звучит райской музыкой. И Роман, чуть не рыдая от восторга, проговорил:

— Олег! Хорошо, что ты приехал. Держи свои деньги только у меня. Я тебя так люблю! И ещё, пожалуйста, знай: чтобы всё было тихо и все тебя любили так же, как и я, давай деньги на мой личный счёт. Гешефт не бывает без денег. Он тогда никакой не гешефт. Гусь жадный и не давал чиновникам деньги. Они сделали проверку, подняли гвалт, а потом вылез откуда-то прокурор — и сунули его в Бутырку. Гусь имел там телевизор, ему жарили картошку и подавали рыбу фиш. Подавали в окошечко, как и всем зэкам, но всё-таки подавали. Он сидел два дня и учился у соседа делать фальшивые деньги. Но фальшивые деньги я слышу на нюх, и как ты их ко мне принесёшь? А потом, зачем фальшивые, когда есть настоящие. Надо только знать, где они лежат и как их взять. Вот ты знаешь. И никто не знает, как ты это знаешь.

Одно известно: ты делал деньги в Америке, а туда комиссию не пошлёшь. Но, может быть, ты мне скажешь, как это они там такие глупые и дают постороннему человеку такие деньги? Ну, ладно, ладно — не говори. И никому не говори. У нас тоже есть мастера делать деньги. Вот хотя бы и Гусь. Он сделал деньги из воздуха. Ты не веришь, а я тебе говорю — из воздуха. Радиоволны и всякие телевизионные сигналы летают по воздуху. Он их поймал, и они делают ему деньги. Один только канал НТВ даёт в день триста реклам. Триста! — ты меня слышишь? А за каждую рекламу отвали ему десять тысяч долларов.

Река денег! Нет, целое море! Ты тоже поймал какие-нибудь сигналы?.. Ну, ладно, извини, не стану спрашивать. Придёт время, и ты сам расскажешь. А пока не забывай отстёгивать хорошие суммы на мой счёт. Не будь жадный, как Гусь. При Советах он получал сто шестьдесят в месяц и, говорят, не был такой жадный и не так задирал нос. Так вот... его сунули на два дня, но могли и на десять лет. Сказали же с экрана, что он — мошенник! Я бы не хотел иметь такой рейтинг. Другое дело маршал Жуков, когда он полководец и победил Берлин, а если ты мошенник, то это уже ой-ей! Не надо!

Олег знал, что если Роман разговорится, его надо остановить. И Каратаев сказал:

— Роман! Поговорим в другой раз. Сейчас у меня мало времени. Помогай моему человеку. Он будет приходить к тебе, и ты заводи его в кабинет и там оформляй дела. В расчётных залах бывают люди, они смотрят и затем нападают.

— У нас таких людей не пускает охрана. Но — всё равно: буду рассчитывать твоего человека в кабинете. До встречи. Я немного поваляюсь и выйду на службу.

Позвонила дежурная по подъезду:

— К вам Екатерина и с ней трое мужчин.

— Пропустите их.

Екатерина вошла в комнату и по-хозяйски остановилась посредине. Она была в серой юбке, чёрном жакете, гладко причесана и вид имела важный и строгий. Вьющимися струйками по вискам спадали пряди волос. Каратаев смотрел на неё заворожено и с нескрываемым восхищением. Было в ней что-то от старинных аристократических женщин, очень влиятельных в обществе, — от тех, которых романисты называли светскими львицами. И заговорила она строго, почти командирским тоном:

— Вы так быстро укатили... Мы вас чуть не потеряли.

— А, может, я и хотел, чтобы вы меня потеряли.

— Вы жестокий бесчувственный человек! Вы же знаете, что я за вас отвечаю головой.

— Это что — выговор?

— Не совсем выговор, а нечто в этом роде.

И тогда Олег, оторвав, наконец, от неё взгляд, пропел:

— Переменим с тобой деревенскую жизнь на роскошную жизнь городскую.

И заискивающим тоном:

— Как я понял, мне дарована свобода передвижений.

— Вы верно поняли свои права, но и я хорошо знаю свои обязанности: хранить в неприкосновенности вашу головушку, которая по какой-то таинственной случайности может что-то изобретать. Однако довольно препирательств, покажите свою квартиру.

Олег провёл её по всем комнатам, вывел на балкон, показал примечательные здания и, между прочим, заметил:

— Судьбе угодно было поселить меня рядом с институтом Америки — рассадником американского духа, кухней, где заваривались самые главные диверсии против Российской империи. Я бы очень хотел проникнуть во все многочисленные кабинеты этого гнусного муравейника и пошуровать там железной метлой.

Говоря это, он думал о лептонной пушке, которую будет здесь изобретать. Он уже решил выполнять две задачи: перекачивать в русские карманы деньги, украденные у России, и попутно искать пути подхода к созданию лептонной пушки. Большие надежды возлагал на встречу с профессором Мешалкиным, и ещё хотел бы связаться с Васей с Кергелена, который, по слухам, находился в Ираке в гостях у Саддама Хусейна. Чутьё ему подсказывало: он должен близко сойтись с Мешалкиным, потом с Васей, а ещё он хотел бы побыстрее встретиться с мальчиком Ваней, который обнаруживал большие способности в компьютерном деле.

Екатерина сказала:

— Надо прибрать квартиру.

— Приглашу женщину.

— Не надо женщин! Посторонний глаз нам ни к чему. Мы сейчас сами возьмёмся за дело.

Пошла в ванную, нашла там тряпки, таз и призвала на помощь мужиков. Все засучили рукава и в течение часа мыли, тёрли, убирали. Квартира преобразилась. Откомандировали Артура за продуктами, а сами стали обсуждать предстоящие им дела.

Катя слушала. Говорил Олег:

— Я вас плохо знаю, но вы русские люди, а русским я верю. Мне иногда удаётся вернуть какую-то часть украденных у России денег, но я не Гусинский: копить деньги не собираюсь. Он сидит на мешках золота и дрожит. Это люди больные, и я не стану им подражать. Вас прошу об одном: думайте о том, как с наибольшей пользой помещать деньги. У меня один проект есть: поддержать российские заводы, производящие электронику. Есть советники, которым я верю. Они помогут мне найти русских директоров и деятелей разного ранга. Только русскому я буду доверять. Среди вас есть адвокат, есть бухгалтер и есть милицейский майор — на вас я и надеюсь.

Амвросий Ильич сказал:

— Но я украинец, и мой сын украинец — может быть, вы этого не знаете?

— Украинцы — славяне, они те же русские, только многие из ваших соотечественников забрали в голову, что есть самостоятельное государство Украина, и есть украинский язык, и есть украинцы. Бог судья этим заблудшим людям. Они даже не в состоянии понять, что имя Украина происходит от слова край, окраина — вот и подумать бы им: край чего? И о том бы поразмыслили: Киев-то — мать русских городов, а Севастополь — город русской славы. А всё дело в том, что телевидение заморочило им голову. И Кучма у них верховодит, а он и не Кучма вовсе, а Кучман. В Америке многие это знают, а у нас, в России, может быть, и не знают. Ну, так что? — обратился Каратаев к старшему Бутенко, — будем мы друг другу доверять или разойдёмся подобру-поздорову?

— Можете на нас положиться! — сказал адвокат. — Я родился в России, знаю один только язык — русский и чувствую себя глубоко русским человеком, хотя мне мило и всё украинское: и язык моих предков, и песни украинские, и всё остальное.

— Сын верно говорит: мы — люди русские, хотя и украинцы. Я дольше вас живу на свете, успел заметить: у нас с русскими всё общее, и, главное, психология, понятия о красоте и чести, о любви и дружбе, — весь строй психических особенностей у нас один. Если вы нам доверите — будем работать. Но вот что бы я хотел выяснить: до какой степени простирается ваш национализм? Скажем, если встретился нам татарин, или башкир, или чукча, а не то калмык. Будем ли брать его в свою компанию?

— В компанию не будем брать никого, но доверять хорошему человеку можно. Сыны малых народов, живущие с давних времён бок о бок с русскими, делят с нами общую судьбу, и я против них ничего не имею. На Кавказе тоже живёт немало хороших народов, — особенно, в Дагестане, — но есть и такие, которые в трудную минуту русской истории повернулись к нам спиной и гадят на каждом шагу. Бог им судья. И пусть они идут своей дорогой. Я же ни с азиками, ни с грузинами дел никаких иметь не желаю. Можете меня осуждать, но я максималист и хочу таковым оставаться. Вот пройдут годы, армянам снова покажут кривые ножи турки, азиков тиснут грузины, а грузин абхазы и чеченцы... И вновь они поползут на брюхе в Кремль, просить нашего царя-батюшку взять их под своё крыло. Но пусть запомнят негодяи всех мастей, те, кто ныне называет нас свиньями: русские им этого не забудут. Терпелив русский человек, и как всякий великан, многое прощает меньшим тварям, но нынешнего паскудства мы им не простим.

Отец и сын Бутенко, а с ними и Катерина слушали Олега так внимательно, как малые дети слушают любимую сказку. И по блеску их глаз, по радужному сиянию лиц видно было, как близки и дороги им чувства и мысли этого удивительного, таинственно могущественного человека. Что же до Кати, она до этого монолога знала лишь одну шутовскую манеру Олега, его демонстративную небрежность в отношении к ней; и она не замечала в нём ума сильного, чувств глубоких и привлекательных. Он ей казался пустоватым пересмешником, хотя и не лишённым остроумия и дерзкой смелости.

Сейчас же на неё пролились волны могучей энергии, ума сильного и прекрасного в своём праведном патриотическом гневе. Он точно Илья Муромец сошёл к ним с полотна художника и вселил в них дух борьбы и неколебимой веры. «И как это прекрасно, — думала Катя, — что именно этот человек имеет в руках оружие, способное карать преступников и спасать оскорблённых. Как хорошо, что Бог, который несомненно же есть на свете, не оставляет людей без защиты и милости».

Беседу продолжили за большим круглым столом, на котором Артур уж разложил разные яства и поставил принесённый из кухни пузатый фарфоровый чайник.

Катерина продолжала мысль о кавказцах:

— Враждебная народу власть и, особенно, столичный начальник, Кац в кепке, охотно расселяют кавказцев в Москве, строят для них фешенебельные дома и помогают захватывать рынки и всю торговлю. Они создают землячества, боевые отряды, у многих есть оружие. Столица постепенно превращается в интернациональное месиво, где русских будет меньше, чем инородцев. Придёт время, и они, как албанцы в Косово, возьмутся за оружие и станут теснить славян. О Москве теперь говорят: была большой деревней, стала большим аулом. Мы тоже кое-что делаем. Вот сейчас на заводах в помощь милиции создаются дружины. Они носят красные повязки, дежурят на улицах. Там чаще всего русские. Хорошо бы снабдить их деньгами да привлечь в их ряды безработных — бедолаг, которые трудились на тех же заводах, но по милости демократов очутились на улице.

— Вот сюда я охотно перекачаю часть украденных у России денег. Вас... — повернулся он к Екатерине, — хотел бы видеть во главе этого движения. Пусть в Москве будет армия защитников, способная в нужный момент разгромить любых посягателей на нашу столицу. Вам, милиционерам, придётся первым принять на грудь этих наших новых завоевателей.