Думский переполох

Склянский вдруг ни с того ни с сего задал свой главный вопрос:

Но вы тоже, как и я, русский?..

И вытянул шею от напряжения. Вот, думает, сейчас президент скажет: «Да, я русский». И тогда все сомнения отпадут. Вернувшись в Москву, он выйдет на трибуну и обо всём доложит. Так и заявит депутатам: «Президент Израиля мне сам об этом сказал». Но Сеня Апперкот будто и не слышал его вопроса. В раздумье смотрит на люстру и молчит. И даже будто бы тихонько поёт русскую песню «Волга, Волга, мать родная...». И Склянский с закипающим раздражением думает: странный он какой-то, этот Ваня Кособрюхов. То есть Сеня Апперкот!

А Сеня вдруг заговорил — и не то, что надо:

— Выходит, зря ваш Гоголь про быструю езду русских писал. Эх, птица-тройка! Куда несешься ты? Дай ответ. Вот и приехали... Сидит ваша птица-тройка у синя моря и ждёт золотую рыбку, а рыбки нет и нет.

— Да там, за спиной трёх алкашей, Бурбулисман стоял, и Шахрович. И ещё какой-то профессор из Питера с собачьей фамилией. Они бумагу написали. Ну, а эти трое... Им что ж, пьяному море по колено. Подмахнули — и нет Империи.

— Эх, вы, русопятые! Недаром главный герой вашего эпоса Иванушка дурачок. Пушкин-то, ваш поэт, правильно написал: стричь и резать вас надо. Вот вас и режут, и стригут. А чтобы вы не взбунтовались и не схватили за хвост свою русскую идею, натащили в Россию со всего свету полтыщи пивных заводов, отдали их за копейки кавказцам, китайцам и сказали: «Выпускайте много пива! Сонный порошок в него кидайте. Старайтесь, чтобы в России пили пиво даже грудные дети». А ещё, чтоб женщины не рожали. Всех девочек в бордели затолкайте и тоже — пивом да всё пивом.

— Но вы-то чего радуетесь? Вы тоже будто бы...

— Я чистопородный еврей Сеня Апперкот, до седьмого колена проверенный, и могу вам сказать, что и у вас и у нас главное — телевизор. Он из негра сделает белого, из русского еврея. Мы вашим ребятам из телевидения дали деньги, и они талдычат: пейте пиво, пейте пиво. Ваши телеговорящие скворчата. Ну, эти... как их?.. Непотребный на вид Жванидзе, русскоподобный бодрячок Филипп Соловьёвский, дамочки в штанах Миткина, Сорочинская, и этот... прочесноченный хохол Задоренко, а ещё хитрый, как Вишняк-Шуллерковский, Караулкинович, и прочая телеговорящая лабуда.

Президент тут спохватился, вспомнил, что он президент великой страны и спросил:

— А вы зачем пришли ко мне? Вам надо туда.

Открыл окно и показал на гору, на вершине которой стояла сверкающая огнями башня и над ней летали какие-то чёрные большие птицы.

— Туда вам, туда. Я дам провожатого. Он доведёт.

— А что там?

— Глобализм. Правительство планеты Земля. Вы же хотели...

— Да, мне бы министром там у них. Как у нас в России Греф и Шойгу, а ещё Швыдкой.

— Ну, ну. Министр это хорошо. Стучитесь — и вам откроют. Премьер там уже назначен. Горбачёв Михаил Сергеевич,— вы его знаете. А его заместитель Ёльцер Борис Николаевич. Тоже вам знаком.

— Но Горбачёв предатель, он предаст.

— Здесь этот номер не пройдёт. За ним присматривает мадам Тетчер, а там дальше — королева. У них не забалуешь.

— Борис Николаевич пьёт. На рельсы может лечь и с моста сигануть.

— У нас мостов нет. У нас Мёртвое море. Ну, ладно, время дорого. У меня строгий протокол. Идите.

Явился мальчик с собачкой, кивнул кудрявой головкой, и они пошли. К башне подошли быстро. Над ней, сверкая глазами, летали птицы. И страшно кричали. Над входом в здание надпись: «Правительство планеты Земля». И сразу же за дверью — кабинет. На чёрном троне с высоченной спинкой — Горбачёв Михаил Сергеевич. На лбу печать антихриста, как и раньше была. У плеча Борис Николаевич. Вид усталый, глаза покраснели. Кажется, принял лишнее.

Горбачёв тихо спрашивает:

— Ты чего? Зачем пришёл?

— Хотел бы министром. Как у нас Греф или Шойгу.

— А номер есть?

— Какой номер?

— Ну, чип и номер, штрих-код. На лбу или в ушной раковине пластинка такая.

— У меня паспорт. И пока ещё имя. Национальность мы выскребли, а имя оставили.

— А нам зачем твоё имя? Нам чип нужен, штрих-код. Так, чтоб ты у нас всегда на виду был. В случае если что не так, мы в компьютере кнопку нажали, привели в чувство. А если надо — память отшибли. Глобализм.

И повернулся к Ёльцеру:

— Посмотри списки, есть ли он?

Ёльцер посмотрел в список.

— Нет, не числится.

— Но позвольте! Кто же там есть в вашем списке?

Ёльцер смотрел в бумаги, потом сказал:

— Нет. Думских ни одного нет.

Склянский возмутился:

— Но позвольте! Если нет думских, то кого же вы берёте в золотой миллиард?

— Немногих. Гайдара берём, Бурбулиса, Шахрая, а других — нет, не взяли.

— Но кто же составлял эти списки?

— Бжезинский, Сорос и ваш Чубайс.

— Но критерий? Какими качествами должен обладать будущий житель планеты.

— Критерий один: деньги. Если у тебя сто миллионов — ты уже хороший, нам подходишь, если двести — ещё лучше, а если у тебя миллиард, то ты уже Герой Советского Союза. У нас так. Берём лучших из лучших. А ты, мил человек, плохо старался. Тебя — туда, в пропасть.

Горбачёв поднял руку. Из-за ширмы вышли два амбала в пятнистой форме. В руках автоматы.

— Пошли.

Вышли и сразу же за башней — обрыв. И пропасть, как та... у майора Фёдора. Амбалы толкнули.

— А-а-а!..— заорал Склянский.

И проснулся. И сидел на краю кровати. Перед мысленным взором вновь возникло бревно, край пропасти. Увидел долину, горы. Вспомнил, где он находится, и обрадовался, что никакого Апперкота он не видел, и в мировое правительство не ходил. Поскрёб ногтями все места, которые от долгого непосещения бани у него чесались. Сидел и думал...

Однако химерические миражи его точно караулили. Едва он приклонил голову к подушке, как тотчас же сырой, клубящийся туман поплыл над берегами пропасти, и совсем рядом явственно обозначилась фигура Шандыбина Василия Ивановича. И будто бы теперь он стоит у входа в мировое правительство. И рычит, как медведь:

— Куда прёшь? Тебя нет в списках золотого миллиарда. И Грефа нет, и Грызуна. Из вашей шайки один Шахин-Мацер сподобился. Остальные рылом не вышли.

Снова проснулся. На этот раз в холодном поту. И решил сегодня уж больше не ложиться. Сидел в кресле, дремал. Однако и на этот раз трескучий голосок ему шептал:

— Стратегию потеряли. У вас теперь нет генерального штаба. Во всём теперь у вас одна тактика. На стратегию ума не хватает. Во главе министерств большевички в кожаных тужурках. Это уж всегда так после революций всякая лабуда наверх прёт. А чтобы думать масштабно, и так, чтоб видеть перспективу,— нет, вы эту способность потеряли. Всей экономикой у вас немец какой-то заправляет — совсем непонятный для русских людей человек. А и в других министерствах вчерашние лаборанты да фармацевты. Где уж им объять умом весь ход событий! И движение народов надо видеть, кто на кого наползает, кого в союзники взять, а кого по носу щёлкнуть. У вас Петрушкин или Лаврушкин на иностранных делах сидит. Откуда выпрыгнул — и черт сам не знает. Говорят, в канцелярии по делам мигрантов служил. А теперь в кресле министра сидит. Ну?.. И какая стратегия от него пошла?.. Китайцам часть русской земли отрезал, теперь Курилы японцам ладит отдать. И отдаст, вот посмотрите. Чуть русские люди зазеваются, он тут и сунет японцам все Курильские острова. А там уж и Сахалин пойдёт на продажу, и Камчатка, и Чукотка. И заметьте: во всём нас, евреев, винить будут. Мы когда в Россию приедем, там уж такой антисемитизм распалится...

— А зачем это вы в Россию приедете?

— Ну, вот, я так и знал: сидите вы там в своей думе и ничего в современном моменте не смыслите! Планета Земля перегрелась, на побережье Америки океан цунами насылает, в небесах озоновые дыры появились. А со стороны недавно открытой новой галактики на нас тело в двадцать раз большее, чем Земля, со страшной скоростью летит.

— Но вы скажите мне: зачем это вы в Россию приедете?

— А ты разве не знаешь, мы ищем страну, где нас не так хорошо знают. Россия и есть такая страна. А ты разве не видишь, кто мы такие? Ну, я так и знал: не может он по чертам лица человека определять. Неуч ты! Наука такая есть — физиогномика, а вы её не знаете. Понять бы вам пора, что евреев настоящих теперь нет в природе. Все перетолклись, перемешались — винегрет получился. И всё потому, что лукавый еврей в рабочей кепке за время правления Москвой туда пять миллионов мигрантов затащил. Дома для них построил, все рынки на откуп кавказцам да корейцам отдал. Вот они с евреями и перемешались. Ещё десять лет назад в Москве миллион евреев жил, а теперь их там полтора миллиона, но все они косоглазые и носы всмятку, в глубь лица запали. Подходишь к нему, а он рычит на тебя и кинжал из-под полы показывает. Что же в нём еврейского осталось? Разве еврей на людей с кинжалом кидается? Он и без кинжала своего добьётся. Ну, вот вас взять, к примеру. У вас-то кинжала под полой нет, а вон какой высоты там в России достигли! Рядом с президентом встали. Да и я вот здесь... А у вас, извините, дедушка по отцу кто будет?

— Польский шляхтич. Мы из польских. А точнее — из польско-немецких. Склянские мы. Это по старопольскому стекло будет склянь... Вот и мы — оттуда пошли, из скляни. Но должен сказать: какой-то веточкой в род князей Радзивиллов упирались.

— Ну, а это вы бросьте! Хватит людей дурачить: князья, бароны! В другом месте заливать будете. Радзивиллы!.. Слышали мы про князей и баронов. В Россию приедете — там эту лапшу дуракам-иванам на уши развешивайте. Иван глуп и пиво грязное из горла хлещет. Вот он поверит, а тут, в Израиле, своих князей и баронов хватает. А только если вы из скляни, убирайтесь скорее, пока с вами беда не вышла.

— Какая беда?

— Какая, какая!.. Вдруг коньки отбросите.

— Какие коньки?

— Ну, дуба дадите. Хоронить вас на нашей земле не разрешат. Мало у нас земли-то. Своим не хватает. А по нашим законам, если склянь, а не еврей, так и хоронить нельзя. В Россию повезут. А это дорого. Так что — валяй, брат, домой. Люди должны дома жить, на земле своих отцов. Кстати, в этом и есть вся еврейская философия. Мы теперь дома жить будем. И если хотите: тут заключена наша новая еврейская национальная идея. К этому я вас и призываю. Евреи теперь по моим книгам жить должны, а не по Торе. Дома надо жить, дома. Тогда и всё нутро наше изменится, в сердце на место ненависти любовь воцарится. А любовь это Бог. Любовь это всё: и покой, и радость, и цель жизни, и сама жизнь. Вот сейчас мы тут, в Израиле, бьём все рекорды со знаком минус: продолжительность жизни у нас самая низкая, тронутых умом на тысячу человек тоже больше, чем у других народов. Абортов много. Браки распадаются каждый второй. А спросите меня: отчего же это всё тут так получается? И я вам скажу: суетимся много, бегаем по свету, гнёзда вьём не на прочном месте. Чуть ветерок подул и закачалось наше гнездо — птенцы из него посыпались. Вот я и пишу в своих книгах: дома надо жить, дома! Недаром же наш брат грузино-осетино-испанский еврей Джугашвили, он же Иосиф Сталин, под конец своей жизни прародину нашу древнюю — землю обетованную, в которой деды-прадеды наши упокоились, нам вернул. Вы теперь там в России поносите его последними словами, а он, между тем, во время войны с немцами вас в Ташкент послал, от врага подальше, а уж потом и вовсе землю отцов нам подарил. Вот бы чего нам из характера нашего вымести: вечное недовольство и ненависть лютую ко всему, что нас окружает, и даже к тем, кто кормит нас, учит и жильё строит. Вы посмотрите на экран московского телевидения: там два дюжих еврея в платье русских женщин нарядились — тех, кто в деревне живёт, хлеб растит, молоко и мясо им на стол посылает... Над ними хохочут и глумятся. Смотреть страшно! Представьте на минуту, если бы два этих негодяя здесь в Израиле жили. Стали бы они глумиться над женщиной, которая в кибуци над грядкой гнётся и чесночёк, петрушку, клубничку им поставляет? Нет, вы мне скажите: возможно ли у нас тут паскудство такое?.. Вот почему я и говорю: дома жить нужно, а не в чужих краях, дома! Тогда только любовь в сердце у вас завяжется. К чужому-то любовь не возникает, а только к своему, родному. Я вон сколько книг написал и в каждой эту мысль стараюсь вдолбить вам, неразумным, в голову. И верю: в конце концов, мои идеи одержат верх и народ израильский переменится. Род свой, национальность надо уважать, беречь от поругания. А вы там что натворили? Геноцид над величайшим народом. Кто же нам простит такое?

Вроде бы всё это Ходос говорит,— ну, тот, что тринадцать книг написал. И в каждой евреев уму-разуму научает.

— Господин Ходос! В России не знают такого слова: национальность. Мы это слово в 1917-м году отменили. У нас вначале Ленин — он же внук Бланка, а затем Сталин — он же Джугашвили, строго следили, чтобы русские не вспоминали свою родословную. А теперь демократы и вовсе... из паспорта национальность выскребли. Ходит человек по земле, а кто он такой — не знает. Теперь и у нас не спросят, что ты за гусь такой. Так что вы уж того... не суйте нам под нос это ужасное слово: национальность.

— Не надо кидать камни на могилы предков. Если Сталин- таки уже Швили, мы помнить об этом должны. Наш он человек, наш! Не было такого два столетия на Руси, чтобы на престоле у них свой, русский воцарялся. Повторяю ещё раз: Сталин наш человек. Вспомните, кто возле плеча у него стоял? Справа от него — Каганович, слева Молотов, жёнушка у него Жемчужная. А и другие соратники — Берия, Микоян, Мехлис, Орджоникидзе, Енукидзе. А рядом козлы из русских: Калинин, Ворошилов, Киров, Андреев — и все женаты на еврейках! А теперь под одеяло загляните к «отцу народов» — там родственница Кагановича лежит. Вот вам и Сталин. Наш он человек — с головы до пят. От него на сто вёрст чесноком несло. А вы там поносите его, с грязью мешаете. Особенно эта... ваша квашня Ширпотребская. Да и вы тоже. Говорите, что вы от нашего президента хотите получить? И тогда я ему совет подам. Я у него главный советник.

— Мы русскую идею ищем. Так, может, ваш президент её знает? А главное, нам поручили узнать: правда ли, что у вас тут вся власть русская?

Этот последний вопрос Ходос мимо ушей пропустил, а на второй отвечал:

— Русскую идею ищите? Этого как раз делать и не нужно. Для нас самое страшное, если в голову людям вспрыгнет мысль, что каждый из них должен быть хозяином в своём доме. Тогда русский человек и в Кремль полезет, на царский трон воззрится. А если он станет царём, какой он порядок жизни для своего народа установит? Какое место он нам укажет?

— Но позвольте, господин Ходос. Но ведь вы, кажется, об этом и пишете в своих книгах?

— О чём?

— О том же! Чтобы мы власть в России русским отдали.

— Может быть, может быть, именно об этом и написал я. Но мало ли что с пьяну-то не напишешь! Видно, на тот час, когда писал, во хмелю был. М-да-а... Бывает и с нами, что хлебнёшь лишнего. А вы там в думе свою голову имейте. Пусть ваш спикер Грызун крепко держит руль управления страной. На то ему и фамилия такая дана; вроде бы и не совсем людская. Опять же и Слизка у вас есть, и всезнайка Шохин, и внук Молотова роет носом. Смотрите вы там, чтоб на самом верху свой человек сидел. Завалящий какой-нибудь, но — свой. Видом-то он пусть русский будет, и фамилия желательно Иванов, или Лавров, или Фрадков, но по существу непременно наш. Я, как вы знаете, многое в нашем поведении призываю пересмотреть, но чтоб власть из рук выпускать? Ни-ни! Тут стоять надо твёрдо. И не обязательно, чтоб полный еврей, как Бер Лазар, или как я, к примеру, но в жилах хоть третья часть, хоть четвертиночка нашей крови обязательно пусть течёт. Она, кровь, если и в малом количестве в жилах течёт, а свою мелодию играет.

Склянский активно включился в беседу и эту мысль дальше развивал. И так он говорил жалобно, будто в генерала Макашова или батьку Кондратенко обратился:

— Раньше в народе русском лопоухих больше было, они чужака в упор не видели, а теперь ушлых больше стало, смотрят они и на нюх берут: свой или чужой на трон лезет. И если чужой — волнуются, словно пчелиный улей при виде мышки закипает. В прошлом веке русские скольких чужаков пропустили: и Ленина-Бланка, и грузина Швили, и гололобого самодура Никиту, а потом уж и совсем мелочь пузатая полезла: Брежнев, Андропов, Миша Меченый, а уж за ним наши пошли, теперешние... О, Мать-Россия! Прости ты меня, грешного! В какой недобрый час ты себе на шею таких упырей повесила! И как же они изгрызли тебя, искорёжили!

— Ну, это у вас такой кошмар возможен. Израильтяне — народ древний, у них опыт, практика жизни большая. У нас так: если семья, то у неё и отец должен быть. Родной отец, а не Ёльцер какой-нибудь, или, не дай Бог, Масхад чернобородый. И если человек президентом захотел быть, он должен кровное родство с евреями доказать. До пятого колена его родословную должны знать.

— Но  позвольте! — вскинулся  представитель  президента. У вас теперь русские у власти. Какие уж тут колена!

Ходос и эти слова пропустил мимо ушей. А Склянского словно толкнули в бок — он пробудился. И — о, радость! И эти миражи отлетели. Было уже утро. Привёл себя в порядок и пошёл на завтрак к своим коллегам.

Визит к президенту затягивался; на звонки Жарика, назойливые, ежедневные, из администрации отвечали по-разному: то скажут, что президент сильно занят, он сейчас интенсивно налаживает хорошие отношения с новым палестинским лидером, то у него недомогания — обнаружились проблемы с сердцем. И чуткое ухо лидера всех в мире сверхлиберальных партий улавливало тревожные нотки в голосах чиновников: ответы с каждым днём становились суше, короче. Наконец, однажды утром чиновник и вообще не взял телефонную трубку. В середине дня его не оказалось на месте. И после обеда он не откликался. А вечером к ним приехал молодой человек от генерального прокурора Израиля и вручил уведомление о невыезде всех членов российской делегации из Тель-Авива, кроме двух: Вездеходова и Оглоблина. Этим разрешалось свободно гулять по Тель-Авиву. На вопрос Жарковского: «За что такая немилость? В чём мы провинились?» — чиновник подал газету:

— Читайте! Тут всё написано.

Читала Макаки. Вслух, визгучим неприятным голосом.

И — о, ужас! Что тут было написано! Перечислены все суммы денег и все счета, на которых хранились вклады депутатов. Суммы очень большие — в миллионах долларов! И тут же приводились фамилии дельцов, банкиров и даже олигархов, которые давали депутатам взятки за лоббирование их интересов. Оказалось, что суммы на счетах Жарковского приближались к сотне миллионов. И квартиры, которыми владела его партия, тоже перечислялись. Склянский шёл вторым — этот имел несколько квартир в Москве и Ленинграде, коттеджи под Москвой и на границе с Владимирской областью. И суммы, суммы... И тут же признания, которые давали депутаты майору Фёдору, имена всех, кто помогал взяточникам. В конце статьи — приписка: депутаты выехали из Москвы, находятся в бегах.

Это последнее повергло всех в шок. Их скоро будут экстрадировать, а там — следствие, суд. Только что закончилась история с Ходорковским, заводится дело на бывшего премьер-министра Касьянова, а тут ещё и это.

Депутаты разошлись по своим номерам, глотали таблетки нитроглицерина, пили настойку валерианы. Не было среди них Вездеходова и Оглоблина. Они гуляли по улицам Тель-Авива, встретили много знакомых — бывших москвичей.

По утрам в гостиницу приезжала ассистентка профессора Голембиовского и оставляла на весь день сонные таблетки. Теперь их пили трое: Склянский, Жарковский и Ширпотребская. И потом спали. И днём спали, и ночью. И было бы всё ничего, но всех троих мучили сновидения. И уж совсем невероятно,— и, пожалуй, непонятно было бы и для самых опытных психиатров,— Склянский постоянно видел один и тот же сон: они с Жариком идут в президентский дворец, их обоих принимает не какой-нибудь советник, а настоящий всенародно избранный президент. И русские депутаты с ним мирно и мило беседуют.

Странный он какой-то, этот президент Израиля! На нём и на этот раз белая рубашка, и в кресле он сидит как-то боком, привалившись на подлокотник, будто он и не в служебном кабинете, а дома, на кухне, и ожидает, когда ему подадут чай или кофе. И внешность его странная. Никакой семитской смуглости на лице нет, на голове шапка русых волнистых волос, совершенно русский, без всякой претензии на обозначение чего-то восточного, не нашего. И не картавит вовсе. А в серых красивых глазах не просыхает лукавая улыбка. И главное: молодой! Ну, от силы двадцать восемь-тридцать лет.

Президент как-то загадочно молчит и всё время улыбается, будто бы хочет сказать: «Доигрались, субчики! Теперь-то уж не отвертитесь».

— А вы и в самом деле...— начинает неуверенно беседу Жарковский,— в вашем облике есть что-то наше, рязанское.

Президент кивает головой и этак тихо, почти неслышно говорит:

— Да-а, несомненно,— тут у нас такая теперь мода пошла, спрос на всё русское. Все вдруг о русском вспомнили. Ностальгия... Это, знаете, неистребимо. Живёт в сердце, скребёт под ложечкой. Недавно ансамбль песни и пляски приехал. Из Костромы или Вологды. Так я билеты едва достал. Часа два в очереди стоять пришлось. А как они свои песни запели, так все наши русские,— ну, те, кто и родился в России, и жил, и учился...

Президент опять задумался. В открытое окно смотрел; там, на площади, почти в центре города, недавно отстроенный многоэтажный дом стоял. Не знал владыка Израиля, что дом этот наполовину Эвелине Ширпотребской принадлежал. Вот бы удивился Ваня... то бишь, Сеня Апперкот. Впрочем, сейчас его занимали мысли куда более важные, чем прибыль от доходного дома. Он теперь всё больше о судьбе израильтян думал. И так сказал Склянскому:

— Нам теперь рубежи отступления готовить надо, решить, наконец, где жить будем. Какую изберём страну обетованную. В недавно отлетевшем веке мы много дров наломали, много смуты посеяли, чуть не сожгли планету. И больше всего России досталось. За один век шесть войн и четыре революции. Сказалась тут сполна природа еврея: народ, который больше всех добра нам принёс, больше всех и пострадал. Теперь задний ход давать будем, менять стратегию. Россию возрождать надо, потому как туда пойдём на зимние квартиры, там теперь будет наш мир обетованный. И не только в России, а и в целом мире жить нам потише надо, присмиреть, залечь на дно, а не то разъярённое человечество шею нам свернёт и на этот раз уж окончательно решит надоевший всем еврейский вопрос.

— Позвольте, господин президент, вы ли всё это говорите? Мы теперь Европу на лопатки положили, во Францию, Германию, а и в Англию тож сброда всякого нагнали. О России уж и говорить нечего. Там теперь тишина воцарилась, и надолго. Неужели нам Лимонова или скинхедов, бритоголовых недорослей, бояться? Да мы на них дивизию Кантемировскую бросим — и от них перья полетят. Войска-то теперь в России под нашим началом.

Но президент не слушал Склянского. В глубоком раздумье и с чувством беспокойства продолжал:

— Проснулись народы, глаза открыли. Америка, на что уж наша была, а и там разноцветный коктейль закипел, каждого нецветного белой молью называют. Этническая война у них зачинается. Арабы с неграми объединяются, а эти нас не пощадят, в союзники не возьмут. Одна у нас колыбель остаётся — Мать-Россия православная. Вы, демократы, русских хоть и извели изрядно, и рычит на вас медведь русский, но русский народ незлобив, отходчив. Иван он таков: и ракету самую страшную изобретёт, и дома красивые построит, но он же за здорово живёшь и империю свою нам в карман положил. Глуп он, ваш Иван, и умным никогда не будет. Ну, а если глуп, то, как говорят французы, это надолго. Нам и хорошо. Нам возле таких людей всегда вольготно жилось. Наладим мы свою жизнь и на этот раз. Вы только не дразните Ивана, шкуру с него не дерите, он тогда и успокоится.

— Но позвольте, господин президент! Я слушаю вас, а понять не могу...

— Русский я, русский! Там так и доложите: власть в Израиле русские захватили.

Склянский обрадовался: он теперь всё выяснил, из первых уст узнал. Теперь он в думе доклад сделает. Всё и расскажет. «А сейчас и насчёт кнессета выясню»,— думает про себя Склянский. И продолжает задавать вопросы:

— Среди думских у нас слушки пошли, будто бы русские и в кнессете вашем...

— Русские? — вскинулся президент.— В кнессете?..

Вышел из-за стола, ходит по кабинету. Снова важным стал, постарел лет на десять. Ходит, как Сталин по кабинету ходил, только тот ходил медленно и трубку курил. А этот быстро ходит, и трубки у него в зубах нет. И вот чудеса: вдруг и переоделся в одночасье, теперь он в костюме и галстуке.

— А это что уж так важно, что ли?.. Русские, русские!.. На радио вопят, газетчики пишут, а тут ещё и вы со своими вопросами!..

Склянский испугался, сбивчиво залепетал:

— Я... извините, ничего. Я тоже не терплю, когда тычут под нос твоё происхождение, будто я выбирал, кем родиться. Мой отец юрист, как Падва или Резник, адвокатом был — и что же я после этого должен делать? В вашем Мёртвом озере утопиться?

— Не озеро у нас, а море! Так и норовят: унизить, отнять, лишить таланта.

— Виноват! — лепетал Склянский.— Не хотел... Я ведь тоже из того народа, который умнее всех других на свете, и моё место вот в том кресле, где и вы сидите, а меня до сих пор держат, не пущают. Голосов не хватило.

— Голосов!.. Какие там голоса!.. Вишняк-Шуллерковский кнопку не ту нажал. Сунули б в карман сто миллионов — вашу бы нажал. А вы поскупились. А жадность — известное дело: она фраера сгубила.

Склянский едва слышно бубнил:

— Скоро снова выставлю свою кандидатуру... А национальность?.. Мешает, конечно; у нас теперь каждый третий антисемит, но мы с этим жупелом скоро покончим. Нам бы переломить демографию: русских выскоблить из России, а дать волю кавказцам, затащить в Москву и Петербург китайцев, корейцев; бросим клич в Африку: пусть из Конго едут, Аддис-Абебы. Во Францию приехали, в Германию турки налетели, и в Испанию... Там уже однополые браки утвердили. Совсем испанцев хотят извести. Если однополые... Кто рожать-то будет? К нам тоже со всех концов света чёрно-бурые прут. У нас тоже скоро однополый бедлам наступит. Оно бы и ничего, коктейль национальный неопасен, он не ищет национальной идеи, но вот беда: евреи тоже в этот чёрно-коричневый котёл угодили. Ладили-то его для русских, а и сами в него попали. Было в Москве миллион наших, а сейчас и одного в чёрной ермолке не встретишь. Один только Бер Лазар остался да Шаевич. Они у нас с президентом дружат. Нет теперь евреев в Москве. Они есть, конечно, но их не видно. И Ленинград, вторая столица,— там тоже наш брат поредел. А теперь вот скоро китайцы приедут. Для них уж и район строят. Говорят, полмиллиона пожалует. Хватит женихов для славянских невест. У нас Вавилон будет. Вас бы я хотел попросить: помогли бы нам. Вы хотя и не очень похожи...

— Опять за своё! — вскинулся хозяин кабинета. И голос его загремел, точно шандыбинский.

— Я не... не... не желаю слышать!..

Президент, не взглянув на Склянского, прошёл к своему месту и сел в кресло. И вновь обратился в прежнего. Простой, весёлый. В беленькой рубашке и без галстука. Будто и не он это сейчас клокотал вулканом.

А Склянский, чтобы загладить неловкость, галдел о чём-то далёком и для президента Израиля совсем непонятном:

— Не верю, не верю, что вы из-под Рязани. У нас есть газета «Завтра». Да и тут у вас кто-то пишет... Но теперь вижу, что вы не рязанский, а как есть Сеня Апперкот.

— Кто пишет?.. Какая газета? У нас тут строго. У нас демократия, но и цензура есть. К тому же и Моссад. А так, чтобы орать, как вы там и мадам Ширпотребская... У нас такого нет. И я вот с вами говорю, не так, как Ёльцер, а тихо, культурно. А если бы и я, как и вы там, разные номера отмачивал, кто бы меня в президенты избрал? Ёльцер-то никакой не русский и не демократ, а шарлатан известный. И этот вот фрукт президентом России стал. Да такое только у вас там и может быть. У нас-то и стар и млад понимают: хозяином в семье должен свой родной человек быть. У нас комиссия такая есть: синедрион! Это такие пять стариков, которые чужака по кончику носа, по изгибу ушных раковин видят. Если в жилах твоих течёт хотя бы десятая часть чужеродной крови, они руки поднимают: нет! Такой в президенты не проходит! Нужен свой человек — чистопородный и кондовый, до десятого колена проверенный. А иначе как же он народом править будет? Да у нас тогда у каждого детского садика пивной ларёк поставят, а цветной металл будут выдирать из машин и в соседнюю страну сдавать, как у вас в Эстонию его гонят. А?.. Так я говорю или не так?.. Да если чужак в президентское кресло залезет, он тогда и на престол церковный иноземца притащит — Редигера какого-нибудь. И много других бед натворит. На культуру фотографа поставит, на здравоохранение директора бани, а милицию чечену в подчинение отдаст. Но перво-наперво он армию разрушит и в насмешку над генералами учителя начальных классов министром поставит. А уж что до границ, он их для всех проходимцев мира откроет: тащи мешками наркоту, трави любезных сограждан. Ну нет уж, у нас такого не позволят. Я вам как на духу скажу: нет ничего страшнее для народа, если над ним чужой человек власть возымеет.

— А как же вы тут в Израиле?.. У вас-то ведь тоже русские во все руководящие щели поналезли. Сами же сказали.

— Русские! — воскликнул президент.— В этом-то и есть наша сила. Мы, русские евреи, лучшее в мире образование получили! Великую культуру с молоком матери всосали. Пушкина читали! Некрасова!.. У нас Чайковский есть и Суворов, Ломоносов и Менделеев. Мы Гагарина в космос запустили! А?.. Мы тут все гордимся своей матерью-Россией!..