Славянский котёл
— Но позвольте! — воскликнула Драгана.— А разве не такой же приборчик работает в наших лечебницах? Он уже действует, зарабатывает деньги, а вы показываете мне его как диковинную новость. Только там-то и не прибор вовсе, а какая-то установка, во время сеанса она вся вспыхивает, горит огнями.
— Да, горит и светится, и даже издаёт устрашающие звуки, но это всё для впечатления. Пусть думают, какой это сложный и дорогой агрегат, а в сущности там установлен вот этот наш прибочик. Он-то и производит нужную работу.
— Но в чём же тогда проблема? Прибочик есть, он действует, и — слава Богу! О чём же тогда речь?
— А речь о том, чтобы наладить массовое производство прибора и делать его в разных видах: то пряжка, то брошка, то браслет, а то и замочек на дамской сумочке. И беспрерывно его совершенствовать и уменьшать в размерах. Нужен цех, нужна фабрика с большим количеством инструментов и оборудования. Вот об этом мы и ведём с вами речь.
Они направились к отелю. Здесь их встретил главный администратор, расшаркался в любезностях перед хозяйкой и повел гостей в маленький зал, в котором принимались особо важные персоны. Здесь за круглым столом Драгана аккуратно, как самую большую драгоценность, положила в сумочку волшебный приборчик и, обращаясь к обоим спутникам сразу, проговорила:
— А если этот чудо-приборчик кто-нибудь у меня украдёт или как-нибудь он затеряется — что тогда будет?
— А то и будет, что приборчика у вас уже не будет, а он перекочует в карман другого, но тот, другой, слава Богу, решит, что это обыкновенный мобильник и будет пользоваться им как телефоном.
— Но кто-нибудь сможет узнать его секреты?
— К счастью, нет, не сможет. Вот он, мой друг Павел, всё сделал таким образом, что даже сам дьявол не сможет раскрыть его истинной сути. Вся тайна волшебных лучей встроена в электронную схему, и только он один, наш друг Павел, может запускать прибор в дело. Но, конечно же, лучше с ним не расставаться. И даже спать ложитесь вместе.
— Ну, а всё-таки... Мало ли что может произойти.
— Тогда вот к нему, моему другу и волшебнику. Он всё может, всё умеет.
— Ну, ладно. Я всё поняла. Теперь очередь за мной. Я буду говорить, а вы слушайте. Сидите смирно, не перебивайте. Запоминайте каждое моё слово и готовьте мне ответы на все мои предложения.
Два официанта, молодые негры, вошли с подносами и стали расставлять еду, соки. Дана подождала, когда они удалятся, а затем продолжала:
— Я помню, что в Москве, в Институте экспериментальной биологии, где я работала, у нас была физико-химическая лаборатория. А почему бы и нам не завести такую на острове? Тем более, что у нас готов и её руководитель. Я обращаюсь к вам, Павел. Что вы на это скажете?
— Об этом я могу только мечтать, но для её оборудования на современном уровне нужны большие деньги. Приборы и всякие материалы теперь дорого стоят. А кроме того, нужны сотрудники, много сотрудников.
— Ну, сколько? — спросила Дана.
— Человек сто. Тут будут и теоретики, и механики, и литейщики. Для создания таких вот игрушек...— Павел показал на сумочку, в которой лежал прибор,— нужна точная рецептура сплавов. Иногда такие сплавы, которые составляются при помощи глубоких математических проработок. В России сейчас подобных лабораторий наша новая власть не создаёт. Специалисты у нас есть, но хода им не дают.
— Вы так меня напугали... Скажите же поскорее, сколько денег потребуется на создание такой лаборатории?
— Много. Если ваших американских долларов, то миллионов тридцать, сорок, а то и пятьдесят.
Они помолчали. Судя по весёлому беспечному виду хозяйки, названные миллионы её не устрашили. Павел, любивший всё считать и анализировать, спросил:
— Сколько мест в вашей гостинице?
— В ней пятьсот мест. Каждый турист, укравший из русского банка деньги, оставляет тут пятьдесят тысяч долларов.
— Много,— сказал Борис.— Ну, а хозяйка этой гармони... то бишь «Бояна», за вычетом всех расходов себе-то кое-что оставляет?
— В Америке никто и ничего не делает бесплатно. Я как- никак, но тоже американка. А таких «гармоней», то бишь «Боянов», у меня на острове двенадцать. «Боян» из них не самый дорогой и классный.
И обратилась к Павлу:
— Вас, Павел, назначаю директором лаборатории. Сегодня же начинайте составлять смету. Звоните в Россию, сзывайте учёных — самых лучших. Положим им хорошую зарплату.
— Хотел бы знать, что означает ваша хорошая зарплата?
— А сколько платят русским физикам вашего ранга в Англии, Израиле, Австралии?
— Пять-семь тысяч долларов в месяц.
— Хорошо. Мы будем платить десять тысяч. Для начала можете пригласить пятьдесят человек. И каждому в кредит за сходную цену продадим коттедж с наделом земли.
Повернулась к Борису:
— А вы, мой друг...
Назвала его так и долго пристально смотрела в глаза; как бы ему говорила, что галдёж его малодушный она забыла. И минутную слабость духа простила. И ещё давала понять, что высоко ценит «игрушку», лежащую у неё в сумочке. Для её применения у неё уже составился соблазнительный план. Она с этой «игрушкой» чувствовала себя так, как полководец, получивший накануне боя мощное подкрепление. А сейчас Драгана решила выложить перед своими друзьями секреты, известные только ей одной, да ещё самым осведомлённым и высоким людям Америки — тем, кто теперь составил команду отца и шёл с ним на выборы очередного президента. С ними в гостиной её родительского дома, за вечерним чаем или за обедом, она не однажды заводила дружеские беседы. Это они подняли уровень её знаний до такой высокой планки.
Неуверенно, и как бы нехотя, заговорила:
— Мне нравится, что вы не заказали вина. Наука любит трезвых. Где-то я читала, что алкоголь держится в клетках организма четырнадцать дней. Всё это время у нас с вами не работают высшие разделы мозга; та часть головы, где рождаются дельные мысли, совершаются открытия. Ещё будучи в Москве, я от кого-то слышала, как один ваш учёный сказал: «Если бы русский народ был трезвым, он не позволил бы залётным проходимцам развалить Советский Союз». Так я вам скажу в утешение: Америка пьёт больше, чем Россия. Америка, сверх того, ещё и колется. У нас половина школьников посажена на иглу.
— Теперь и мы научились...
— Да, научились, но вы послушайте строгую даму-статистику: у вас попробовали наркотики десять процентов школьников, у нас же не пробуют, а уже колется каждый второй. Мальчики в школы таскают пистолеты, едва ли не половина учениц старшего класса делали аборты. Девицы не хотят заводить семью, они ищут партнёров. А дочки состоятельных родителей уже с пятнадцати лет с их разрешения заводят мальчиков.
— О-о-о!..— взмахнул руками Борис.— Таких-то прелестей!..
— Такие прелести и к вам наползли от нас, но вы дослушайте меня до конца. Я не люблю речей, нет склонности у меня учить, наставлять,— тем более таких умных, таких важных и, может быть, даже великих мужей, как вы. На моих счетах имеются деньги, и я хотела бы поскорее вложить их в дело, по крайней мере, пока Америка и её доллар держатся на плаву. Однако я знаю, я почти уверена: век Америки недолог. К нашим берегам подбирается цунами пострашнее раз в сто того, что недавно поразил острова в Индийском океане и берега Шри Ланки. На нас цунами налетит не с моря, он ударит изнутри, поразит в самое сердце — и тогда уже не тростниковые и бамбуковые хижины будут сметены гигантской волной: тысячи небоскрёбов рухнут в одно мгновение, и никакие спасатели, никакие благотворительные фонды не придут к нам на помощь. Америку поразит Господь за всё то зло, которое она несёт миру.
— А наш славянский остров? Его-то не заденет этот страшный цунами? — не сдержал своего любопытства Павел.
Драгана ответила тихо и спокойно:
— Нет, наш остров цунами пощадит.
— Вы так уверенно говорите? — удивился Борис.
— Да, уверенно. Потому что я знаю. Цунами пошлёт на нас Бог, а Бог бережёт славян. Славяне, и, прежде всего, русские,— люди православные. Их Бог отличил от всех других народов и матерь-землю славянскую назвал Святой Русью, и поручил ей миссию продолжения рода человеческого. Русские, а вместе с ними и все славяне, оживят род людской после пришествия Антихриста.
— Ваши суждения,— сказал Борис,— звучат приятной музыкой, и мне хочется верить вам, но есть факты, говорящие против этих суждений: к примеру, русские евреи на постоянное жительство больше уезжают в Америку, чем в Израиль. А евреи в выборе страны проживания не ошибаются; у них в генах встроено чутьё климата и общественного настроения, уюта и стабильности для их племени,— так животные слышат дыхание земли и приближение землетрясений и прочих природных катастроф; они в отличие от человека заранее уходят в безопасное место, и даже змеи выползают из нор, и скорпионы, и прочие твари в такие моменты демонстрируют своё превосходство над человеком. Газеты сейчас пишут, и сообщает радио, что цунами, вздыбившее в Индийском океане волну высотой в двести метров, уничтожившее сёла, города и десятки тысяч людей... даже при такой катастрофе животных пострадало мало. И птицы, и рыбы, и слоны заранее укрылись в безопасных местах.
— Вы лучше скажите: евреи ещё совсем недавно уезжали в Америку, но теперь положение изменилось: они вновь потянулись в Россию. И теперь уже на каком-то высшем уровне сознания окончательно приняли решение: вить гнёзда в России. Они увидели: Америка почернела и пожелтела, у неё теперь раскосые азиатские глаза и чёрные, как смола, волосы. Людей, покоривших когда-то американский континент, то есть нас, белых, они теснят и презрительно называют белой молью. Их много, и волны мигрантов из Африки и Южной Америки, как часто повторяющиеся цунами, всё прибывают и прибывают. Теперь уже кандидат в наши президенты должен иметь в своей команде и чёрных, и жёлтых, иначе не соберёт голоса и не займёт место в Белом доме. Наши большие города превращаются в коктейль из племён и народностей, где люди перестают понимать друг друга. Заводы останавливаются, и доллар во всём мире теряет силу. У нас вот-вот разразится кризис, и мы с вами должны к нему подготовиться. Господь в своё время покарал людей, строивших Вавилонскую башню; он не допускает смешения народов; люди, говорящие на разных языках, затевают драки и затем уничтожают друг друга. Америка превращается в Вавилон. Объявленная война с терроризмом — это война американцев с теми, кто хочет быть американцем. Таких желающих становится всё больше. Эффект Косово — явление мировое. Один Господь может победить это зло. И об этом у нас в Штатах говорят всё больше. Люди ждут гнева Господня. Они ждут его со стороны океана, они боятся воды. Но что же им поделать, если семьдесят процентов населения в нашей стране живёт на морских берегах?
Павел сказал:
— Но и Москву постигает участь Нью-Йорка и других больших городов Америки: там вот уже десять лет властвует маленький толстячок по фамилии Кац и за эти десять лет он сумел превратить в Вавилон русскую столицу: там теперь живут кавказцы, китайцы, таджики, чечены... Город вроде бы ещё и русский, а живёт в нём большинство нерусских.
И обратился к Драгане:
— Если я правильно понимаю, власть в Америке тоже захватили евреи, но если у них власть, то зачем же они превращают вашу страну в Вавилон? Европу наводнили турками, теперь в Россию натаскивают китайцев. Зачем?.. Они же и сами там жить собираются? Русских-то они вроде бы и не должны бояться, они у нас под боком вот уже тысячу лет живут — и ничего: вот теперь даже мы, как и вы тут в Америке, и деньги им все до копеечки отдали и даже в Кремль их запустили. Так зачем же они ещё и вселенский табор там устраивают? Он-то, этот табор, ни с кем не церемонится. Кривые ножи у них всегда наточены, шашечки тротиловые, пистолетики бесшумные загодя припасены. А?.. Что вы на это скажете?
— А то и скажу: надоела мне дискуссия эта, я на катер вас приглашаю, Русский остров показывать буду.
Вышли из гостиницы, а тут шум-крик стоит, машины сигналят со всех сторон, водители кричат друг на друга: на площадке перед отелем всё смешалось, перепуталось, и даже два полицейских, появившихся здесь неизвестно откуда, не могут навести порядок.
Драгана сопровождавшему её администратору сказала:
— Не понимаю, что тут происходит. Где Додди?
— Я здесь! — раздался его трубный весёлый голос.— Я тут, госпожа, и всегда к вашим услугам.
— Удивляюсь вам, Додди. Вы, верно, обязанности свои забыли?
Она в эту минуту и не вспомнила, как угостила его из волшебного приборчика, не подумала о том, что вот тут как раз и проявилось его действие. Приблизилась к Додди, заглянула ему в глаза.
— Что с вами, мой мальчик?
Ему нравилось, когда госпожа говорила «мой мальчик». Он и вообще обожал хозяйку острова, обожал за молодость, за красоту, за власть и силу, которыми наградила её природа. Он был негр, но негр грамотный, умел читать и писать и мечтал поступить в университет и стать помощником президента, как та худощавая негритянка, которую называли третьим человеком в Белом доме. Правда, были и те, кто называл её обезьянкой, но если бы Додди услышал, кто её так оскорблял, он бы свернул тому шею.
— Так что же с вами произошло, мой мальчик? Вы стоите передо мной, как истукан, обнажаете в улыбке свои белоснежные зубы и будто бы хотите что-нибудь сказать, но у вас не хватает смелости. Так говорите же!
— Нет, нет, госпожа хорошая, ничего со мной не произошло, а только они перестали меня слушаться. Я им, канальям, говорю и показываю место, а они, точно ошалелые, лезут напролом, толкают друг друга и создают беспорядки. Ну, я и того... не знаю, что с ними делать. Раньше то, бывало, рыкну на них, а не то двину по шее — и тут же места свои находят. А сейчас мне жалко их: люди же они, чёрт бы их побрал! Я теперь тихо с ними и ласково этак: «Туда, голубчик, поезжай, там твоё место, а другому и багаж поднесу, поезжай говорю, а толку нет. Ну, я и махнул рукой. Сел вон там на лавочке и даже всплакнул немного.
— Додди! — крикнула на него администратор гостиницы, молодая негритянка.— Я не узнаю тебя. Уж не смеёшься ли ты над нами?
— Как можно смеяться над госпожой! Я и сам себя не узнаю. Меня недавно будто кто-то чайником хватил по голове, и вроде бы затмение нашло, но потом скоро прояснилось. Вот только спать хочется. А чтобы смеяться над вами?..
— Как это чайником? — спросила Драгана.
— А так, госпожа хорошая. Сперва кольнуло в затылок, я обернулся, а перед глазами чайник какой-то летит. Без крышки, без ручки, но — чайник! Ну, и вроде бы зацепил.
Додди зевнул смачно. Добавил:
— Потом прошло. Слава Богу, прошло. Шумок небольшой остался, а так — прошло. Это со мной бывает. Я тут часов двенадцать-пятнадцать попрыгаю, так и устану малость. Потом бренди пропущу глоток, отосплюсь, и снова за дело. Не беспокойтесь, госпожа. Пройдёт.
Драгана всё поняла, душа её возликовала,— кивнула друзьям:
— Пойдёмте на пристань.
На пристани их ожидала любимая «игрушка» хозяйки — белый, как чайка, катер «Добромир». Кивнула капитану, стоявшему у трапа, поднялась на палубу. Это была задняя палуба с туго натянутой брезентовой крышей, защищавшей пассажиров от дождя и солнца. На почтительном расстоянии друг от друга здесь располагались три салона: один с пятью креслами по краям круглого стола и два салона, имевшие по три кресла. Кроме этих уютных «гнёздышек», посредине палубы в три ряда принайтованы кресла наподобие театральных. Пассажиры располагались здесь на случай, если на белоснежной задней стенке капитанской кабины загорался экран телевизора или кино и показывался какой-нибудь интересный сюжет.
Расположились в салоне у левого борта. Катер тронулся, и хозяйка, обводя рукой очертания берега, сказала:
— Наш остров невелик: в длину он простирается на семьдесят пять километров, а в ширину — на двадцать. Мне его подарил дедушка в день моего рождения. Родителям он сказал: «Это — недвижимость. Я надеюсь, что вы понимаете, что всё в нашем мире движется. Деньги тоже текут, как ртуть, а остров стоит на месте. И, надеюсь, будет стоять долго,— может быть, сто или двести миллионов лет. Так вот сюда я вложу немного денег. Помните принцип умных людей: яйца в одной корзине не хранят. Пусть будет много корзин». Тогда же дедушка заложил здесь строительство двенадцати отелей; шесть из них пятизвёздочные. Обо всём этом отец и дедушка рассказали мне, когда я окончила университет. Я осмотрела все отели, а дядя, назначенный губернатором острова, представил мне отчёт о нашем финансовом положении. Теперь же я решила сделать новые вложения и расширить наши лаборатории, превратить их в самые современные и передовые в мире научные центры. Вам придётся претворять в жизнь эту мою идею. Ну, что? Вы принимаете моё предложение?..
Павел и Борис молчали. Им и во сне не могло явиться такое счастье. В России они работали в одной лаборатории, положение занимали самое маленькое, деньги им платили ничтожные. Во времена первого президента России им три года и вовсе не платили зарплату,— ждали, когда они уйдут сами, но они не ушли. У Павла было двое детей, теперь у него четверо. Жена пошла на рынок, торговала петрушкой, укропом и мятой. Детей растила бабушка. Борис после работы разгружал вагоны. Иностранцы, посещавшие лабораторию, дивились: как это можно — трудиться, не получая денег? На это способны только русские. Но русские трудились. Они не только выполняли назначенный им круг обязанностей, но Борис искал новое оружие «массового поражения», да такое, о котором самые дерзкие фантасты не смели мечтать. Задумывал свои лазерные пучки и Павел. А тем временем лаборатория, как вода сквозь пальцы, перетекала к «демократам» — людям, работавшим на Америку и Израиль. Ребята ушли в подполье; один только их руководитель Арсений Петрович знал их тайные планы. Ну, а потом судьба забросила их сюда, на Русский остров.
Юная хозяйка острова спрашивала,— она ещё спрашивала! — принимают ли они её предложение?..
Оба они в эту счастливейшую для них минуту думали только об одном: как бы при любых обстоятельствах сохранять найденные ими средства борьбы в руках своего родного русского народа...
Борис и здесь сказал об этом Драгане. И она ответила:
— Думайте, друзья, думайте. Женский ум тут слаб. Тут нужны головы зрелых мужей. Ваши головы, ваши!..
Катер, проносясь мимо пляжей, лодочных станций и прочих построек санаторного обихода, поровнялся с пятнадцатиэтажным отелем из розового, искрящегося в солнечных лучах камня. Водитель повернулся к Драгане, но она махнула рукой: мол, кати дальше, не сбавляй скорости. Спутникам сказала:
— Вот на скалистом холме отель «Ратмир» — имя древнее, славянское.
И пояснила:
— Поставлен на высоте более полукилометра. «Ратмиру» не страшны никакие цунами. Он и поставлен углом к океану — любую волну разрежет, как нос корабля. Молодцы, архитекторы! Далеко их мысль бежала!
А катер, обогнув просторный пляж и кишащих на нём отдыхающих, устремлялся дальше окрест берега. Вдали за отрогами крутолобых пальмовых холмов зеленели крыши трёх высотных пятизвёздочных отелей. Драгана показала на них рукой:
— Вон мои любимцы: «Перун», «Ярило», «Яросвет». Они очень дорогие; там номера, обслуга и питание в три раза дороже, чем во всех остальных. Отдыхают всё больше русские, денег не жалеют. Называют себя русскими, но обличьем не поймёшь какие. Когда я там бываю, они мне говорят: «Всё тут нам нравится, вот только имена отелей... Бр-р-р!..» И трясут головой. А я им отвечаю: «А что имена?.. Наши имена, славянские».
До позднего вечера «Добромир» носил их по тихим и тёплым волнам Флоридского пролива, а когда солнце краем своего раскалённо-красного шара коснулось черты горизонта, катер входил в семейную бухту Станишичей.
С того дня прошло три месяца. Драгана заболела. Её болезнь оказалась настолько серьёзной, что не было никакой надежды на излечение. К врачам она не обращалась, знала: не помогут, думала о лекарствах, их было много, но все они лишь из той категории, которые уводили в мир грёз и забвения, погружали в состояние забытья, полуживого, сомнамбулического безумия. Драгана презирала людей, которые «колются», «нюхают», превращают себя в безобразных полумертвецов. Являлись мысли об уходе из жизни: прыгнуть с балкона... а там камни, волны, тёмная пучина океана. Нет, она верила в Бога; знала, что это — грех, это преступление. Бог дал жизнь, он её и возьмёт.
Молилась: Господи, Боже. Отец великий, могучий и единственный! Дай силы, помоги! Ты всё можешь. В твоих руках жизнь и смерть, земля, океан и вселенная. Вдохни энергию. Хотя бы малость, чуть-чуть, чтобы могла одолеть себя, воспрянуть, вернуться к жизни.
Бог молчал. И тогда молитвы горячие обращала к Деве Марии — великой и всемогущей Богородице, всезнающей, всеумеющей, безграничной в своей любви к людям и в своей доброте. Вставала перед ней на колени, горячо шептала: ты женщина, ты мать и покровительница всех слабых и убогих. Помоги!.. Я хочу жить, хочу вернуться к тому светлому, радостному состоянию, в котором пребывала все годы и дни моей жизни. За что? За какие грехи меня постигла такая участь? Я не могу с собой ничего сделать. Помоги!..
Молчала великая и пречистая Дева Мария, всех любящая и всё прощающая Матерь Божья. Молчало небо, молчали все святые. Всё молчало, и только тяжесть сердца становилась ещё тяжелее, только мрак, застилавший очи, становился непереносимым, а за раскрытой дверью балкона немолчно шумел океан. Его во все времена года, днем и ночью так любила Драгана, но теперь этот шум тяжко ударял по ушам, больно терзал душу — не было света, не было тепла, всё было мрачно и темно.
На столе лежала записка от Элла Битчера: «Возьми меня на остров, хочу быть рядом — только видеть тебя и знать, что увижу завтра, и послезавтра, и так всегда, до конца моих печальных дней. Ты свободна, выходи замуж, но оставь хоть уголок сердца и для меня. Я поделил свои акции между нами. Тебе отписал большую часть, контрольный пакет компании. Теперь ты владелица трёх миллиардов и полдюжины танкеров. Будь благоразумной. Советуйся с дедом и отцом. А для меня купи домик на острове. Найми врача и прислугу. Не бросай меня. Умоляю. Элл».
Записка получена давно. Он теперь на острове. Живет в её доме. Уральский доктор хорошо его подлечил.
Прочла ещё раз записку. «Владелица миллиардов...» И что же? Зачем мне они?
Позвонила дяде.
— Ты не очень занят?
— Совсем не занят.
— Зайди ко мне.
Вошёл дядя Ян. Как всегда, весёлый, шумный. Обхватил голову племянницы, поцеловал.
— Что с тобой? У тебя жар. Небольшой, но есть.
— Я нездорова, дядя. Мне плохо.
— Плохо? Что же у тебя болит? Я позову врачей.
— Не надо, дядя. Мне врачи не помогут. И вообще... мне никто не поможет.
Склонилась к плечу дяди, тяжко, горячо дышала.
— Да что это ты говоришь, девка! У нас что — медицины нет? Да я тебя на материк в морской госпиталь сам отвезу!
— Не надо, дядя. Мне ничего не надо. И отцу ты ничего не говори. Я знаю, что со мной. И знаю также: нет для меня ни врачей, ни лекарств.
Адмирал открыл шкаф, в котором стояли пузырьки, лежал градусник. Измерил давление: сто тридцать пять верхнее и девяносто нижнее.
— А твоё обычное давление какое?
— Не знаю.
— Как это не знаешь? Верхнее для тебя высоковато, а нижнее — и совсем велико. Сердце стучит, точно корабельная машина. А ну, температуру измерим.
Градусник показал тридцать семь с половиной.
— Скверно, конечно, но не настолько, чтобы играть сигнал тревоги. Однако рассказывай, что же с тобой случилось? Уж не влюбилась ли ты в кого?
— А что, если любовь приходит, то и температура непременно поднимается, и сердце стучит, точно машина?
Драгана улыбнулась. Повеселела. Ей стало хорошо оттого, что дядя первый о любви заговорил и тем облегчил её положение, и от того ещё, что он так просто и весело говорит о той самой любви, которая весь мир для неё помрачила.
Адмирал сел в кресло, обнял её за талию. Смотрел на неё с лукавой, нескрываемой улыбкой.
— В него, что ли?..
Драгана вдруг закраснелась, глаза увлажнились.
— В кого?
— В него, в кого же ещё?
— Да что это вы, дядюшка, загадками говорите!..
Отвернулась, но от кресла не отходила. Щеки огнём пылали. Вся тайна её раскрыта, и признаваться ни в чём не надо. Хорошо ей, от сердца камень отвалился. Знает дядюшка причину её мучений, всё он знает.
— А про кого это ты говорила мне, что на Есенина похож? Признавайся, про кого?
— Ну, говорила. И что же с этого?.. Мало ли про кого.
— А ты мне зубы-то не заговаривай. Признавайся, как на духу. Дядюшка-то Ян один у тебя на свете. Матушка твоя всё по Белграду шмыгает, развлечений ищет, а батюшка важный, как индюк,— с кем же тебе и поговорить о своей жизни осталось, с кем?.. Да, двое мы с тобой на свете — сиротки-сиротинушки. Мне ты и всю боль свою выплачешь. Ты мне, а я тебе. Боль-то сердца такая бывает, что одному-то её и не избыть. И врачи никакие не помогут,— как вот сейчас в твоём случае.
Драгана прижималась головой к его плечу, горячо шептала.
— Один ты, дядюшка, у меня, и я у тебя одна. Спасибо тебе за то, что ты есть, что ты меня понимаешь.
Она погладила дядю по голове, поцеловала его в волосы и отошла к раскрытому балкону. Смотрела в даль океана, над которым весело и беспечно сияли звёзды. Молчала Драгана, молчал и адмирал. Потом он тихо заговорил:
— Я вашу любовь давно приметил, и дедушке доложил, и отцу твоему. И даже спросил у них: будет ли их благословение на случай, если вы сговоритесь? Будет, моя девочка, будет от них согласие. И я буду рад, если всё у вас сладится. Они мне сказали: парень он русский с головы до пят, а значит, наш человек, родной. Боятся они за тебя, как бы ты и совсем в девках не засиделась.
Драгана повернулась к дяде.
— Не понимаю вас, дядя Ян. Да мы с Борисом о таких делах и словом не обмолвились.
— Словом не обмолвились, а глаза-то всё за вас давно сказали. Опять же и музыка в голосе. Ты что же думаешь, я век прожил, а таких простых вещей заметить не могу?
— И все-таки, не было с его стороны и намёка малого,— обронила она упавшим голосом.
— Были намёки. И не только намёки. У нас с ним ещё на той неделе мужской разговор состоялся. Любит он тебя до безумия, да только не знает, как с таким разговором к тебе подступиться. Больно ты для него важная и недоступная. Стесняется он тебя. Можно даже сказать, боится, точно ты змия гремучая, австралийская.
Он подошёл к Драгане и крепко прижал её к своей могучей груди. А она прильнула к нему и... расплакалась. Так слезами и разрешилось её нервное напряжение.
— Ну, будет, будет тебе, дурочка. Радоваться надо, а не плакать. Готовься женой стать да деток каждый год рожать. Нас-то, славян, избыть хотят, а мы им батальон целый поставим. Вслед за тобой и я, может быть, тряхну стариной и жену заведу. Мы тогда тут целый клан Станишичей разведём. А вот это...
Адмирал поднял со стола записку Битчера:
— Это, радость ты моя, на новый, неизвестный доселе уровень жизни нас выводит. Большие деньги большого разума требуют. И особый стиль жизни диктуют. Ну, тут, я надеюсь, мой флотоводческий ум нам поможет. А что до домика, мы ему дворец возведем. И уход за ним, и лечение — всё на высшем уровне наладим. Пусть и он в нашей семье живёт.
Адмирал тряхнул племянницу за плечи:
— А теперь спать будем. Слышишь — спать! И больше ты мне нюни не распускай, хандру подколодную не разводи. Слышишь, девка? Смотри у меня, я ведь не погляжу, что ты миллиардерша. Выйдешь из воли моей, так и живо схлопочешь. Рука у меня скорая.
И он поднял над головой кулак.
— Так её, дядюшка, так её! Я ещё от бабушки слышала: девкам волю не давай, они как от рук отобьются, так и не знают, что с собой делать. Особенно такие вот, как я, глупые и своенравные.
И Драгана засмеялась. И сама себе не поверила, что жизнь вдруг повернулась к ней необъятным, как океан, счастьем, и ей вдруг сделалось легко и весело.
За последние три месяца Павлу и Борису удалось многое сделать. Оба они по двенадцать часов в день работали в лаборатории, нащупали много тайн «Розового облака». Раскрыли и главный секрет, к которому подбирался Арсений Петрович, но так его и не разгадал: «Облако» возникает в результате центробежного движения воздуха, которое, зародившись в маленькой точке от лазерной вспышки, увеличивается в размере и создаёт вакуумный котёл — наподобие того, что встречается на пути самолёта и называется «воздушной ямой». Задача состоит лишь в том, чтобы расширить этот котёл до такого диаметра, когда бы в него, точно в чёрную дыру, проваливался любой летящий предмет: самолёт, ракета, снаряд и так далее. Вот над этой проблемой расширения диаметра и трудились все эти дни Павел с Борисом.
Борис ставил очередной опыт с поведением углерода под воздействием лазерного луча, когда к нему в лабораторию вошла Драгана. Под глазами следы недавних страданий, на лице непривычная бледность; Борис делал вид, что не замечает в её лице никаких перемен,— относил их к естественным циклам девического состояния.
Подошла к нему, сказала на ухо:
— Я могу вас поцеловать?
— Конечно, но боюсь, как бы я не умер от счастья.
Драгана поцеловала его в щёку. Борис поднял на неё глаза — она в одно мгновение заметно покраснела. Он сказал:
— А мне позволите?
— Не...сомненно.
Услышав: не... Борис испугался, но когда она произнесла всё слово: несомненно, обрадовался и нежно чуть коснулся щеки губами.
— Меня ещё ни один парень не целовал.
— Могу ли я сметь?..— растерянно прошептал Борис. Но быстро привлёк её и крепко поцеловал в губы. Оба они покраснели до степени спелого помидора.
Драгана села возле него.
— Вы меня презираете?
— Да за что же? Что вы?.. А только сам-то я, конечно же, никогда бы не посмел.
— А я вот посмела. Девчонки и вообще-то смелее ребят, мы хуже вас, развязнее.
Она смотрела на кружево стеклянных трубок, где кипел и шипел воздух, творились какие-то химические процессы. Драгана заговорила снова:
— Я много встречала интересных ребят, и многие мне нравились, но вы — эталон нашей, славянской мужской красоты. Так я и хотела первый свой поцелуй подарить лучшему из парней, которых я когда-либо встречала.
— Спасибо за такие лестные слова, да только я думаю, что вы смеётесь надо мной. Я не вашего круга человек, такие-то зачем вам нужны?
— Что, что-о-о? Какой-то ещё круг придумали! Это в наше-то время, да ещё в Америке, где один только круг и существует: деньги!..
— Вот-вот, я и говорю: ваш круг. Да на такую красоту, как ваша, да на такое могущество и величие... да только за то, чтобы мельком взглянуть на вас, большие деньги надо заплатить.
— Да, надо! Да только не вам. Вы смотрите на меня сколько угодно, и я буду смотреть на вас, а то вот возьму да и ещё раз поцелую.
Обхватила Бориса и прислонилась щекой к его плечу.
— Люблю я вас,— залепетал Простаков,— давно люблю, как только увидел, так и полюбил. И это заметил мой врач Ной Исаакович. И сказал мне:
— Эй, парень! Знайте вы: девица она непростая, а пожалуй, другой такой и в свете нет. И у деда, и у отца она единственная наследница, а там миллиарды. Слышите: миллиарды! А вы знаете, что такое миллиард? Нет, вы не знаете, что это такое — миллиард. И не можете знать. И я не знаю, потому что сила эта неземная, запредельная, но лишь в том случае, если она законная, а не как у ваших олигархов — краденая. Миллиард — это когда три цунами вместе, пять водородных бомб и в придачу к ним три таких эскадры, какой командовал адмирал Ян. Это как если бы в центре Нью-Йорка рванул из-под земли Везувий и разметал все дома. И банки тоже. И конторы, и всё, что там копошилось живого. Вот что такое миллиард!..
Драгана кивала головой, смеялась. А когда Борис закончил пересказывать то, что ему наговорил доктор Ной, заметила:
— Ной вам скажет. Вы его только слушайте. Я давно ищу средство отлучить его от вас, да держит его Иван Иванович. А этот человек имеет силу тайную — такую, что и отец мой, и даже дедушка со своими друзьями из Совета Богов совладать с ним не могут. Я так думаю, что он приставлен к вам от мирового правительства. Оно где-то там, в Палестине, возле Гроба Господня гнездо себе вьёт. Ну, да мы ещё посмотрим, кто кому шею свернёт. Скоро я сама за них возьмусь. И им обоим — Ною и Иванычу — вот этой по башке...
Она потрогала сумочку, где у неё лежал их заветный приборчик. Сказала:
— Вы за Додди наблюдаете? Я его назначила к вам на усадьбу садовником.
— Да, мы с ним приятели. Вот уже сколько месяцев прошло, а он из заданного ему состояния не выходит. И даже наоборот: становится всё мягче, добрее. Часть своей зарплаты отдаёт беспризорным негритятам; есть на острове такие.
— Да, есть. Немного, но есть. Я их хочу на материк в дом призрения отправить.
— За Додди я наблюдаю. Думаю, он не скоро выйдет из своего благостного умиротворённого состояния, а, похоже, и совсем не выйдет. Вот тогда можно будет сказать: мы вторглись в святая святых человеческой природы и научились исправлять её несовершенства. Вот только неизвестно, как отнесётся Всевышний к нашей такой дерзости.
— Думаю, Бог благословляет ваши старания. Иначе он бы не позволил вам довершить их.
Драгана поднялась, ласково кивнула Борису и скорым шагом направилась к двери. И вышла, но потом снова зашла. Сияя от счастья, сказала:
— Когда придёте ко мне, я спою для вас романс Есенина «Над окошком месяц, под окошком ветер, облетевший тополь серебрист и светел...»
Борис пытался вспомнить, на чём он прервал свой опыт. Воздух в пробирках недовольно шипел и клубился.
Вечером Простакова позвали на ужин к адмиралу. Дядюшка Ян, как только он вошёл, захватил его за плечи и повёл к камину, где на креслах, друг против друга, сидели два незнакомых человека: один мужчина лет пятидесяти, тщательно выбрит, ухожен, в костюме от самого дорогого портного и в туфлях, сиявших лаковым глянцем. Держался он просто, однако же и с едва заметным высокомерием, явно подчёркивая какое-то особенное своё положение, дававшее ему право держаться от людей на почтительном расстоянии. Другой был стар, одет небрежно и на Бориса смотрел с явным, почти детским интересом. Он, едва завидев адмирала и Бориса, подался к ним вперёд и протянул руки к Борису.
— Ну-те ка, молодой человек, ну-те, я на вас посмотрю. Силён ли, надёжен ли человек, в чьи руки попадёт моя единственная, моя ненаглядная внучка.
Как раз в эту минуту из другой комнаты вышла Драгана и как-то испуганно, громко вскрикнула:
— Дедушка! Мы ещё ни о чём не договорились, а вы уже...
— А тут не о чем и договариваться, парень мне нравится, и это самое главное, а если я ему не понравлюсь, так это мы оба с ним как-нибудь переживём. Да, внученька, пора, пора тебе и замуж выходить. Выбор твой одобряю. Молодец, малышка. Я знал: ты с кем зря-то водиться не станешь. Наша порода, славянская, мы свой интерес под землёй видим.
И — к своему соседу:
— Что скажешь, сын мой? Нравится тебе этот Илья Муромец? За него ты хлопотал передо мной или за кого?
Сын старика,— Борис понял это,— губернатор, отец Драганы. Он поднялся и подал Простакову руку.
— Рад встрече. Надеюсь, мы поладим с вами.
Сердце Бориса стучало от внезапно прихлынувшей радости; он понимал: здесь, в эту минуту решалась судьба его и Драганы. Он взял её за руку и по славянскому обычаю подошёл с ней к старейшине рода. Низко поклонился деду, сказал:
— Благословите нас.
Дед Драган поднялся и поочередно перекрестил их, и каждого поцеловал. Затем такое же благословение молодые люди получили от отца Драганы и от её дяди.
Адмирал пригласил всех к столу.
Тут собрались все Станишичи, не было жены губернатора Русины и третьего сына деда Драгана профессора Саввы Станишича — они находились в Белграде.
Простаков был принят в семью Станишичей, и в этом теперь уж никто не мог сомневаться. Правда, оставались нерешёнными некоторые формальности бракосочетания, но и на то были веские причины. Дед Станишич собирался ехать в Европу на длительное лечение, и ему необходимо было обговорить с ближайшими людьми неотложные деловые проблемы. И сыновья, и Драгана знали об этом, и потому молчали, ждали, когда заговорит старейшина рода, их обожаемый и непререкаемый авторитет. И дед сказал:
— С год будете изучать друг друга, а потом, если на то будет воля Божья, и сыграем свадьбу.
Затем перешёл к теме, которая была для всех как бы тайной и запретной:
— Мы об этом вашем приборчике знаем давно,— так что не удивляйтесь, мил человек, будьте любезны, скажите мне: а зачем вам числить его в разряде оружейных средств, и не проще ли было бы отнести к медицине; ну, скажем, вроде рентгенаппарата, искусственной почки или чего-нибудь такого? А?.. Что вы мне на это скажете? — наклонился к Борису. И тут же добавил: — Вы не церемоньтесь, зовите меня дедушкой. У меня мало детей, и всего лишь одна внученька,— я люблю, когда она меня называет дедушкой.
— Спасибо. Вы делаете мне честь. Да, вы правы, я бы тоже хотел быть автором-целителем. Но военные решили, что мой прибор может быть и оружием. Очевидно, потому они меня и выкрали. Ведь органы здравоохранения, наверное, не крадут учёных,— в худшем случае, они их покупают.
— Да, верно. Вы правы, мой друг. Но скажите мне, пожалуйста, а нельзя ли как-нибудь снизить его вредоносное действие и повернуть рычажок в сторону лечебную?
— Вы, дедушка, маг, волшебник или провидец: мой друг физик Неустроев именно эту проблему недавно с успехом и решил. Но знаем об этом только мы двое, как же вы...
Дед поднял руки:
— Об этом не спрашивайте. Я прожил долгую жизнь, бывал во многих странах, видел многих людей... Научился кое-что замечать и такое, чего другие не видят. А теперь скажите: у вас на приборе есть ручка вроде реостата: захотел — прибавил там каких-то лучей, а захотел и убавил.
— Именно так: ручку можно поставить на такое деление, что человек и совсем лишается воли, становится покорным, даже нежным — как кошка.
— Ага, кошка! Это хорошо. А было бы и совсем хорошо, если бы вы могли лишить её и когтей.
— Можно и так. Но это уж такой будет вариант, когда прибор вряд ли можно назвать целебным.
— А вот это уж вы позвольте решать тем, кто будет владеть прибором.
— Но вот тут-то, дедушка, и заключена главная проблема: я бы не хотел отдавать прибор в чужие руки.
— Понял вас. Понял и даже очень одобряю. Наш мир сошёл с ума; и ваш, русский, и наш, американский. Мы теперь покатились к черте, где бушуют сплошные цунами. Господь решил примерно наказать нас. И больше всего, и скорее он отдерёт за уши американцев. Сюда и раньше навалил разный сброд, но то был белый сброд и мы ещё кое-как понимали друг друга. Но потом к нам тихой сапой наползли евреи и скоренько поняли, что без помощи дикарей им не вытащить из наших карманов деньги. И они послали эмиссаров и вербовщиков на чёрный континент. Там они сгребали всякий людской хлам: бандитов, развратников, курцов гашиша, и этих... как их? горилл, не признающих женщин. Такие и тогда уже были! Ну, и вот... Тащили их до тех пор, пока их не стало много и без них уже не решить никакого дела. Вы там в России ещё не знаете, что это такое. Впрочем, кое-что подобное уже образовалось и у вас на русской земле. Но я думаю, что на Россию прожорливой саранчи не хватит. Китай к вам не полезет; боится ядерной бомбы. К тому же для борьбы с американцами ему союзник нужен. Россия — это его охранительный рубеж на Балтике, на Чёрном море и Тихом океане. Бог так устроил: Россия выживет, а Штаты провалятся в тартарары. Но ваш остров останется. И на нём славянская крепость выживет. Я для того и купил его, и подарил своей внученьке, чтобы при всех оборотах истории славянский мир уцелел.
Дедушка Драган говорил при абсолютной тишине; казалось, и стены, и шторы на окнах замерли, слушая этого человека. Два его почтенных сына, один из которых готовился стать президентом Америки, не проронили ни слова; и адмирал при своей шумной натуре вёл себя тихо, как примерный ученик на уроке. Было видно, что тут привыкли слушать деда. Все знали, что он не только в кругу друзей, но даже и на Совете Богов слывёт за мудрейшего. Недаром же именно он, как только появились российские олигархи, сказал на собрании клуба богатейших людей Америки: «Этих... новых русских в наш клуб пускать не следует. С ними и банки-то скоро наплачутся. Деньги с неба не падают, а если упали, то Господь знает, кто и как их уронил и кто подобрал».