Моссад. путём обмана
Глава 5. Первая практика
В начале марта 1984 года, наконец, пришло время покинуть классы. Нас осталось только 13 кадетов. Нас разделили на три команды и разместили в разных квартирах в Тель-Авиве и в его окрестностях.
Каждая квартира играла роль одновременно и «безопасного дома» и резидентуры. Моя квартира была на четвёртом этаже; с одним балконом на гостиную и кухню, ещё там были две спальни, ванная и отдельно туалет.
Скупо меблированное жилище принадлежало одному «катса», который в это время работал заграницей.
За нашу резидентуру или конспиративную квартиру отвечал наш инструктор Шаи Каули. Другими практикантами в ней были Цви Г., психолог, Арик Ф., мой приятель Авигдор А. и ещё некий Ами, красавчик-лингвист.
Ами, помимо своих очевидных недостатков, ещё и не переносил табачный дым — и это в окружении, где непрестанное курение чуть ли не было частью ритуала посвящения.
Ами, холостяк из Хайфы, был похож на кинозвезду и страшно боялся, как бы его не побили. Мы вообще удивлялись, как он выдержал первые тесты.
Мы впятером с чемоданами въехали в квартиру в девять утра. У нас было 300 долларов наличными — куча денег, если учесть, что месячная зарплата у новичка составляет 500 долларов.
Мы были недовольны тем, что Ами в нашей группе, потому что он был очень скучным. Тогда мы начали при нём рассуждать, что делать, если придёт полиция, как лучше всего подготовиться к боли при побоях, всё это только чтобы ещё больше напугать Ами. Хитрые псы, какими мы стали, получали от этого наслаждение.
Когда в дверь постучали, Ами подпрыгнул и не смог скрыть напряжения. Но это был Каули, который принёс каждому по конверту. Ами накинулся на него: «Ну, всё, мне это надоело!» Каули ответил, что он должен подойти к Аралеху Шерфу, шефу Академии.
Ами перевели в группу на Диценгофф-Стрит, но когда однажды в комнату вломилась полиция, он встал и со словами: «Ну, теперь с меня точно хватит», просто вышел и уже не вернулся.
Так нас осталось двенадцать.
В конвертах Каули лежали инструкции для наших заданий. Моей задачей было установить контакт с человеком по имени Майк Харари. Его имя мне тогда ничего не говорило. Затем я должен был собрать сведения о человеке, которого его друзья знали под именем «Майки» — в конце 40-х он был лётчиком-добровольцем в Войне за независимость.
Каули пояснил, что мы должны помогать друг другу при выполнении заданий. Потому мы разработали оперативный план и продумали проверочный маршрут для поддержания безопасности жилища. Ещё Каули дал каждому документы — я снова стал «Симоном» — и бланки отчётов.
Сначала нам нужно было смастерить тайник для документов, затем разработать «легенду» для объяснения нашего нахождения в квартире на случай полицейской облавы. Лучший метод для этого — «цепочка пояснений».
Я скажу, что приехал из Холона в Тель-Авив и встретил в кафе Джека, владельца квартиры. Дальше я объясню, что Джек разрешил мне воспользоваться его жильём, потому что он на два месяца уедет за границу».
Потом я встретил в ресторане Арика. Мы с ним познакомились в армии в Хайфе. Потому он здесь. А Авигдор — друг Арика, и у них тоже готова история. Всё звучит вполне приемлемо. Каули мы сказали, чтобы он придумал собственную историю.
Из стола в гостиной мы соорудили тайник. Это была рама со стеклянным листом поверх деревянной пластины, на которую мы осторожно положили еще одну «фальшивую» пластину. Нужно было только снять стеклянный лист и верхнюю деревяшку. Доступ к нему удобен, но никто чужой не догадается туда заглянуть.
Мы договорились о специальном стуке в дверь — сначала стукнуть два раза, потом один раз, два раза и ещё один раз — сигнал, что пришел кто-то из своих. Перед тем, как вернуться в квартиру, мы решили звонить и передавать по телефону кодированное сообщение. Если никого дома не оставалось, то на верёвке на балконе вывешивалось желтое полотенце.
Мы были в ужасном напряжении. Нам казалось, что нам предстоит переход реки вброд, хотя это были собственно лишь учения.
Перед тем, как Каули продолжил, мы уже разработали свои планы подхода к «объектам разработки» и получения от них информации. Так как они жили по постоянным адресам, первым шагом стало наружное наблюдение.
Авигдор решил для меня проследить за домом Харари, а я присматривал за объектом Арика — человеком, владевшим фирмой игрушек «Букис Тойс».
О Харари я знал только имя и адрес. В телефонной книге его имя не значилось. Но в библиотеке я нашел его в справочнике «Кто есть кто». Данные о нём не отличались полнотой.
Там было лишь сказано, что Харари президент страхового общества «Мигдал», одного из наибольших в стране, его центральное бюро находилось возле района Хакирия. Там находятся многие правительственные здания. Кроме того, было отмечено, что жена Харари работает библиотекарем в Тель-Авивском университете.
Я решил попытаться устроиться на работу в страховой компании «Мигдал». Меня послали в отдел кадров. Став в очередь, я заметил человека примерно моего возраста, работавшего в бюро по соседству. Я услышал, как кто-то назвал его «Яковом».
Я вошел в его бюро и спросил: «Яков?»
— Да, кто ты?
— Я Симон. Я тебя помню. Мы оба были в Тель-Хашомер (это самая большая база для новобранцев, через неё проходит любой израильтянин.)
— В каком году ты был там? — спросил он.
Вместо того чтобы ответить прямо, я сказал: «Я был двести третьим». Это первые цифры номера серии, но они означают скорее временной интервал для призывников, а не конкретный год или месяц.
— Я тоже 203-й, — сказал Яков.
— Авиация?
— Нет, танки.
— А, понгос, — засмеялся я («Понгос» (искаженное «гриб») — так на иврите в шутку называют танкистов, потому что в танке всегда жарко, душно и часто влажно).
Я сказал, что немного знаком с Харари и спросил Якова, нет ли в их фирме свободных вакансий.
— О, да, нам нужны представители.
— А Харари всё ещё президент?
— Нет, нет, — ответил Яков и назвал другую фамилию.
— О, а что же теперь он делает?
— Он теперь дипломат, — сказал Яков. — И, кроме того, у него импортно-экспортная фирма в здании «Кур».
Тут у меня в голове щёлкнуло — Авигдор рассказывал, что видел перед домом Харари «Мерседес» с белым дипломатическим номером. Меня сбило с толку, когда я это услышал. Человек с еврейским именем, поддерживающий контакты с иностранными дипломатами, в Израиле всегда под большим подозрением.
В нашей стране всех дипломатов считают шпионами. Потому израильский солдат, путешествуя автостопом, не может садиться в автомобиль с дипломатическими номерами — за это ему «светит» военный трибунал.
Когда Авигдор увидел «Мерседес» перед домом Харари, мы ещё не знали, что это его машина. Мы подумали, что к нему кто-то приехал в гости.
Я ещё немного побеседовал с Яковом, пока ко мне не подошла женщина, сказав, что пришла моя очередь. Я не хотел вызывать подозрений, потому последовал за ней в отдел кадров, но при разговоре не проявил ни малейшего желания действительно получить работу.
Теперь я уже знал, где работает жена Харари — в университете Тель-Авива, и что сам Харари дипломат. Но где? И для кого? Конечно, я мог бы последить за его машиной. Но ведь раз Харари дипломат, можно предположить, что он прошёл разведывательную подготовку. А я не хотел провалить своё первое задание.
На второй день я сообщил Каули, что буду решать задания по очереди. Сначала я установлю контакт с Харари, а потом выясню, кто такой Майки.
Каждый раз, выходя из квартиры, мы предполагали, что за нами могут следить. Если так случится, то нужно сообщить другим в квартире, что она уже не безопасна. Конечно, каждый из нас знал, где остальные, ведь мы согласовывали наши отчёты для Каули.
Тогда я помнил методы АПАМ даже во сне. На четвёртый день, двинувшись к зданию «Кур», я заметил за собой «хвост» близ района Хакирия.
Мой обычный безопасный маршрут был таков: сесть на автобус в Гиватайме, доехать до Дерах Петах-Тиква, и выйти на углу Каплан-Стрит, улицы идущей прямо в Хакирию.
В тот день я тоже вышел из автобуса, описал круг, как всегда делал перед тем, как сесть на следующий автобус до Гиватайма, посмотрел направо и ничего не увидел. Но взглянув налево, я засёк нескольких мужчин в припаркованной машине на стоянке. Было видно, что они не отсюда. Я подумал, ладно, я с вами поиграю в маленькую игру и оставлю с носом.
Я подошёл к месту, где мост пересекает Петах-Тиква в направлении здания «Калка», было примерно 11.45. Движение на улице было ужасное. Я поднялся к мосту, остановился и увидел, как водитель запаркованной машины ищет меня взглядом, потому что он, очевидно, не предполагал, что я могу наблюдать за ним сверху.
За мной стоял еще один мужчина, но он не мог незаметно для меня подойти ближе. На другом конце моста стоял ещё один тип, очевидно готовый преследовать меня, если бы я пошёл на север, затем ещё и третий человек на случай, если бы я пошёл на юг. С моего наблюдательного пункта на мосту я держал всё в поле зрения.
Под мостом развернуться машине было нельзя. Вместо того чтобы перейти мост, я устроил маленькое шоу. Я приложил ладонь ко лбу, будто что-то забыл, быстро повернулся и пошёл назад к Каплан-Стрит, медленно, чтобы они могли последовать за мной.
Меня разбирал смех, когда я услышал под мостом гудки, потому что их машина безуспешно пыталась развернуться в плотном потоке автомобилей.
По Каплан-Стрит они все могли идти за мной только гуськом. Я поднялся до половины улицы к армейскому посту перед воротами Виктор-гейт (названными так в честь моего бывшего ротного старшины), перешел улицу через застопорившийся поток машин в направлении киоска, где купил печенье и лимонад.
Стоя там, я увидел, что машина медленно приближается. Тут я заметил, что водителем в ней был Дов Л. Я быстро перекусил, спустился к их машине, совершенно застрявшей в пробке, опёрся на её капот, чтобы проскользнуть перед бампером, и пошёл дальше. За спиной я слышал, как Дов Л. говорил в свою мини-рацию что-то вроде: «О’кей. Один — ноль в твою пользу. Тут ты меня обставил».
Я был на самом деле горд. Это оказалось забавным. Дов потом сказал мне, что его ещё никто так ловко не смог перехитрить, он действительно был сбит мною с толку.
Удостоверившись, что «чист», я взял такси и поехал в совсем другой район Тель-Авива, где ещё раз провёл проверку на маршруте, чтобы быть совершенно уверенным, что всё это не их фокус для того, чтобы я считал себя в безопасности.
Затем я вернулся к зданию «Кур» и сказал на входе, что у меня назначена встреча с господином Харари. Мне сказали подняться на четвёртый этаж, где на маленькой табличке было написано что-то вроде импортно-экспортной экспедиции.
Я решил зайти в обеденный перерыв, потому что в это время высшие менеджеры редко остаются на работе. Сперва я хотел только поговорить с секретаршей и получить номер телефона и немного информации. А если Харари окажется на месте, то придётся импровизировать.
К счастью, на месте была лишь секретарша. Она сказала, что фирма перевозит по морю свои собственные товары, в основном, в Южную Америку, и очень редко берёт каботажные или попутные грузы у других фирм, лишь чтобы заполнить корабль полностью.
Я сказал ей, что слышал в страховой компании, что Харари работает здесь.
— Нет, нет, — ответила она. — Он партнёр фирмы, но он здесь не работает. Он посол Панамы.
— Простите, — сказал я (плохой ответ, но это оказалось для меня полнейшим сюрпризом), — я думал, что он израильтянин.
— Так и есть. Он почётный посол Панамы.
Выйдя из здания, я проделал проверочный маршрут и написал полный отчёт обо всех моих действиях в этот день.
Когда пришёл Каули, он спросил меня, насколько далеко я продвинулся и как я собираюсь установить контакт.
— Я пойду в панамское посольство.
— Почему? — спросил Каули.
Я уже успел разработать план. У побережья Панамы есть группа маленьких островов, где процветает разведение жемчужин. В Израиле Красное море тоже очень хорошо подходит для разведения жемчужин. Оно спокойное, в нём достаточно соли, а на другой стороне в Персидском заливе полно жемчужных раковин.
Я специально прочёл об этом в библиотеке — особенно о жемчужной индустрии. Я пойду в посольство и представлюсь партнёром богатого американского коммерсанта, который хочет заняться разведением жемчужин в Эйлате.
Ввиду высокого качества панамских жемчужин ему нужно привезти один контейнер жемчужных ракушек из Панамы в Израиль для развития этой индустрии. План должен намекать на то, что у задействованных людей много денег, и что они не ищут быстрой прибыли, ведь первые три года, пока не появятся жемчужины, никаких прибылей ожидать не приходится. Каули согласился с планом.
Теперь мне следовало договориться о встрече с Харари, а не с официальным дипломатическим представителем Панамы. Позвонив в посольство и представившись как Симон Лахав, я сказал, что хотел бы предложить инвестиции в экономику Панамы.
Секретарша посоветовала обратиться к атташе. Но я ответил: «Нет, мне нужен кто-то с опытом в бизнесе». Тогда она сказала: «Возможно, вам следовало бы поговорить с господином Харари» Мы договорились о встрече с ним на следующий день.
Я сказал ей, что меня можно застать в отеле «Шератон», если потребуются дополнительные детали. Я был зарегистрирован там в рамках соглашения Моссад со службами безопасности различных гостиниц. Офицерам предоставляется в них комната для приёма сообщений.
В ходе дня мне пришло сообщение, что г-н Харари может принять меня в 18. 00 в посольстве. Это показалось мне странным, потому что посольство закрывалось уже в пять часов вечера.
Посольство Панамы расположено на первом этаже жилого дома на набережной южнее аэропорта Сед-Дов. Мне потребовался паспорт, потому что я хотел выступать не как израильтянин, а как бизнесмен из Британской Колумбии, Канада.
Я уже связался по телефону с мэром Эйлата Рафи Хохманом, которого знал ещё с тех времён, когда один год прожил Эйлате. Мы вместе ходили в одну гимназию. Я, конечно, не сказал Хохману, кем я стал сейчас, но обсудил с ним проект, на всякий случай, если вдруг Харари захочет что-то перепроверить.
К несчастью Каули не смог получить нужный мне паспорт, потому я пошёл без него, подумал, что если он спросит, скажу, что я канадец, поэтому не привык обычно носить с собой паспорт и оставил его в гостинице.
Я вошёл в посольство и нашёл Харари совсем одного. Мы сели напротив друг друга в шикарном офисе. Харари сидел за большим письменным столом, а я излагал ему свой план.
Его первым вопросом было: «Стоит ли за вами банк или это частные инвестиции?»
Я сказал, что это спекулятивный капитал, считающийся очень рискованным. Харари улыбнулся. Я как раз собирался углубиться в детали разведения жемчужных раковин, как Харари спросил: «О какой сумме идёт речь?»
— Столько, сколько потребуется, до 15 миллионов долларов. Но у нас очень большое поле для игры. Мы рассчитываем, что производственные расходы за три года не превысят 3-5 миллионов.
— Зачем тогда такое большое вложение капитала, при столь небольших расходах? — спросил Харари.
— Потому что потенциальные прибыли очень высоки, а мой партнёр умеет делать деньги.
Тут я снова захотел вернуться к техническим деталям, попытаться ввернуть в беседу имя мэра Эйлата. Но Харари прервал меня, нагнулся через стол и сказал: «За хорошую цену вы можете в Панаме получить всё, что захотите».
Тут у меня возникла настоящая проблема. Я вышел на этого типа и хотел спихнуть его с горы, медленно вываляв его в грязи. Я хотел играть роль чистенького парня, но не успел открыть рот, как он уже столкнул с горы вниз меня самого.
Я находился в посольстве и разговаривал с почётным послом. Он меня никогда раньше не видел, но сразу же заговорил о взятках.
— Панама удивительная страна, — заметил Харари. — Собственно говоря, это даже не страна. Скорее это коммерческое предприятие. Я знаю там нужных людей или, другими словами, владельцев предприятий.
В Панаме одна рука моет другую. Сейчас вы, возможно, хотите договориться о жемчужном бизнесе. Завтра, может быть, мы захотим что-то от вас. Это обычаи и нравы бизнеса, и мы охотно работаем с дальним прицелом.
Харари помолчал и вдруг спросил: «Но перед тем, как двинуться дальше, могу я увидеть ваше удостоверение личности?»
— Какое ещё удостоверение?
— Ну, ваш канадский паспорт.
— Я никогда не ношу с собой паспорт.
— В Израиле вы всегда обязаны иметь паспорт при себе. Позвоните мне, когда он будет при вас, и мы продолжим разговор, — сказал он. — Сейчас, как вы видите, посольство уже закрыто.
Он встал и молча проводил меня к двери.
Я неумело отреагировал на вопрос Харари о паспорте. Я медлил, едва ли не заикался. Тут, видимо, насторожился его инстинкт разведчика и он заосторожничал. Внезапно он стал очень опасен.
Я вернулся в квартиру после обычной проверочной процедуры и к десяти вечера закончил свой отчёт. Зашел Каули, чтобы прочесть его.
Каули ушёл, и вскоре после этого вломилась полиция, выбив дверь. Нас всех отвезли в участок в Рамат-Гане и поместили в разные камеры перед допросом.
Это должно было ещё раз напомнить нам, что при работе в резидентуре за границей нашим главнейшим врагом остаётся местная полиция. Если, к примеру, в отчёте пишешь, что за тобой была слежка, нужно уточнять, были это, по твоему мнению, полицейские или нет.
Нас продержали всю ночь. Когда мы вернулись в квартиру, дверь уже почти отремонтировали. Через 10 минут зазвонил телефон. Это был Аралех Шерф, директор Академии. Он сказал: «Виктор? Бросай всё и приезжай сюда. Я хочу тебя видеть. Немедленно».
Я взял такси до угла близ «Кантри-Клаба», потом пошёл пешком к школе. Что-то было не так, я чувствовал это. Возможно, они уже выяснили, что, к примеру, производитель игрушек был раньше человеком Моссад, как у контакта Авигдора, владельца ликероводочного завода.
Шерф сказал: «Скажу тебе прямо. Майк Харари был шефом «Метсады». Единственным тёмным пятном в его карьере был Лиллехаммер, где он руководил операцией. Шаи Каули так гордился тобой. Он дал мне твой отчёт.
Но, по твоим данным Харари выглядит не особо хорошо. Вроде мошенника. Потому я позвонил ему прошлой ночью и спросил об его версии. Прочёл ему твой отчёт. Он сказал, что всё, написанное тобой, ложь». Затем Шерф рассказал мне версию Харари.
Согласно ей, я пришёл, прождал 20 минут, пока он освободился, и начал говорить по-английски с ужасным акцентом. Он заявил, что разглядел во мне жулика и прогнал. Он сказал, что ничего не знает ни о каких жемчужинах, и обвинил меня в том, что я полностью выдумал историю.
Шерф добавил: «Харари был моим шефом. Ты хочешь, чтобы я поверил тебе, новичку, а не ему?»
Я почувствовал, как кровь ударила мне в голову. Меня охватила ярость. Пусть у меня не самая лучшая память на имена, однако, мои отчёты всегда были почти безупречны. Но перед тем, как встретиться с Харари, я включил спрятанный в моём «дипломате» диктофон, и теперь смог дать Шерфу плёнку.
— Вот наша беседа. Делайте с ней всё, что хотите. Потом вы сможете сказать, кому вы верите. Я записал на плёнку каждое слово.
Шерф взял пленку и вышел из кабинета. Через 15 минут он вернулся.
— Хочешь, чтобы тебя отвезли в твою квартиру? — спросил он. — Видимо, тут какое-то недоразумение. Вот в конвертах деньги для вашей команды.
— Можете вы вернуть мне плёнку? — спросил я. — На ней есть ещё материалы с другой операции.
— Какую плёнку?
— Ту, что я вам только что дал.
— Послушай, — сказал Шерф. — Я знаю, у тебя была тяжелая ночь в полицейском участке. Я прошу прощения, что мне пришлось после всего вызвать тебя сюда только чтобы дать денег для твоей группы. Но так иногда получается.
Позднее во время моей беседы с Каули, тот сказал мне, что был очень рад, узнав, что я записал разговор на плёнку. — Иначе, — сказал Каули, — тебе пришлось бы худо, тебя могли даже выгнать с курса.
Я никогда ничего больше не видел и не слышал об этой плёнке, но я усвоил урок. Так в моём представлении о Моссад возникла первая трещина. Ведь это же великий герой. Я много слышал о делах Харари, правда, под его тогдашним кодовым именем «Кобра». Потом я выяснил, кем он был.
Когда Соединённые Штаты сразу после полуночи 20 декабря 1989 года высадились в Панаме, чтобы свергнуть генерала Мануэля Норьегу, в первых сообщениях рассказывалось, что Харари был взят там в плен.
В радионовостях его описывали, как «таинственного бывшего офицера разведки Моссад, ставшего одним из самых влиятельных советников Норьеги». Полицейский чиновник нового поставленного американцами у власти правительства выразил своё удовлетворение и заявил, что Харари был вторым после Норьеги «по важности лицом в Панаме».
Но эта радость оказалась преждевременной. Американцы поймали Норьегу, но Харари исчез. Вскоре после этого он снова вынырнул в Израиле, где ему и место.
Мне нужно было решить ещё вторую задачу — собрать информацию о бывшем летчике «Майки». Мой отец Сид Остен (он изменил свою фамилию на «Островский»), который сейчас живёт в Омахе, штат Небраска, был командиром в израильской авиации.
Поэтому мне были знакомы блистательные операции и подвиги времён Войны за независимость. Это были в основном пилоты американских, британских и канадских ВВС Второй мировой войны, позднее добровольно дравшиеся за Израиль.
Многие из них размещались на авиабазе Седе-Дов, которой командовал мой отец. В архивах я нашёл много имён, но ни малейшего указания на человека по имени Майки.
Моим следующим шагом был звонок Мусе М., начальнику службы безопасности с просьбой о регистрации в отеле «Хилтон». Затем я добыл немного картона и стойки для вывесок.
Затем я позвонил в бюро связи ВВС и сказал, что я канадский режиссёр и хочу снять документальный фильм о добровольцах, сражавшихся за создание Государства Израиль. Я сказал, что следующие два дня меня можно застать в «Хилтоне» и с удовольствием встретился бы со всеми людьми, с кем только возможно.
Только месяц назад в ВВС прошло торжественное награждение ветеранов орденами, потому их список адресов был на актуальнейшем уровне. Офицер связи сообщил, что он сам связался с 23 из них, и 15 выразили желание встретиться со мной в отеле. Если мне что-то ещё понадобится, мне следует только позвонить.
Я взял картон и нарисовал таблички с надписью «Небо в огне. История Войны за независимость», а внизу приписал: «Canadian Documentary Film Board».
В пятницу в десять утра в сопровождении Авигдора я вошёл в «Хилтон». Авигдор был в американской куртке и нёс таблички.
На мне был дорогой костюм. Авигдор поставил у входа одну табличку, на которой была указана комната, где состоится встреча и ещё одну — в холле. Никто из работников отеля не спросил нас, что мы тут делаем.
Около пяти часов я разговаривал с этими людьми, поставив на стол магнитофон. Один из них, ничего не подозревая, рассказывал мне истории о моём отце.
Однажды, когда несколько ветеранов заговорили одновременно, я сказал: «Майки? Кто такой этот Майки?», хотя это имя никто не упоминал.
— О, это Джейк Коен, — сказал один из присутствующих. — Он раньше был врачом в Южной Африке.
Затем они довольно долго говорили о Майки, который теперь полгода живёт в Израиле и полгода в США. Вскоре после этого я поблагодарил всех и сказал, что мне пора уходить.
Я никому не давал визитку. Я никому ничего не обещал. Но я получил имена всех. Все они пригласили меня на обед. Они были, как пудинг в миске. Из них можно было слепить всё, что угодно.
Затем я вернулся в квартиру, написал отчёт и сказал Каули: «Если на плёнке есть что-то, чего я не должен писать, скажите это мне прямо сейчас».
Каули засмеялся.
* * *
Когда в марте 1984 года эта часть нашего курса подходила к концу, Аралех Шерф предложил знаменитому израильскому кинопродюсеру Амосу Этингеру нашу добровольную помощь.
Он должен был в концертном зале Музея человека в Тель-Авиве поставить шоу для ежегодного конгресса Моссад, который длится полтора дня. Жена Этингера Тамар Авидар — известная журналистка, которая одно время даже была атташе по культуре в посольстве Израиля в Вашингтоне.
Это событие — один из редчайших случаев, когда Моссад устраивает что-то открытое для публики. Хотя эта общественность в основном состоит из расширенной «семьи» Моссад — в основном, политиков, военных разведчиков, ветеранов и издателей разных газет.
Нас замучили. Нужно было ещё писать отчёты для Каули, а мы предыдущей ночью почти не спали, потому что репетировали большое шоу.
Тут Йоси предложил пойти к нему домой, потому что нам на всякий случай всё равно приходилось держаться вместе. Тут Йоси вспомнил, что на улице его ждёт женщина, с которой он договорился. Так что поспать ему так и не удалось.
Я упрекал его: «Ты же только что женился. Скоро у тебя будет ребёнок. Зачем тогда ты вообще вступил в брак? Ты никак не можешь успокоиться. Как рыба в воде. По крайней мере, одна часть тебя всё время в плавании».
Он объяснил мне, что родители его жены владельцы лавки на площади Кикер Хамдина (что-то вроде шикарной Пятой авеню в Нью-Йорке), потому деньги не играли роли. К тому же он ортодокс, поэтому его родители так ждали внука. — Я ответил на твой вопрос? — сказал Йоси.
— Частично, — ответил я. — Ты не любишь свою жену?
— Люблю. Как минимум два раза в неделю.
Единственным человеком, кто мог бы посоревноваться на равных с Йоси в сфере сексуальных авантюр, был Хайм. Парень был просто чудом. Йоси был очень рассудителен, Хайм вовсе нет. Я никак не мог понять, почему Моссад принял на службу такого глуповатого парня, как Хайм.
Он был не лишён некоторого ординарного шарма, но не более того. Всё, что его интересовало — перегнать Йоси в сексе. При этом даже Джимми Дюранте опередил бы Хайма на конкурсе красоты. Один здоровенный нос чего стоил! Но для него важно было не качество, а количество.
На многих людей производит сильное впечатление информация, что ты работаешь на Моссад. Ты считаешься в их глазах обладающим силой и властью. Такие парни могут только импонировать женщинам, прозрачно намекая на свои связи с Моссад. Это опасно. Это против всех правил. Но это их игра. И они всё время хвастались своими достижениями.
Хайм был женат и часто приходил на наши вечеринки вместе с женой. Его жена рассказывала Белле, моей жене, что у неё нет никаких проблем с Хаймом, потому что он «самый верный муж на Земле». Я был страшно поражён этими словами.
Но больше всего меня шокировала победа Йоси, которую он одержал на 14-м этаже штаб-квартиры в Тель-Авиве, в «тихой комнате», из которой звонят агентам. Телефонная система располагает прибором под условным названием «Bypass», т. е. «обводной канал».
С помощью этой системы обводной перекоммутации «катса» например, может позвонить своему агенту в Ливане, чтобы у всех, кому удастся подслушать этот разговор, возникло впечатление, что звонили из Лондона, Парижа или другой европейской столицы
Когда комната использовалась, на входе загоралась красная лампочка, чтобы никто не мог зайти. Оказалось, что красный свет подходил и для других целей. Йоси брал с собой в комнату секретаршу — ужасное нарушение правил безопасности — и соблазнял её, пока переговаривался со своим агентом в Ливане.
Чтобы доказать, что это действительно ему удалось, он рассказал Хайму, что спрятал трусики женщины под монитором. Потом Хайм вошёл в комнату и действительно нашел трусики. Он принёс их этой женщине и спросил: «Это твои?»
Обескуражено она ответила, что нет, но Хайм бросил их ей на стол и сказал: «Смотри, не простудись».
Все в доме об этом знали. Так как я человек честный и достаточно прямой, то разрушил некоторые такие связи. Между мужчинами, трахающими всех вокруг, возникали своего рода компашки. Я-то думал, что взошёл на Олимп Израиля, а оказалось, что очутился в Содоме и Гоморре, и это меня разочаровало.
Это пронизывало всю работу. Каждый был связан с кем-то через секс. Возникла целая система взаимного фаворитизма. Ты — мне, а я — тебе. Ты поможешь мне. Я помогу тебе. Так и продвигались вперёд «катса» вверх через секс. Большинство секретарш в бюро были довольно красивы. Их выбирали по этому признаку.
Но дошло до того, что они стали в чистом виде товаром для потребления: это просто стало частью их работы. Были шпионы, которые по два, три, четыре года не бывали в Израиле.
«Катса» отвечавшие за них в отделе «Метсада» были единственными связующими звеньями между ними и их семьями. Еженедельно эти «катса» контактировали с жёнами шпионов. И через некоторое время эти контакты выходили за рамки разговоров, а в конце они уже спали с чужими жёнами.
Такому человеку ты доверяешь свою жизнь; но жену ему лучше не доверять. Ты работаешь во враждебной арабской стране, а он в это время соблазняет твою супругу. Это было настолько обычное явления, что на просьбу перейти в отдел «Метсада» задают вопрос: «Зачем, ты что — такой бабник?»
Упомянутое мною выше шоу новичков называлось «Тени». Это была шпионская история, разыгрываемая полностью за тремя огромными простынями в роли экранов. На них так падал свет, что возникала игра теней. Так как мы были будущими «катса», наши лица не должны были быть известны широкой публике.
Спектакль начинался с танца живота и соответствующей турецкой музыки. Человек с «дипломатом» в руке проходил за экраном. Этим обыгрывалась популярная внутри Моссад шутка, что настоящего «катса» легко узнать по трем «С» — чемодану «Самсонайт», дневнику в кожаном переплёте «Севен Стар» и часам «Сейко».
Следующая сцена показывала вербовку. За экраном едко намекнули на вскрытие мешка с диппочтой, затем действие переместилось в Лондон. В квартире один человек говорил по телефону, а в соседней комнате (т.е. за соседним экраном) другой в наушниках подслушивал первого.
Затем показали вечеринку в Лондоне, где возникали тени арабов в их национальных головных уборах. Они напивались и становились, расслабившись, всё более открытыми. За следующим экраном «катса» встречался с арабом, обмениваясь с ним чемоданами «Самсонайт».
В конце все собрались за экранами, и, взявшись за руки, запели на иврите песню «Дождись другого дня», музыкальное выражение старой поговорки «в следующем году в Иерусалиме», традиционного пожелания евреев до основания Израиля.
Через два дня состоялась завершающая вечеринка с барбекю во внутреннем дворе Академии, рядом с залом для настольного тенниса. Наши жёны, наши инструкторы, все, с которыми мы имели дело, были тут.
Наконец-то нам это удалось.
Был март 1984 года. Мы закончили один курс, но нас ожидали ещё два.