Единственная
22
Только во взятой напрокат машине, без приключений направляясь в гостиницу, мы решились наконец затронуть этот вопрос.
— Ну, хорошо, — сказала Лесли, ведя машину по въезду на скоростную трассу Санта Моники, — мы будем об этом рассказывать, или нет?
— На конференции?
— Вообще.
— И что мы расскажем? Смешную сказку о том что случилось по пути на собрание?
Мы остановились между небом и землёй на три месяца застряв в измерении где нет ни пространства ни времени, просто иногда кажется что они там есть, и мы обнаружили что каждый человек суть некий аспект каждого человека, потому что сознание едино и, кстати, будущее мира субъективно и мы выбираем то чему предстоит произойти со всем миром, посредством того, что избрано нами, в качестве нашей собственной истины, большое спасибо за внимание, мы готовы ответить на вопросы?
Она рассмеялась:
— Тогда, как лишь немногие в этой стране соглашаются, что существует вероятность наличия у человека более чем одной жизни, являемся мы и утверждаем: нет, каждый имеет бесконечное количество жизней, и все они существуют в одно и то же время!
Лучше не ввязываться. Давай оставим всё случившеёся при себе.
— Ну, в общем-то, это не ново, — сказал я. — Помнишь, как у Альберта Эйнштейна?
Для нас — верующих физиков — различие между прошлым, настоящим и будущим — не более чем иллюзия, хотя иллюзия и весьма основательная.
— Альберт Эйнштейн такое говорил? — Да это меньше половины того, что он сказал! Если хочешь узнать что-нибудь невероятное, спроси у физика.
Световые лучи изгибаются, пространство искривляется, часы в ракетах идут медленнее, чем дома; расщепляя одну частицу, получаем две таких же размеров, стреляешь из ружья, двигаясь со скоростью света, и из ствола ничего не вылетает...
Тут не мы одни выбрасываем всё это в мир, только ты и я. Любой, кто читает квантовую механику, любой, кто когда-либо развлекался игрой с кошкой Шредингера...
— Ну, и скольких любителей кошек Шредингера ты знаешь? — спросила она. — Много ли людей холодными ночами корпят над расчётами по квантовой физике?
Не думаю, что нам следует рассказывать. Не думаю, чтобы кто-то нам поверил. Это случилось с нами, но даже я не уверена в том, что всё это — правда.
— Мой дорогой скептик, — произнёс я. Но и у меня не было уверенности. А если всё это был сон, редкостный сон для двоих, всё это — узор, Пай и... а если всё это — фантазия?
Я прищурился, разглядывая транспорт на дороге — проверка нового угла зрения. Вон в том «Мерседесе» с затемнёнными стеклами — не мы ли? А в ржавом «Шевроле» у обочины с окутанным паром радиатором?
А вон те молодожёны — не мы, случайно? Не мы ли идём вдоль дороги, замышляя преступление, неся в сердцах своих жажду убийства?
Мы пытались увидеть их, как себя, в других телах, но ничего не получалось. Каждый человек был отделён и закатан в стальные листы. Мне настолько же трудно было представить нас в роскоши, насколько невозможно — в нищете, хотя мы пережили и то, и другое. Мы есть мы, и никто другой.
— Ты проголодался? — спросила Лесли.
— Я не ел несколько месяцев.
— Но до бульвара Робертсона доживёшь?
— Доживу, если доживёшь ты.
Лесли с превышением скорости промчалась по трассе, свернула на улицы, которые знала ещё со времён своей жизни в Голливуде.
Та жизнь была теперь куда более далёкой, чем жизнь Ле Клерка — настолько слабую связь с тем временем ощущала, по её словам, Лесли.
Бывало, вечером, улёгшись в постель, мы смотрели старые фильмы, и Лесли вдруг ни с того ни с сего обнимала меня, говоря:
— Спасибо тебе за то, что ты избавил меня от всего этого!
И всё же, я подозревал, что какая-то часть её по всему этому скучает, хотя она никогда в этом не признавалась. Разве что, если фильм оказывался очень хорошим.
Ресторан был на месте — вегетарианский рай для добросовестно проголодавшихся — с классической музыкой и полным запретом курения. С тех пор, как мы уехали из города, он приобрёл популярность, и ближайшая свободная парковочная площадка нашлась только за квартал от него.
Она выбралась из машины и живо направилась к ресторану.
— Я здесь жила! Ты веришь? Сколько жизней тому назад?
— Неправильно говорить тому назад, — я взял её за руку, чтобы она не шла так быстро. — Хотя, должен признаться, осознать существование последовательных жизней несколько легче, чем одновременных. Сначала — древний Египет, потом — немного перипетий во времена династии Хань, освоение Дикого Запада...
По пути к ресторану нам попался огромный торговый Центр с целой стеной телевизоров в витрине — мельтешащая путаница форматом четыре на четыре.
—... но то, что мы узнали, далеко не так просто. Тут Лесли бросила взгляд на витрину и остановилась — так внезапно, словно вспомнила об оставленной в машине сумочке, или сломала каблук.
Секунду назад, умирая от голода, она рысью неслась в направлении ресторана, а тут вдруг — полная неподвижность — смотрит телевизор.
— Все наши жизни одновременно? — переспросила она, блуждая взглядом среди экранов. — Жан-Поль Ле Клерк и его время, жизнь во времена конца света, жизнь во вселенной Машары — всё это одновременно, и мы не знаем, как об этом сказать, даже как это осознать?
— М-м-м... Непросто, — признал я.
— Как насчёт какой-нибудь еды?
Она постучала по стеклу витрины.
— Глянь-ка.
Каждый телевизор в витрине был включён на свой канал. В это время дня почти по всем программам шли старые фильмы.
На одном экране Скарлетт O'Xapa клялась не голодать больше никогда в жизни, рядом Клеопатра строила интриги ради Марка Антония, под нею танцевали Фред и Джинджер — вихрь из цилиндра и кружев, справа от них молнией мести дракона пролетал Брюс Ли, возле него капитан Керк и очаровательная лейтенант Полома обводили вокруг пальца космического бога, слева от них стремительный рыцарь метал магические кристаллы, мигом очищавшие его кухню до блеска.
На других экранах — другие драмы. Целый ряд их выстроился в витрине вдоль тротуара. На каждом экране — бирка распродажи: купи меня!
— Одновременно! — сказал я.
— То есть, прошлое или будущее зависит не от того, какой год, — сказала она, — а от того, на какой канал настроиться, зависит от того, что мы выбрали, что решили посмотреть!
— Бесконечное число каналов, — сказал я, интерпретируя образ витрины, — но ни один телевизор не может показывать больше, чем одну программу, поэтому, каждый убеждён, что есть только один канал! Она указала пальцем куда-то мимо меня:
— Новый телевизор.
В другом углу витрины висел новый настенный телевизор, изготовленный с применением высоких технологий. На его экране Спенсер Трейси решал головоломки Кэтрин Хэпберн, и, в то же время, на пятидюймовой врезке толпа автофургонов рвалась к финишу гонок.
— Ага! — произнёс я. — Если мы достаточно развиты, мы можем настраиваться на более чем одну жизнь!
— А что нужно, чтобы стать такими развитыми? — поинтересовалась она.
— Наверное, дороже стоить? Она рассмеялась:
— Я знала, что какой-то способ есть.
Обнявшись, мы пошли дальше, свернули в своё любимое заведение, нашли свободный столик у стены.
Она раскрыла меню и прижала его к себе:
— Салат из сельдерея!
— Есть вещи, которые не меняются, — сказал я.
23
За обедом мы говорили и говорили. Торговый центр — центр — это было совпадение, или нас всегда окружают не замечаемые нами подсказки? Несмотря на то, что мы были ужасно голодны, мы, время от времени, напрочь забывали о еде.
— Это — не совпадение, — говорил я. — Всё метафорично, если задуматься.
— Всё?
— Ну, давай попробуем, — сказал я. — После всего, что мы узнали, что бы ты ни назвала... я скажу тебе, чему нас учит названное тобой.
Даже мне самому такое утверждение показалось слишком... смелым.
Она взглянула на морской пейзаж, изображенный на противоположной стене комнаты:
— Океан!
— Океан содержит в себе множество капель воды, — начал говорить я, почти не задумываясь.
Мысль, мгновенно возникшая в моем уме, была ясна и прозрачна, как кристалл.
— Капли кипящие и замёрзшие, яркие и тёмные, парящие в воздухе и выжимаемые многотонным давлением. Капли, которые меняются с каждым мгновением, испаряются и конденсируются.
Но каждая капля едина с океаном. Без него капли не могут существовать. Без капель же невозможен океан. Но каплю в океане уже не назовёшь каплей. Там между каплями нет границ, пока кто-то их не установит!
— Очень хорошо! — сказала она. — Это очень хорошо, Ричи!
Я посмотрел на салфетку под своей тарелкой. На ней была изображена карта Лос-Анджелеса.
— Улицы и дороги, — сказал я. Она закрыла глаза.
— Улицы и дороги соединяют каждое место со всеми остальными местами в мире. Но каждый водитель выбирает сам, куда ехать, — медленно заговорила она.
— Можно отправиться на природу, а можно — в квартал, где собираются отбросы общества, можно — в университет или в бар, можно устремиться вдаль по дороге, ведущей за горизонт, а можно — сновать туда-сюда по привычной колее. А можно вообще припарковать машину и не ехать никуда.
Лесли наблюдала за тем, как идея трансформируется в её уме, рассматривала её со всех сторон, это её забавляло.
— Можно выбрать климат — всё зависит от того, куда поедешь — в Фэрбэнкс или в Мехико, или в Рио. Можно вести машину осторожно, а можно — мчаться сломя голову.
Можно ехать на гоночной машине или в седане, или на грузовике, можно содержать машину в безупречной форме, а можно дать ей развалиться на куски.
Можно путешествовать без карты, тогда каждый поворот будет приносить неожиданности, а можно всё тщательно спланировать и знать в точности — куда и как проехать.
Каждая из выбранных дорог всегда находится на своём месте — и до того, как мы проедем по ней, и после. Любое возможное путешествие всегда существует, и водитель един со всеми. Просто каждое утро мы делаем выбор — куда отправиться сегодня.
— О-о-о! Потрясающе!
— Интересно, мы только сейчас об этом узнали, — сказала она, — или знали всегда, просто никогда не задавались такими вопросами?
Прежде чем я ответил, она предложила мне ещё один тест:
— Арифметика.
Метод работал не во всем, что мы пробовали интерпретировать, но, когда речь шла о каких бы то ни было системах, интересах или призваниях, он оказывался удачным.
Программирование, кинопроизводство, розничная торговля, игра в игры, авиаспорт, садоводство, инженерное дело, искусство, образование, парусный спорт... за каждым призванием крылась метафора, ясно раскрывающая устройство вселенной.
— Лесли, у тебя нет ощущения... Разве мы — те же, что были раньше?
— Не думаю, — ответила она. — Если бы мы вернулись после всего случившегося и остались неизменёнными, мы бы... но ты не это имеешь в виду, да?
— Я имею ввиду по-настоящему, — сказал я, понизив голос. — Ты посмотри на окружающих, на людей в ресторане. Она посмотрела. Она разглядывала их довольно долго.
— Может быть, всё это развеется, но...
—... но мы знаем здесь всех, — продолжил я.
За соседним столиком сидела женщина-вьетнамка — благодарная добрым, жестоким, злым — всей любимой ею Америке, гордая за своих двух дочерей — лучших учениц в своих классах.
Мы понимали её, мы гордились вместе с ней, гордились тем, что она сделала, превратив надежду своей жизни в реальность.
В другом конце комнаты четверо подростков хохотали, хлопая друг друга по спинам, игнорируя всех, кроме себя, привлекая к себе внимание по причинам, им самим неизвестным.
Эхо тех неловких, болезненных лет наших собственных жизней отдавалось в наших сердцах мгновенным пониманием.
Вот молодой человек — зубрит, готовясь к выпускным экзаменам. Он не замечает ничего, кроме страницы перед ним, водя кончиком карандаша по строчкам.
Он знал, что вряд ли ещё когда-нибудь ему придётся отличать моменты отклонения «я»-луча, но он знал также и то, что путь этот важен, и каждый шаг имеет значение. Мы тоже знали.
Седовласая пара — аккуратно одетые, они тихо беседуют за угловым столиком. Столько всего в этой жизни предстоит вспомнить, такое тёплое чувство — лучшее уже сделано, можно строить планы на будущее, которое никто другой не в состоянии даже представить.
— Какое необычное чувство, — сказал я.
— Да, — подтвердила она. — Это уже когда-то было? В нескольких внетелесных экспериментах я ощущал определённое космическое единство. Но я ещё никогда не чувствовал себя единым с людьми в состоянии полного бодрствования, сидя в ресторане.
— Было, но не такое. Этого, думаю, не было. Обрывки воспоминаний всплывали откуда-то из самой глубины памяти, выхватывая паутину наших связей с каждым из людей, лежащую в основе того, что, как кажется, нас друг от друга отличает.
Жизнь — одна-единственная. Так говорила Пай. Трудно возразить. Тяжело судить, когда сам — в свете прожектора. А когда понял — судить незачем.
Единственная. Не незнакомцы, но дети, знающие души, которыми нам предстоит стать?
Концентрат глубоко скрытых ожиданий, любопытство — то, что соединяет нас друг с другом, безмолвное спокойное удовлетворение своей властью строить жизни, творить приключения, порождать жажду знания.
Единственная. В этом городе они — это тоже мы? Неизвестный и суперзвезда, торговец наркотиками и полисмен, адвокат и террорист, и музыкант в студии?
Мы говорили, и нежность понимания оставалась с нами. Не знание, которое приходит и уходит, но осознание, которое с нами неизменно.
То, что мы видим — это наше собственное сознание, и, когда это понято, — насколько изменяется всё вокруг!
Каждый человек в этом мире — мы отражаем его, мы — живые зеркала друг друга.
— Я думаю, мы не вполне отдаём себе отчёт о всей огромности того, что с нами произошло, — сказала Лесли.
— Как трамвай, который катится по рельсам с миллионами стрелок, — сказал я, — а мы сидим и можем лишь созерцать, как течёт колея. Откуда мы пришли, куда направляемся?
Пока мы беседовали, за окнами стало темно. Мы чувствовали себя влюблёнными, которые вновь повстречались в раю, мы стали теми же, кем были всегда, но увидевшими себя такими, какими мы были раньше.
Мы видели, что могло произойти в тех жизнях, которые нам ещё предстояло узнать.
Наконец, мы покинули ресторан. Обнявшись, мы вышли в ночь, вышли в город.
По улицам носились автомобили — юг-север-восток-запад, мальчишка на скейте выписывал вокруг нас дивные скоростные узоры, молодая парочка приближалась к нам — они шли, крепко обнявшись в безмолвном экстазе, все мы были на своём пути к выбору — выбору этой минуты, этого вечера, этой жизни.
24
На следующее утро, без четверти девять, мы поднялись по дороге с трёхрядным движением на вершину холма и въехали в парковочный сад, где места для стоянки автомобилей сплошь утопали в цветах.
По одной из множества дорожек, окружённых нарциссами, тюльпанами и гиацинтами, среди которых поблескивали какие-то крохотные серебристые цветочки, сквозь воздух, наполненный тончайшими ароматами, мы прошли в зал заседаний.
Спринт Хилл — вот уж действительно весенний холм!
Войдя в здание, мы оказались в парящем над океаном просторном помещении с множеством окон. Солнечный свет плясал на воде под окнами, отражённые блики узорами ложились на потолок.
Два ряда кресел широкой дугой пересекали комнату, между ними широкий проход. За креслами — небольшое возвышение, на нём — три классные доски цвета зелёного лимона, микрофон на серебристой стойке.
Мы остановились у стола на входе. Там было только две таблички с именами, два конверта с информационными материалами, два блокнота и две ручки — наши.
Мы прибыли последними из пятидесяти или около того человек, совершивших тысячемильные путешествия, чтобы принять участие в этой встрече умов.
Мужчины и женщины стояли между кресел, здоровались. Женщина подошла к средней доске, написала на ней тему и своё имя.
Плотный господин с тронутыми сединой черными волосами подошёл к возвышению.
— Добро пожаловать, — произнёс он в микрофон, перекрывая гомон, наполнявший комнату. — Добро пожаловать в Спринг Хилл. Похоже, все в сборе...
Он подождал, пока мы найдём свои кресла и сядем. Закончив прилаживать нагрудные таблички с именами, мы с Лесли одновременно подняли глаза на говорившего. Комната поплыла перед нашими глазами — таково было потрясение.
Я повернулся к ней в то самое мгновение, когда она повернулась ко мне.
— Ричи! Это... Человек у микрофона подошел к средней доске, взял мел — Все написали названия своих выступлений? Бахи — вы только что прибыли, ваша тема?..
— АТКИН! — выдохнул я.
— Зовите меня Гарри, — сказал он. — У вашей темы есть название?
Ощущение было таким, словно мы вновь оказались где-то там: в узоре, приземлившись в пристройке цеха формовки идей. Может, немного старше, а так — тот же самый человек. А может быть, это — вовсе не Лос-Анджелес, как мы полагали, и мы опять каким-то образом попали не туда...
— Нет, — ответил я, вздрогнув, — Названия нет. И доклада нет.
На мгновение головы окружающих повернулись к нам. Лица незнакомых людей, и всё же... Лесли коснулась моей руки.
— Не может быть! — шепнула она. — Но, какое сходство! Ещё бы. Нас пригласил сюда Гарри Аткин. Под письмом была его подпись, его имя было известно нам ещё до того, как мы выехали из дома. Но он был так похож на Аткина!
— Ещё кто-нибудь? — спросил он. — Помните — максимум пятнадцать минут для первичного выступления. Шесть докладов — пятнадцатиминутный перерыв. Ещё шесть — и перерыв на обед. Есть ещё доклады?
За несколько кресел от нас поднялась женщина.
Аткин кивнул ей:
— Марша?
— Искусственен ли искусственный интеллект? Новое определение человечества.
Человек написал название доклада четкими печатными буквами на средней доске — в самом низу списка из десятка других названий, проговаривая слова: «ЧЕ...ЛО...ВЕ...ЧЕ...СТВА... МАРША...БЭ...НЕР...ДЖИ». Он поднял взгляд:
— Кто-нибудь ещё? Все молчали. Лесли наклонилась ко мне.
— Новое определение человечества? — шепотом проговорила она. — Это звучит похоже на...?
— Да! Но Марша Бэнерджи — это ИМЯ, — шепнул я, — величина в науке об искусственном интеллекте, она пишет на эту тему уже много лет. Она не может быть...
— Я думаю, с утверждением о совпадении мы погорячились, — сказала она. — Взгляни-ка на остальные названиям Гарри Аткин бросил взгляд на доску
— Оргкомитет поручил мне объяснить, что Спринг Хилл — это собрание в тесном кругу шестидесяти самых необычных умов, умов из среды людей науки и тех, кто пишет. Он помолчал, потом слегка улыбнулся... та самая улыбка!
— Список шестидесяти самых разумных умов был бы, вероятно, несколько иным... По комнате прокатился смех.
Первая тема в перечне на доске была темой доклада самого Аткина:
«Структура идей и технология их разработки».
Я повернулся к Лесли, но она уже прочла это и кивнула мне, продолжая читать дальше.
— Вас пригласили потому, что вы — не такие, как все, — говорил Гарри, — потому что оргкомитет заметил: вы скользите по самой кромке льда.
Спринг Хилл призван познакомить каждого из вас с ещё некоторыми людьми, находящимися так же близко к краю, как вы. Мы хотим, чтобы вы не чувствовали себя там одинокими...
С возрастающим изумлением мы читали названия докладов на доске.
Будущее без границ: рассвет электронной нации.
Экспериментальная физика мысле-частиц.
Что такая замечательная личность, как вы, делает в таком замечательном мире, как этот?
Обусловленность невзгод: где искать человеческую волю?
А что, если: предопределённость решений.
Сверхпроводящие супер-компьютеры в восстановлении экологии.
Личная цель: терапия против нищеты и преступности.
Пути к истине: соединение науки и религии.
Разрушитель в качестве исследователя: новые роли для военных.
Изменяющие вчера, знающие завтра.
Выбор родных: семья двадцать первого века.
Совпадения: юмор Вселенной?
— …напомнить вам, что любой из вас во время любого выступления может подойти к одной из боковых досок, — говорил Аткин, — и записать свои соображения, ассоциации, возможные направления исследований, идеи, которые возникли в вашем сознании в связи с докладом выступающего. Когда доски будут заполнены, стирайте верхнюю запись и пишите свое, и так далее...
Обязательно ли умирать?
Homo agapens: требования к новой расе.
Изучение дельфина.
Творческие альтернативы войны и мира.
Многие миры одновременно? Некоторые возможные структуры.
— Ричи, ты видишь? Смотри — последняя запись! Аткин вынул из кармана таймер, включил сигнал — ПИП-ПИП-ПИП — требовательный голос электро-канарейки.
— Пятнадцать минут проходят довольно быстро...
Я дочитал, моргнул. Неужели кто-то ещё обнаружил узор? Мы ведь всё время пытались представить себе... а что, если мы — не единственные, кто там побывал?
— …вы должны представить нам главное из вашей самой новой работы как можно более сжато, — продолжал Аткин, — что вы обнаружили, что собираетесь делать дальше.
Во время перерывов мы можем собираться для более детальных обсуждений, обмена конкретными результатами исследований, договоров о других встречах.
Однако, во время выступления вы должны останавливаться, едва услышите вот это... Он опять включил канарейку.
—... потому что кому-то другому, — человеку, такому же удивительному, как вы, тоже необходимо выступить. Вопросы?
Совсем, как на старте спринтерской гонки скоростных автомобилей. Было слышно, как умы вокруг заводятся, как гудят на старте высокооборотные двигатели экзотических машин, готовых рвануться вперёд.
Аткин вполне мог бы держать в руках стартовый флажок. Аткин оглянулся на часы:
— Приступим через минуту — как раз с начала следующего часа. Выступления будут записываться на магнитофон, записи можно будет получить. Имена и номера телефонов присутствующих у вас уже есть.
Перерыв на обед в четверть первого, ужин — с пяти до шести в соседней комнате, работу сегодня заканчиваем в девять пятнадцать, завтра начинаем без четверти девять. Больше вопросов прошу не задавать, поскольку я — первый докладчик.
Он ещё раз взглянул на часы — секундная стрелка почти достигла часовой отметки — и нажал кнопку таймера.
— Итак. Идеи не есть мысли, но разработанные структуры. Отметьте это и обратите внимание на то, как построены ваши идеи. И вы обнаружите поразительный рост качества вашего мышления.
Вы мне не верите? Возьмите свою самую новую, самую лучшую идею. Прямо сейчас. Закройте глаза и воспроизведите её в своем уме...
Я закрыл глаза, думая о том, что мы узнали: каждый из нас суть аспект любого другого.
— Рассмотрите идею и поднимите руку, если вам покажется, что ваша идея состоит из слов. Он сделал паузу.
— Сделана из металла? Ещё пауза.
— Пустое пространство? Пауза.
— Кристалл? Я поднял руку.
— Пожалуйста, откройте глаза. Я открыл глаза. Лесли сидела с поднятой рукой. Все остальные — тоже. Ропот удивления — смех, ахи, возгласы «ух ты!»
— Кристалл — это не случайность, и имеется причина тому, что вы увидели вполне определённую структуру, — сказал Аткин. — Каждая удачная идея подчиняется трём технологическим правилам.
И если вы рассмотрите её с этой точки зрения, вам сразу станет ясно — будет она работать или обречена на провал. В комнате царила предрассветная тишина.
— Первое правило — правило симметрии, — сказал он. — Закройте глаза ещё раз и изучите форму вашей идеи...
Последовавшее за этим ощущение я в последний раз испытывал, когда переводил реактивный истребитель из режима полного газа в режим дожигания топлива — такой же мощный взрыв дикой, едва контролируемой энергии в спине.
Аткин говорил. Во втором ряду поднялся человек, подошел к левой доске и написал бегущими печатными буквами: «Организующие и ключевые идеи межкомпьютерного общения для понимания без слов».
Конечно! Без слов! Слова — такое неуклюжее средство при телепатической передаче. Как часто слова становились нам помехой, когда мы беседовали с Пай о времени!
— А если вместо «межкомпьютерного общения» сказать «общения умов», а? — шепнула Лесли, одновременно слушая и что-то записывая. — Когда-нибудь и нам нужно будет добраться до вопросов языка!
—... четвёртое правило каждой работающей идеи, — продолжал Аткин, — наличие в ней очарования, своего рода шарма.
Из всех трёх правил четвертое — самое важное. Однако, единственным мерилом очарования является...
Пип-пип-пип-пип-пип-пип
Вздох разочарования в аудитории. Аткин поднял руку, давая понять, что всё в порядке, остановил таймер, поставил его на начало отсчёта и отошёл в сторону.
Вышел молодой человек. Говорить он начал, ещё не дойдя до микрофона:
— Электронные нации — не эксперимент отдалённого будущего, который может сработать, а может оказаться бесперспективным.
Они уже существуют, уже работают, в каждый момент времени они — вокруг нас — невидимые сети тех, кто разделяет одни и те же идеи, имеет одни и те же шкалы ценностей. Спасибо Гарри Аткину за то, что он так удачно предварил мое выступление!
Граждане этих наций могут быть американцами или испанцами, японцами или латышами, но то, что объединяет их в невидимую страну, гораздо сильнее любых географических факторов и границ...
Утро на взлёте — лучи света сверкают всеми цветами радуги — от алмаза и изумруда до рубина, с каждым движением и всплеском вбирая в себя всё больше огня.
Как одиноки мы были в компании наших странных мыслей и как радостно осознавать себя своими в этой семье незнакомцев!
— Как думаешь, крошке Тинк это понравилось бы, если бы она знала? — спросила Лесли.
— А она знает, — шепнул я. — Откуда, ты думаешь, взялась идея встречи в Спринг Хилл?
— Разве она не говорила, что является феей нашей идеи, другим уровнем нас самих? Я тронул руку Лесли и спросил:
— Где заканчиваемся мы и начинаются другие в этой комнате?
Я этого не знал. Где начинаются и заканчиваются ум и дух, где начинается и заканчивается неравнодушие, где — границы разумности, любознательности и любви?
Как много раз мы жалели, что у нас есть только по одному телу! Ещё хотя бы несколько тел — и мы смогли бы уходить и оставаться одновременно.
Можно было бы спокойно жить среди дикой природы, наслаждаясь восходами и покоем, приручая животных, выращивая растения, будучи ближе к земле, и, в то же время, быть городскими жителями, в гуще толп, где толкаешь ты и толкают тебя, смотреть фильмы и их снимать, ходить на лекции и самим читать их.
Нам не хватает тел для того, чтоб каждый час встречаться с людьми и, в то же время, пребывать в одиночестве, одновременно возводить мосты и уединённые скиты, изучать все языки сразу, осваивать все возможные навыки, изучать, практиковать и преподавать всё, что хотелось бы знать, работать до упаду и не делать ничего вообще.
—... обнаруживаем, что верность и преданность граждан этих наций друг другу намного превосходит их верность и преданность своим географическим странам. И это при том, что лично они друг с другом никогда не встречались, их любовь друг к другу обусловлена качеством их мышления, их характером...
— Эти люди — мы в других телах! — прошептала Лесли. — Они всю жизнь хотели летать на гидросамолётах, и мы делаем это за них.
Мы всегда хотели разговаривать с дельфинами, исследовать электронные интеллекты, и они делают это за нас! Люди, которые любят одно и то же, — не чужие, даже если они ни разу в жизни не встречались!
Пип-пип-пип- пип-пип
—... с одной и той же шкалой ценностей, не являются чужими друг другу, — сказал молодой человек, отходя от микрофона, — даже если они ни разу в жизни не встречались!
Мы переглянулись и присоединились к короткому шквалу аплодисментов. Потом начал выступление следующий докладчик — женщина. Она говорила, чётко следя за временем:
— Подобно тому, как мельчайшие материальные частицы являются чистой энергией, мельчайшие единицы энергии могут быть чистой мыслью.
Мы провели серию опытов, позволяющих предположить, что окружающий нас мир может, в самом буквальном смысле, быть умозрительным построением. Мы открыли частице-подобное образование, которое назвали имаджионом...
Наши блокноты пухли от измятых ручками страниц, щебетание таймера каждый раз несло одновременно и разочарование и обещание. Столько всего необходимо сказать, столько узнать! Как могло такое количество поразительных идей собраться в одном месте?
Могли бы мы все — собравшиеся в этой комнате — быть одним человеком?
Я краем глаза заметил, что Лесли смотрит на меня, и повернулся, чтобы взглянуть ей в глаза.
— Нам есть что им рассказать, — произнесла она. — Сможем ли мы простить себе, если не скажем?
Я улыбнулся ей:
— Мой дорогой скептик.
— Из разнообразия возникает это замечательное единство, — сказала докладчица, — мы так часто замечаем, что воображаемое нами оказывается тем, что мы находим...
Она говорила, я встал и подошёл к центральной доске. Отыскал мел и печатными буквами написал в самом низу списка название того, о чём мы намеревались говорить в течение отведённых нам пятнадцати минут:
Единственная.
Потом, я положил мел, вернулся на своё место рядом с женой и взял её за руку. Начинался день.
«Советник» — путеводитель по хорошим книгам.