Баронесса Настя

Поплыла в глубину, подальше от берега. Она плавала как рыба, но по-женски, — работая руками под собой и ритмично производя толчки ногами. Повернувшись на спину, увидела того самого мужчину, — он, широко выбрасывая руки, устремился к ней, «Вот ещё чего мне не хватало!» Она хотела прибавить ходу, оторваться, но, заметив, как он быстро приближается, поняла, что уйти от него не сумеет.

— Настя! — Голос был тихий, приглушённый и, как ей почудилось, шёл из глубины озера. — Настя, это я, Владимир!

Она повернулась. Пряхин был рядом, — он! И весь ликующий. Тянулся к ней.

— Я это. Я!..

Настя тоже засветилась вся радостью, просияла глазами, но тотчас же погасила восторг. Строго сказала:

— Вы ошиблись, господин. Я из семейства барона Функа.

— Ацера Функа?

— Нет, генерала Функа,

Пряхин, фыркая и плескаясь, расхохотался, скрылся под водой, вынырнул и снова смеялся, и фыркал, и бил по воде ладонями:

— Ну артистка, уморишь...

Вновь скрылся под водой и вновь вынырнул.

— Уморишь!.. Не надо.

Хотелось крикнуть: «Володя! Это я, я!..» Но, видно, бес вселился в неё.

— Молодой человек, успокойтесь. Вы так мило веселитесь, но это на воде опасно. Мы далеко от берега, — чинно проговорила она.

Пряхин посерьёзнел. И голос её, Настин, и акцент в немецкой речи, наконец, лицо, глаза — всё её, родное, милое, а поди ж, как смотрит! Баронесса!..

Он успокоился, поплыл рядом. Совсем тихо сказал:

— Понимаю. Конспирация. Могут с берега наблюдать за нами.

Настя оставалась невозмутимой, даже не повернулась.

— Меня Кейдой зовут, Кейдой, — слышите? Я племянница генерала Функа. Наш дом разбомбили, родители погибли, и дядя взял меня к себе.

— А русский? Откуда русский знаете?

— Я ваш язык изучала. А вы, молодой человек, слишком любопытны. Так невежливо делать отношения с незнакомой дамой, — заговорила она по-русски. Но умышленно построила последнюю фразу так, как это делают иностранцы.

— А вы не дама, — парировал Владимир.

— Но кто же я?

— Вы фрейлейн, по-нашему — девушка. Я вижу...

— Вы наблюдательны. Но скажите: почему вы свободно гуляете, без охраны? Вас любит Ацер? Вы его шпион?

— В этом лагере все свободны. И ходят на озеро без охраны. Вон там были женщины, и они без охраны.

— Да, я видела. Они очень мило с вами играли.

— Напротив, они хотели меня побить.

— Вот как! За что же? Русские женщины из нашего лагеря очень образованы, они все — кандидаты, доктора наук. Им, наверное, скучно. И они хотели бы иметь кавалеров. Так я слышала.

— Всё так. И так было раньше, многие даже хотели иметь детей. Но теперь Ацер изменил режим. Он закрыл дверь из мужского блока в женский, но всё равно они встречаются. Порядки тут не строгие.

Пряхин мог бы такой информацией навредить заключённым, но он и со слов особиста знал, что Кейда — это Настя, знал, что на глубокое вхождение в новую роль у неё были свои причины, что генерал Функ умер, а молодой барон на фронте и, скорее всего, там ему свернут шею, — бояться было некого.

Размышляя таким образом, Владимир вдруг понял хитрую игру Насти, — она выдавала себя за племянницу генерала, была законной его наследницей: естественно, ей не следовало открываться даже ему: чуть-чуть эмоций при встрече — и операция может быть провалена.

Они подплыли к берегу, и Настя, не выходя из воды и не повернувшись к Пряхину, пошла вдоль берега. Вскоре она скрылась за деревьями. Оттуда послышалось ржание Луизы и лай соскучившегося пса.

Настя одевалась.

Ацер знал всё, что происходило в четырёх блоках его лагеря и далеко окрест. Во все клетки обозреваемого им пространства была внедрена агентура.

Купание на озере внесло в его планы сущую неразбериху. Мишин-Винт ему доложил, что Кейда — русская, внедрена советской разведкой, а Пряхин — её возлюбленный. И это был фундамент, на котором Ацер взгромоздил кучу планов. Но агенты, наблюдавшие купание, сделали вывод: они — чужие. Кейда вела себя с достоинством, как и подобает баронессе.

Что же, Мишин-Винт его обманул? Но они с ним из одной ложи, не советской и не немецкой, — они граждане мира, одним своим рождением вознесённые над всеми, — неужели он, его брат по крови, пошёл на прямой и гнусный обман?..

Тут надо приоткрыть завесу над сложным и хитрым замыслом Ацера: он вёл тройную игру с далеко идущими последствиями. Первый сюжет — подготовка лагеря к сдаче его советским войскам. Дирижёром здесь выступал Мишин-Винт, главным исполнителем — он, Ацер.

Второй сюжет выстраивался парижской масонской ложей: в удобный момент, когда Гитлер вконец ослабеет, а советская сторона ещё не подступит вплотную к лагерю, вывезти учёных в Америку и там, в секретной обстановке и в подневольных условиях, заставить их работать на Америку.

И третий — самый важный и самый вожделенный: тайно от всех переправить учёных куда-нибудь в горы Австрии или Швейцарии, создать им при помощи надёжных банкиров райскую жизнь и заставить работать на него, Ацера.

Для осуществления любого из этих вариантов ему нужны были союзники. Но сейчас под сомнение поставлены все планы Ацера. Не исключено, что и сама его жизнь оказалась под угрозой. Если Мишин-Винт обманул его с Кейдой, то он окажется ненадёжным и во всём другом. И в любой момент может выдать — Гитлеру, Сталину или Черчиллю.

Нужна была корректировка планов. И Ацер мучительно думал, как и что ему предпринимать. Решил усилить атаку на Кейду. На телефонный звонок ответила, как всегда, фрау Мозель:

— Госпожа отдыхает.

— Она что, нездорова? Я ждал её на работе. Она ведь, между прочим, ещё и служит.

— Герр Ацер, я ничего этого не знаю. Госпожа со мной мало говорит, а вопросов не любит. Я мало что могу вам сказать.

Фрау Мозель умышленно нагнетала атмосферу таинственности вокруг своей новой госпожи. Ей было важно уязвить самолюбие чванливого местного царька. Ацер нанёс Мозель немало обид, — она теперь вымещала их, используя неожиданно возникшие обстоятельства.

— Послушайте... Покойная баронесса, законная хозяйка замка и всей нашей округи, была проще и доступнее этой молодой особы. Позовите-ка её к телефону.

— Один момент.

Фрау Мозель положила трубку и не спеша пошла в покои баронессы. Кейда сидела у зеркала.

— Госпожа, вас просит к телефону барон Ацер.

Кейда взяла трубку, но ответила не сразу. И тоном, в котором хотя и не очень заметно, но слышалось превосходство:

— Я вас слушаю, герр полковник!

— Вы меня подвели: я пришёл на службу, позвал русских, а переводчицы нет.

— Русский офицер Пряхин превосходно знает и русский, и немецкий.

— Да, я знаю, но я не всё могу доверять русскому офицеру.

— А вы доверяйте, он, по всему видно, порядочный человек и не станет злоупотреблять доверием начальника.

— Вашим доверием он уже злоупотребил: разболтал всем тут в блоке, что купался с вами на озере и вы были с ним более чем любезны.

— Более чем любезна? А вы не могли бы сказать, что это значит?

— Вам лучше знать меру своих эмоций, но я советовал бы вам помнить: у нас тут всюду есть глаза и уши, и вам не поможет никакая конспирация.

— О ваших способностях всё видеть и слышать я знала ещё там, на фронте. Но здесь мне открылась ещё одна способность вашего зрения: видеть предметы в кривом зеркале. И ещё мне открывается одно ваше свойство: сочинять фантастические истории. Я бы не хотела быть героиней этих историй.

— Вы говорите загадками, чёрт побери! А я люблю ясность в отношениях. Вы приготовьтесь говорить со мной начистоту, я скоро от вас этого потребую. А теперь собирайтесь и — на работу, буду вас ждать.

— Сожалею, герр полковник, но я очень занята.

Барон Ацер задохнулся от возмущения:

— Я вас зову не на свидание! Дела не ждут нас, чёрт подери!

— Успокойтесь, герр полковник, война научила меня повиноваться приказам и закалила дух, но мы с вами не на фронте, и мой фюрер, надеюсь, меня не осудит, если я немножко отдохну.

Она говорила озорно, певуче, с лёгким оттенком невинного кокетства, — давала понять, что Ацер ей безразличен и как человек, и как начальник, и что вообще она никого не боится, ни от кого не зависит и дороже всего ценит свою свободу.

— Может, завтра я к вам заеду, утром, во время конной прогулки.

И повесила трубку.

Телефон снова зазвонил, фрау Мозель потянулась к трубке, но Кейда её остановила:

— Не надо. Я не расположена с ним разговаривать.

Странно, что она не чувствовала ни волнения, ни даже раздражения. Не испытывала и ощущения недовольства собой. Хотя настроение было каким-то смутным, вероятно, от неопределённости сложившейся ситуации, от отсутствия возможности планировать или хотя бы предугадывать дальнейший ход событий. Она понимала, что надо быть готовой к любым неожиданностям, что надо собрать все свои силы, обрести так необходимое ей спокойствие.

Настя подсела к зеркалу, расчесала косы, — они были длинные, почти до пояса.

— Фрау Мозель, покойная баронесса когда-нибудь обращалась к услугам парикмахера, или она довольствовалась...

— Вам не нравится моя работа? — в голосе фрау прозвучала явная обида.

Она подошла сзади, взяла из рук Кейды гребень.

Настя с пристрастием, пытливо смотрела ей в глаза, отражавшиеся в зеркале, задавала себе вопрос: «Не выдал ли её Павел Николаевич?» Но нет, лицо молодой женщины хранило прежнюю безмятежность. Читалось в её глазах и другое: фрау не ревновала, её не смущали визиты юной баронессы к её возлюбленному, видно, она понимала, что любовного альянса за её спиной нет и не может быть, Иное дело — покойная баронесса: та скучала без мужа, была на много лет моложе её, — душа искала утешителя, и он мог явиться в образе русского пленного.

Слава Богу, в отношениях Кейды и фрау сохранялась безоблачность, немка всё сильнее привязывалась к юной хозяйке, была заботлива, как родная мать. Настя ещё не могла понять всех тайных пружин, но, похоже, фрау Мозель связывала с ней какие-то свои, глубинные интересы.

— Скажите мне, признайтесь... Я, конечно, не профессионал, но стараюсь... Я очень стараюсь.

— Я вам очень благодарна, милая фрау Мозель. Вы так удачно, со вкусом подобрали туалеты, — вам мог бы позавидовать самый лучший мастер. И причёски ваши хороши. Но я теперь хотела бы чего-то необыкновенного, хотела бы так измениться, чтоб и сама себя не узнала.

— Так за чем же дело стало! — радостно воскликнула фрау, — Мы на завтра пригласим Паролло, мастера женских причёсок, итальянца, — есть у нас такой. Баронесса редко, правда, но приглашала его.

Рано утром, как и заказывала фрау Мозель, в замок явился маленький седенький старичок с набором инструментов, поднялся в спальню Кейды и пригласил юную мадонну к зеркалу.

Работал Паролло около двух часов, — и, действительно, Настя настолько преобразилась, что и сама себя не узнавала. И хотя ей казалось, что с длинными волосами и без белил и пудры она была лучше, свежее, но ей нравилась новизна и экстравагантность нового образа, именно такой разительной перемены она и хотела. В ожидании мастера Кейда походила на девочку, которой не терпелось стать взрослой, и теперь она, к своему удивлению, стала таковой.

И — странное дело, — разглядывая себя в зеркале и переводя взгляд на портрет покойной баронессы, висевший в простенке между окнами, она находила едва заметное сходство, улавливала черты, роднившие её с ушедшей из жизни немкой, которая смотрела на мир холодными, хотя и прекрасными глазами. Возможно, сходство было кажущимся, — у них обеих была короткая, почти мальчишеская причёска и завитки на лбу и над правым ухом... Художник-парикмахер изящным рисунком волос приоткрыл Кейде шею, и она впервые увидела, как грациозно и в то же время величественно смотрится на ней головка. И всё лицо как бы открылось, и даже глаза засияли ярче.

Мастер, закончив работу, отступил в сторону и смотрел то на отражение в зеркале, то на оригинал, — и в глазах его можно было прочесть искреннее изумление, восторг и поклонение содеянному им, но прежде всего природой.

— Много я видел женшин, но такого создания не встречал! — тихо проговорил он по-итальянски.

— Что Вы сказали, маэстро? — подступилась к нему фрау Мозель. — Вы двадцать лет украшали головку покойной баронессы, воздавали хвалу её красоте, но таких слов мы с ней не слышали.

— Верно, я такие слова говорю впервые и перевести их на ваш язык не умею. Только на итальянском можно выразить восхищение красотой этой синьорины. Не знаю, на какой земле она родилась, — на германской или на швейцарской, но, впрочем, какое это имеет значение!..

Фрау Мозель принесла новый костюм для верховой езды, изысканно дорогой, неярких пастельных тонов.

Кейда, наскоро позавтракав, пошла на конюшню и оттуда отправилась в Блок «А». Ей не терпелось увидеть Пряхина.

У ворот её встретил Ацер. Свежевыбритый, бодрый, весёлый. Он едва заметно, галантно поклонился, но руку ей не поцеловал. Взял под уздцы лошадь, отвёл к углу дома, — к коновязи. Подойдя к двери Блока, взглянул на собаку:

— Может, и его — туда, к Луизе?

— Нет-нет! — запротестовала Кейда. — Анчар — со мной, всегда со мной.

Ацер пожал плечами.

В кабинете, в кресле под портретом Гитлера, сидел Пряхин, Он был в форме артиллерийского офицера. Череп и скрещённые кости на рукаве его мундира обозначали принадлежность офицера к дивизии «Мёртвая голова».

Уголки губ у Кейды дрогнули, глаза оживились и повлажнели, но радость её, словно бабочка, вспорхнув, отлетела, — уже в следующее мгновение Кейда казалась важной и неприступной. На приветствие поднявшегося навстречу Пряхина она холодно кивнула. И прошла к окну. У коновязи Луиза из подвешенной корзины теребила сено.

Должно быть, она красиво выглядит со спины, и ею любуется Владимир, невольно думала девушка. Для него это всё внове: после грубоватой военной формы — этот элегантный костюм... и плётка с ручкой, украшенной перламутром...

Ацер сидел за столом и что-то писал. Старший лейтенант ждал его. А теперь ждала и Кейда. Ей казалось, что полковник умышленно создаёт обстановку, при которой легче бы раскрылась тайна их отношений с Пряхиным.

Но тайна оставалась тайной. И хотя у Ацера не было повода не верить разведчику Мишину-Винту, но не было и полной уверенности в том, что Кейда — это Настя Абросимова. Её поведение озадачивало. Она и в самом деле могла быть племянницей генерала Функа. В этом случае рухнет удачно спланированная комбинация, и Кейда улизнёт из его ловушки. Но тогда должен вступить в силу другой план — тот, который Ацер принял для себя в первые дни после появления Кейды в замке Функов.

— Мы рискуем навлечь неудовольствие фюрера, если не сумеем поставить на службу фронту практические дела. На вас у меня большие надежды, — заговорил он.

— На нас? — повернулась от окна Кейда. — И на меня — тоже?

— И на вас — тоже.

— Я переводчик, моя роль более чем скромная.

— Ваша роль мне представляется особенно важной: одно только ваше обаяние может вдохнуть жизнь в испуганных, задавленных неволей узников, — они должны воспрянуть, встряхнуться... Их надо заставить работать на фюрера.

Ацер повернулся к Пряхину.

— Вы русский, они вас знают, поверили в вас. Узнайте, куда делся Павел Соболев, физик-атомщик. Его требуют в Берлин, мне голову снимут, если мы его не найдём.

Полковник подошёл к Кейде, встал рядом. Он смотрел на Луизу, но боковым зрением видел тонкий профиль лица Кейды.

Теперь его уже неотступно сверлила мысль: «А что если и вправду она племянница генерала, истинная баронесса Функ?»

Сейчас Ацер очень хотел бы видеть русского разведчика Микаэля, как он называл капитана Мишина-Винта, подчёркивая одновременно и дружеское расположение к нему, и тайное для всех других кровное родство с этим человеком. Да, они — братья, и братья не только по племени, но и по божественным законам бытия, внушённым им праотцами, жившими два тысячелетия назад, по тем неписанным, но из века в век переходящим правилам игры, которые доведены до совершенства и нарушать которые никто из них не смел даже под страхом смерти.

Ацер стоял у окна бок о бок с Кейдой, ожидая, когда она заговорит с ним или, может быть, с Пряхиным, или хотя бы повернётся к тому, или Пряхин подаст голос.

Интонация или жест многое могут сказать. Но Кейда продолжала стоять, как мраморное изваяние.

Полковник начал терять самообладание. Резко повернулся к Пряхину:

— Идите к себе в комнату, переоденьтесь! Вам не к лицу форма доблестной немецкой армии. Как это говорят у вас, русских: корове не нужно седло, а щуке — зонтик. В Блоке «А» вас не должны видеть в немецкой форме. Наденьте костюм старосты, возьмите группу подводников и ведите их на озеро.

Пряхин, ничего не сказав, вышел.

Ацер грубо схватил Кейду за локоть, повернул к себе.

— Хватит вам ломать дурочку! Мне нужна работа, а не то...

Анчар, лежавший в отдалении, поднялся, подошёл к ним вплотную. Сдержанно зарычал.

Кейда отступила на шаг, тронула локоть, сдавленный полковником, жёстко и властно проговорила:

— Ацер! Вы что себе позволяете? Я — Кейда из рода Функов и пользуюсь защитой самого фюрера. На днях с фронта приедет Вильгельм, и вам придётся иметь дело с ним.

— Вильгельм? С фронта?

Да, мой брат Вильгельм. Он ранен под Курском и едет домой.

— Он что, — звонил?

— Да, сегодня утром.

Кейда говорила неправду, но голос её не выдавал. Она почувствовала опасность и решила хоть этой дерзкой ложью сбить атаку Ацера. Кейда знала, что Ацер и Вильгельм — враги, и Ацер больше, чем Вильгельм, боится обострения конфликта. У «братца Виля», как называл молодого барона Ацер, есть против него убийственный аргумент — бабушка-иудейка. В своё время генерал Функ защитил племянника, но старый барон лишь притушил костёр. Тлеющие угли можно и раздуть... Она украдкой глянула в глаза собеседника: зрачки его сузились, в них копошился животный страх.

— Я горжусь моим братом! — говорила Кейда. — Он храбро дрался на фронте, ему с небес светила звезда военной удачи. Он будет до глубокой старости упиваться славой.

Она возвысила голос, и двинулась вперёд, принимая позу, с какой воинственные юнцы в те годы встречали Гитлера.

— Вам, Ацер, может тоже улыбнуться счастье военных подвигов. И вами я хочу гордиться, как Вильгельмом. Ведь и в ваших жилах течёт горячая кровь Функов.

Хозяин кабинета выпрямился, тронул пряжку ремня, будто и впрямь его призывали на театр военных действий. Он потянул шею, точно воротник внезапно сдавил её.

— Вы, сестрица, в самом деле..?

— Ваше счастье в моих руках: я напишу фюреру, и он призовёт вас. Он щедрый и умеет ценить подвиги, — стоит вам проявить себя, и фюрер осыплет вас орденами.

— Погодите, я что-то не пойму: вы это в самом деле?.. У вас хватит глупости написать фюреру? Вы серьёзно мне говорите?

— Ну, что за вопросы? Я же вижу, как вы маетесь в тылу, а ваше сердце рвётся на фронт! Вы извелись... Ну, так я помогу вам!

Каждое слово Кейды камнем падало на сердце надменного барона. Два года войны прошли для него безмятежно. Летом 1941 года, с прибытием первых русских пленных в шварцвальдские земли, он был назначен начальником секретного лагеря и руками самих пленных за месяц построил в пещерах Швабского Альба Блок «Б» — на семьдесят человек. Позже за три-четыре месяца перестроил скотную ферму в Блок «А» с полусвободным режимом — для сорока особо важных лиц — физиков-атомщиков, специалистов подводников и ракетчиков. Здесь хорошо кормили, было чисто, пленные не испытывали никаких утеснений. Узники Блока «Б» знали о жизни своих товарищей в этом Блоке, мечтали о нём, как о земном рае.

В Берлин докладывалось, что полковник Ацер создал лагерь со специфическим режимом, побуждающем узников работать на вермахт. Но узники не работали, более того, таинственно исчез особо важный учёный, знавший секреты атомного оружия, — Павел Николаевич Соболев. О нём в депешах не было ни слова: Берлин ждал практических результатов, и Ацер боялся сообщить об исчезновении Соболева.

И теперь, когда весь мир потрясла весть о разгроме танковых армий под Курском, Ацер — страшно сказать! — был втайне рад «второму Сталинграду»: в обстановке всеобщего шока, глубокого траура Берлину было не до него. Ещё один-два таких удара, и о нём могли забыть вовсе, и он волею судеб становился тогда единовластным хозяином лагеря, где собрано интеллектуальное созвездие учёных и инженеров из России. Пусть это так и будет, Ацер сумеет распорядиться своим богатством.

— Кейда, — сказал он тихо, просительным тоном, — поедем ко мне ужинать. А?

— Я не против, но как быть с Луизой?

— Лошадь? Её доставит в конюшню лейтенант Пряхин.

Кейда заглянула в глаза полковнику:

— Вы доверяете этому... русскому?

— Он вполне надёжный малый. Он мне верно служит.

— А тот... кудрявый офицер, — он тоже надёжный?

— О-о-о... Кудрявый — особая история. Я с ним познакомится задолго до войны, он в форме британского морского офицера приезжал к моему отцу. Но о нём — позже, я потом всё вам расскажу.

Настя снова повернулась к окну, она боялась выдать своё волнение. Загадочность особиста и раньше её занимала, но того, что он и не русский, и не немец, и не англичанин, постигнуть не могла. Беспокоила неясность ситуации, беспросветная темень, в которой они с Пряхиным находились.

Она решила открыть карты Владимиру. Тогда станет яснее, что надо делать.

Проходя но коридорам и комнатам Боденского замка, Кейда встречала группы офицеров и штатских молодых мужчин. Они сновали здесь как во время званого обеда или в перерыве делового совещания. Пиджаки на штатских были грубошёрстные, висели мешками, но при всём этом было в них что-то недоступное, барски спесивое и надменное. На пальцах у них сверкали крупные бриллианты, изумруды и сапфиры мерцали в запонках и галстучных заколках. Они и ходили, и говорили, и поворачивались друг к другу как-то вяло, неохотно, точно в замедленной киносъёмке. Ацер их громко приветствовал, — впрочем, не по-нацистски, а как-то по своему и со своим швейцарским акцентом, но не все с ним даже поздоровались. Появление Кейды тоже встретили своеобразно: все вдруг замолчали, впились в неё взглядом и затем долго, после того, как она прошла, возвращались к своему обычному состоянию.

Все тут знали, что Кейда — кузина Ацера и что она будет наследницей умершего генерала Функа, поскольку молодой барон, как они считали, наверняка сломит шею на восточном фронте. Старший сын барона, лётчик, погиб, — об этом тоже знали все.

Они прошли коридорчик и долго петляли по лабиринту узких мрачноватых помещений, пока не очутились в круглом зале, тоже будто бы нежилом, но хорошо освещённом, с портретами на стенах, с круглым столом посредине и высокими, из чёрного дерева креслами.

После зала вновь начался лабиринт со стенами из серого камня. Этот подвальный, нежилой вид замков не удивлял Кейду: немцы, во всём рациональные и бережливые, не тратили сил и средств на убранство бесчисленных вспомогательных помещений.

В конце длинного перехода они упёрлись в стену, в середине которой Кейда не сразу разглядела высоченную и массивную двухстворчатую дверь с блестевшими бронзовыми ручками. За многие годы дубовые створки почернели, приняв цвет державшей их каменной стены.

Ацер просунул руку в нишу, послышался звон пружин, щелчков и ударов, после чего дверь открылась. В небольшой, роскошно убранной комнате их ждала Патриция.

Анчар обнюхал Патрицию, потом принялся обследовать ковёр, углы, древний посудный шкаф и всё прочее. Видимо, его удовлетворили царящие здесь запахи, он отошёл к двери и сел на задние лапы в выжидательной позе. Пёс бдительно наблюдал за Ацером, — видимо, в нём он чувствовал потенциальную опасность для своей хозяйки.

Ацеру Анчар тоже не нравился, полковник дважды пытался разъединить хозяйку и дога, но оба раза Кейда решительно воспротивилась этому. Нет, она даже на минуту не расстанется со своим телохранителем. В последнее время Кейда не расставалась не только с красавцем-догом — подарком судьбы, но и с подарком генерала Функа — маленьким кинжалом с серебряной ручкой и пистолетом с золотыми щёчками. С таким арсеналом она чувствовала себя увереннее. Здесь же, в огромном Боденском замке она и совсем не испытывала тревоги, — Ацер, по всем расчётам, не был заинтересован в её гибели; напротив, полковник возлагал на неё какие-то свои надежды.

«Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру...» — это из Библии. Вы читали Библию?

— Читала, но этих слов не помню. Пожалуй, я останусь. Я буду здесь одна?

— Патриция рядом, — Ацер приподнял со стола колокольчик. — Стоит только позвонить.

Увидев радиоприёмник, стоявший на тумбочке у койки, она спросила:

— Я могу слушать радио?

— Ради Бога, сколько хотите.

— Мне можно слушать русских?

Ацер замялся. Осипшим голосом проговорил:

— Герр Геббельс хотел бы, чтобы мы с вами слушали только его. Фюрер тоже был бы не в восторге.

— Так и быть: я буду слушать только Геббельса.

— Да, сделайте одолжение. Геббельс способен ублажать сердца даже юных дев.

Ацер откланялся и вышел. Он уходил с застывшей на устах улыбкой, чуть заметной и насмешливо-ироничной. С ней же он проговорил и все слова, посвящённые Геббельсу. И Кейда скорее чутьём, чем умом уловила издевательские нотки в голосе Ацера. А что касается русского радио... Здесь он просто проявил осторожность.

Оставшись наедине с Патрицией, Кейда любовно, по-матерински оглядела её, спросила;

— Вы рады встрече со мной?

— Очень, очень рада! — воскликнула девушка, сжимая на груди кулачки своих пухленьких, почти детских ручек.

— Почему?

— Вы хорошая, я вам верю.

— Я хорошая? Да откуда вы знаете?

— Мне сердце говорит!

— Сердце? О-о, милая, девичье сердце доверчиво. Оно нас часто обманывает.

Анчар снова приблизился к Патриции, обошёл её вокруг, один, второй раз. И даже легонько коснулся холодным носом её руки.

— А вы... замужем? — всё больше смелела Патриция.

Они сидели за столом, на котором красовалась фарфоровая ваза с букетом свежих полевых цветов.

— Разве я похожа на замужнюю женщину?

— Да, похожи.

— Ну, вот... вы и обманулись. Я не была замужем, не имею кавалера.

— И никого не любили?

— Любила и люблю теперь, и он меня любит. Но любовь у нас... Мы с ним ещё даже и не поцеловались.

— Я слышала, — глухо сказала Патриция, — такая любовь бывает. Так, наверное, любят друг друга ангелы.

— Я вас заговорила, — спохватилась Кейда. — Вас, наверное, ждёт кто-нибудь?

— Никто меня не ждёт, — Патриция словно очнулась, — Мне велено вам прислуживать. Хотите, я принесу вам кофе?

— Прекрасно. Несите кофе и покажите, где тут можно умыться.

— Пожалуйста. Пойдёмте, для вас приготовлено.

В ванной Кейду встретили такая красота и роскошь, каких она не видела в замке старого Функа.

Она никуда не торопилась, никто её не ждал. Пристально ко всему присматриваясь, Кейда слушала беззаботную болтовню Патриции и размышляла: «Что бы это всё значило? Что задумал Ацер? И что на уме у этой наивной русской девочки, и так ли она наивна, как представляется?.. Несомненно, она выполняет какое-то задание хозяина».

Кейду озадачивало это нелепое положение, когда трудно понять, что происходит вокруг. Она была убеждена только в одном — в своей безопасности — и была спокойна. Это её спокойствие передалось и Анчару. Он просунул голову в дверь ванной и беззастенчиво оглядывал хозяйку с ног до головы. Кейда повернулась к нему боком и прикрыла руками грудь. Рассмеявшись, с улыбкою укорила пса:

— Ты, Анчар, всё-таки мужчина. Иди на своё место.

Дверь закрылась. Патриция усадила Кейду к зеркалу, стала разбирать волосы.

— Баронесса Рут любила мыться в этой ванной. И с ней тоже тут был Анчар.

— Он и спал рядом с кроватью баронессы?

— Да, она не расставалась с ним. Баронесса очень любила собаку.

— Она была хорошая?

— Кто?

— Баронесса Рут.

— Нет, она нас, русских, била.

— А барон Ацер... защищал вас?

— Да, он любил меня. Он мой муж.

— Муж? Барон Ацер?..

— Ой, госпожа! Простите меня, я случайно... У меня слетело с языка!

— Барон Ацер не должен знать об этом, он убьёт меня. Госпожа Кейда, я прошу вас, очень прошу!

— Успокойся, Патриция. Я тебя не выдам. Никогда и ни за что, и никому! Я клянусь! Но как же ты можешь быть его женой? Ты — русская!

— Русская, русская... Из лагеря Цвиккау. Нас отобрали по цвету глаз, по волосам... Глаза синие, волосы светлые... Сюда привезли сорок девчонок из разных лагерей. Мы все — жёны барона. Русский гарем, — понимаете? Весь прошлый год я была любимой женой хозяина. Сейчас — нет. Сейчас — у него другая. Теперь я и моя подружка Мария — её назвали «Мариам» — остались здесь для поручений.

— Гарем?.. Такое бывает на Востоке.

— Ацер и есть восточный человек. Он только служит Гитлеру, но он не немец. Я слышала, как друзьям из Англии он говорил: «Во мне течёт кровь палестинских фарисеев».

— Зачем ты это мне говоришь? Ты же рискуешь.

— Да, рискую, но что же делать? Он дал приказание «откормить» и выхолить девочек. Их уже прислали из других лагерей. Их подготовят, оденут и покажут полковнику. И тогда нас заменят. А мы не хотим возвращаться в лагерь. Помогите нам!

— Приказание «откормить» и выхолить?

— Да. Мы моем их душистым мылом, применяем разные кремы. Их кормят молоком. Сливок дают много, сметаны. Жидкий шоколад для них готовят. Вашим слугам полгода жалованья не платят, там дети голодают, а их — жидким шоколадом... Причёски им делают. А потом на смотр ведут. Голых, совершенно голеньких. Ну, понятное дело, стесняются девочки, те, что помоложе, плачут. А он, Ацер, сидит в кресле и оглядывает их со всех сторон. Которые совсем молодые — лет пятнадцати, четырнадцати, — в Блок «ИКС» посылают, — это его, значит, жёны, стройненьких он любит и красивых, и чтоб грудь не совсем развилась. Некоторых отправляют в блок «Альфа», для гостей именитых. Гостям Мальтийского замка девочек поставляют. Вместо мороженого, на десерт.

— Мальтийского замка?

— Да, есть такой в Швейцарии.

— Где живут девочки?

— В лесу под горой. Там дом двухэтажный, под охраной.

Патриция схватила Кейду за руку, склонилась над ней, горячо дышала в ухо. Лежавший у ног Кейды Анчар почувствовал неладное, поднял голову.

— Мы знаем, вы русская, вы разведчица, — вы нам поможете, должны помочь!

— Я — русская?

— Русская, русская, — и это хорошо. Вам ничего не грозит, потому что вы нужны Ацеру. Он хочет на вас жениться, скоро сделает вам предложение.

— И это вам известно?

— Да, да! Я слышала разговор Ацера с кудрявым русским. Случайно слышала, но только вы не выдавайте.

«Неужели эта юная девушка, испытавшая муки унижений… неужели она разыгрывает внушённую ей Ацером роль провокаторши?» — думала Кейда, соображая, как ей быть, как вести себя.

— У тебя, конечно же, есть русское имя?

— Есть, есть... Настей меня зовут.

— Как?

— Как и вас. Я ваша тёзка.

— Ну, ладно, предположим, я русская. Что же я могу для вас сделать?

— Всё! Вы можете сделать всё! И для тех несчастных, которые томятся в блоке «Б». Их семьдесят или шестьдесят человек. Они света белого не видят, их даже гулять не выпускают. Раньше выпускали, но теперь, когда часть охраны отправили на фронт, Ацер боится, что они могут разбежаться.

— А те, что в блоке «А»?

Те не бегают. Им незачем бежать и некуда. До линии фронта — не добежишь. Можно только во Францию, но там немцы. Ацер говорит: «Русские животные, их надо приручать. Им дай хорошую еду, постель — и они довольны. А если ещё и бабу?!» И даёт им женщин. Нескольких девочек пустил по рукам. Ацер очень хитрый. Его знает сам фюрер. Бароны Функи давали нацистам деньги. Гитлер дружен был с отцом Ацера.

«Информация! подумала Кейда, — Фонтан нужных мне сведений!»