Дубинушка
Роман
В романе красочно изображены образы русских людей, патриотов нашей Родины. И, может быть, впервые в художественной литературе показаны конкретные формы и методы закипающей борьбы русского народа с разрушителями России.
Не бей в чужие ворота плетью:
Не ударили бы в твои дубиной.
Русская пословица
Глава первая
Осень вдруг показала характер: над станицей Каслинская чёрным вороным крылом свесилась туча, с верховьев Дона, вздымая волну, подул ледяной ветер, а с наступлением темноты повалил снег — первый в этом году, и, казалось, плотным белым одеялом он покроет всю землю.
Старики ещё с лета предсказывали дурную осень, а затем и холодную зиму.
Шёл третий год третьего тысячелетия. Россию потрясали катастрофы: погиб атомный подводный крейсер «Курск», загорелась Останкинская башня, падали самолёты. Православные люди, усердно молясь, говорили: «Господь снова посылает нам в наказание тяжкие беды».
Машенька бежала вдоль лесной посадки из районного центра в свою родную станицу. Обыкновенно она ездила домой на автобусе, но сегодня он в пути сломался и она шла пешком дорогой, которой никогда не ходила. Тучи нагнали темень, сердце её колотилось от страха, заходилось в какой-то необъяснимой, почти смертельной тревоге. В спину её толкал ветер, а по щекам ударяли ледяные ветки деревьев, Мария от них отклонялась, но они тянулись к ней, приглашая к играм, точно живые сказочные существа.
На лес как-то сразу свалился мокрый, холодный сумрак. Маша боялась, что ночь её застигнет ещё до того, как она добежит до тропинки, которая поведёт её по краю оврага к трём домикам, стоявшим на краю станицы,— один из них — её, Машин, в нем она вот уже три года после пропажи мамы и отчима живёт одна, если не считать беленького кобелька Шарика, козочки Сильвы и жеребчика белой масти Пирата.
Её мать и отчим однажды в воскресенье поехали в город и оттуда не вернулись. Их искала милиция, об их таинственном исчезновении писали в газетах, но вот прошло уже столько времени, а они так и не объявились. Газеты всё чаще писали о пропаже людей, особенно детей и девушек. Какие-то мафии налаживали в России торговлю людьми.
Животные остались ей от родителей,— они так же, как и малые дети, требовали ухода, но Маше помогал давний друг их семьи дядя Женя, живший с ней по соседству. Впрочем, если бы этой помощи и не было, Маша всё равно бы не рассталась с любым из её четвероногих друзей; она с ними выросла, привыкла, как к родным, и жизни своей не мыслила без верного Шарика, без такой милой и ласковой Сильвы и без красавца Пирата, который был общим любимцем казаков и казачек станицы, и особенно же детворы, почитавшей за счастье хотя бы минуту прокатиться на нём верхом. Пирата нашёл отчим в поле маленьким, едва стоявшим на ногах,— он был ещё сосунком, и его, видимо, потерял проходивший ночью мимо станицы цыганский табор. Маша вместе с мамой кормила малыша молоком; вначале он не имел определённого цвета; был каким-то серым, точно грязным; его даже пытались отмыть, но кто-то из казаков сказал, что с возрастом он станет белым,— таких коней в старое время отбирали для царских конюшен и для казацких атаманов и полковников. И вправду, Пират с возрастом светлел, пока, наконец, не стал белым, как лебедь, красавцем. Его полюбила вся станица — и кормили сообща, кто принесёт сена, кто хлеба, овса, крупы, а разводивший кроликов фермер Денис, тоже живший в нескольких метрах от Маши, привозил для жеребца комбикорма и нередко ездил на нём верхом то в райцентр, а то запрягал в бричку, которую раздобыл в станице, и ездил на фабрику за кормами или на элеватор за зерном, а то возил на нём дрова из леса. Когда же Пират стал взрослым, а Маша устроилась работать к кавказцам на рынок, дядя Женя и Денис в отсутствие хозяйки кормили животных.
Маша рано заканчивала работу на рынке в районном городке и успевала засветло доехать до дому; но сегодня чёрные тучи, ветер и снег превратили вечер в ночь. Ей было трудно бежать, но она прибавляла шаг, оглядывалась, словно боялась, что кто-то её преследует.
Дорогу вдруг осветили две ярких полосы — Машу догонял автомобиль. Она прижалась к придорожному кустарнику, но водитель увидел её, остановился.
Дверца кабины открылась.
— Дэвушка!.. Куда бежишь? В Каслинскую? Да?
Знакомая речь рыночных торговцев, из кабины выглядывал толстяк, которого Маша узнала: он был главным хозяином рынка.
Она и совсем похолодела от страха.
— Садись, подвезу.
— Не сяду. Сама дойду.
— Я что — кусаюсь, да?..
Ей бы метнуться в лес, в темноту, но не могла, ноги не слушались.
— Ты меня не знаешь? Я Фарид, главный человек на рынке. Работу тебе даю. Деньги даю. Лимоны продаешь, да? Кто их тебе даёт? Я даю. И буду давать больше. И платить буду больше.
Маша отступила в кусты, замотала головой. А Фарид продолжал:
— Вон там на горе мой дом. Приедем — будем чай пить. А хочешь — в Каслинскую отвезу.
Вывалился из кабины, схватил Машу за руку и втолкнул на сиденье.
— Помогите! — крикнула Мария.
Кавказец потушил фары, и кабина погрузилась в темноту. Сбоку от руля, освещая толстые волосатые руки, мерцала синяя лампочка.
Фарид повернулся к девушке, сверкнул золотыми зубами.
— Ты, девка, зачем кричишь? Кого зовешь? Кто придёт сюда? А я что — зверь, да?.. Я буду убивать? Зачем?.. Я денег дам. Фарид добрый, вот они деньги.
Он открыл черный чемоданчик, и там плотными рядами были сложены пачки долларов.
— В большом городе Волгограде у гостиницы дэвушки ходят. Десять долларов за час просят. Десять! — слышишь?.. А я сто дам. Иди ко мне. Садись на колени.
— Помогите! — вновь закричала Маша, но голос её оборвался, не выплеснувшись за салон машины. Она ещё сильнее вжалась в сиденье, а Фарид взял её руки, а затем обхватил за шею, потащил к себе. Маша раскрыла рот, хотела вновь кричать, но из горла послышался слабый хрип, и она потеряла сознание. Не знает, не помнит, как очутилась на коленях Фарида, и очнулась лишь тогда, когда он стаскивал с неё одежду. Очнулась и локтем упёрлась в грудь кавказца — в область сердца. Он ойкнул, откинулся к стенке кабины и вдруг захрипел. Тяжёлая голова его повернулась к Маше, и она в синем свете мерцающей лампочки увидела его ошалелые глаза. Он тянул к ней руку: «Валидол!.. Здесь, в чемодане, валидол». Маша открыла чемодан, шарила рукой по гладким пачкам денежных купюр. В уголке нашла упаковку с таблетками, подала старику. Фарид хватал губами воздух, тряс рукой и что-то пытался сказать, но язык его уже не слушался. Он уронил голову на спинку сиденья. Губы его посинели, рот широко раскрылся. С минуту он лежал недвижно, а потом дёрнулся всем телом и с шумом выдохнул воздух. И обмяк, рука его повисла, а голова медленно повернулась к Марии, и он уставился на нее остекленевшими глазами.
Маша коснулась его плеча:
— Эй, вы, дядя! Что с вами?..
И машинально сунула ему в рот таблетку валидола. Таблетка недвижно лежала на языке. А Маша снова коснулась пальчиками его плеча:
— Эй! Очнитесь!..
Чёрные глаза кавказца вылезли из орбит и страшно таращились на Марию. Она отпрянула к дверце и вывалилась из кабины. Отползла по снегу к кусту шиповника, укололась и снова вскрикнула. И опрометью ринулась в чащобу леса. Бежала, и ей казалось, что Фарид гонится за ней и вот-вот её настигнет. Так она бежала долго, но тут в голову ей бросилась мысль: «Там же деньги! Много денег!..»
Обхватила ствол тонкой берёзы, тяжело дышала. На языке вертелись трезвые мысли: «Дурочка! Он же умер. Возьми чемодан с деньгами».
Медленно, с буйно колотящимся сердцем, побрела назад. Дверца кабины оставалась открытой, кавказец лежал в прежней позе. Маша схватила его за руку, стала трясти, но он был недвижен. Потянула на себя чёрный дипломат. С минуту стояла в нерешительности, о чём-то думала, но о том, что кавказец оживёт и завтра к ней заявится за деньгами — такая мысль в голову не приходила. Потащила чемодан в лес. Однако тут же остановилась. Снова хотела убедиться, не очнулся ли Фарид, и решила переложить деньги в свой заплечный мешок, а чемоданчик оставить в машине.
Фарид лежал бездыханный. И Маша осмелела. В руках и ногах появилась упругость. Перекидала деньги в сумку, оставила в чемоданчике две пачки и метнулась в лес. Минут десять шла в сторону Каслинской, увидела огоньки и пустилась бегом к дому. Шарик кинулся навстречу, прыгал, ласкался, и так вдвоём они приблизились к калитке. Двери Маша открывала тихо, в доме свет не зажигала. Выложила еду, которую она приносила для своих питомцев.
Вдруг ей пришла мысль, и, как показалось, она была счастливой: заложить пачки долларов за мешковину с сеном, которой в углу сарая прикрывались две стены и защищали от холода её любимую козочку Сильву. Маша схватила сумку и побежала в сарай. Сильва поднялась со своего ложа и потянулась мордочкой к Маше. И когда та стала закладывать упаковки за мешковину, лизнула тёплым язычком лицо хозяйки, ожидая от неё хлеба и каши. Но еду своей любимице Маша давать не торопилась, а что-то там делала в углу её жилища. Но вот Маша затолкала все пачки, кроме одной, выровняла козочкин ковёр и поспешно удалилась. Никогда ещё Сильва не видела свою хозяйку такой беспокойной и сердитой. Она была точно чужая, и Сильва, смущённая таким обстоятельством, не спеша улеглась в свой угол. Не думало бедное животное, что отныне оно выполняет роль цербера, охраняя несметные богатства.
Пирата в конюшне не было, он в последнее время всё больше находился в хорошо устроенном сарае Дениса. У фермера сломалась машина, и он почти каждый день запрягал Пирата и куда-то ездил.
Накормила животных и пошла к Денису, чтобы дать еду Пирату. Хлев Денис закрывал, но Маша знала, как он открывается, и, едва прикоснувшись к двери, услышала радостное ржание. Выложила в ясли еду, а сама прижалась головой к шее жеребца, гладила её, говорила всякие хорошие слова. Пират вначале ел, но потом и он стал ласкаться: касался её щеки губами, посапывал, фырчал и всячески старался выразить свою радость от встречи с хозяйкой. Они вместе росли, и неизвестно было, кто кого больше любит: Маша коня или Пират Марию. Но сегодня Маша была сильно взволнована, шепотом проговорила:
— Мне некогда, завтра я принесу что-нибудь вкусненькое и расчешу тебе гриву.
Погладила Пирата и пошла домой.
В доме Маша плотнее задернула занавески на окнах, посадила рядом с собой на лавке Шарика,— он о приближении прохожих заранее извещает хозяйку,— разорвала упаковку. Все деньги были одинакового достоинства: сто долларов. В упаковке насчитала сто купюр. Прикинула в уме: сто на сто — десять тысяч. От кого-то слышала: новую квартиру в Волгограде можно купить за двадцать тысяч долларов. Но тут вдруг в окно сильно забарабанили. Раздался громовой голос:
— Открывай, шельма!..
Маша смахнула со стола деньги и сунула их под матрац. И, дрожа от испуга, села на кровать. Дверь, которую она забыла запереть, отворилась, и через порог ступил дядя Женя. Шарик, зайдясь от восторга, кинулся ему под ноги, радостно скулил. Пёсик любил этого шумного доброго человека и на него не лаял.
— Дядь Жень, чтой-то вы без стука входите?
— Это ты мне скажи, где ты так поздно шляешься?
Дядя Женя был единственным в станице человеком, который думал о Марии, ждал её с работы, и девушке-сиротке это нравилось. Забота и участие грели её сердце, она тоже по-своему любила этого одинокого, но весёлого и доброго человека. И когда о нём говорят: бабник он, она не знала, хорошо это или плохо, иногда хотела бы возразить, защитить ставшего ей почти родным человека, но не знала, как это сделать. Впрочем, Евгения в станице любили. И, обругав его бабником, добавляли: «Он хотя и цепляется за каждую юбку, и наговорит тебе целый короб небылиц, и напугает, и осмеёт, а человек душевный. Старушке какой или женщине одинокой крышу залатает, калитку поправит, а денег не возьмёт».
Женщин он смущал богатырским атлетическим видом. И строен был, как молодой тополь. Улыбчивый, весёлый и, что особенно важно и выгодно отличало его от всех казаков станицы, редко и понемногу пил вино. Пьяным его никто и никогда не видел. И, может быть, оттого он казался самым счастливым человеком в станице. А между тем, жизнь его не заладилась с самого раннего возраста. Поступал в институт — не сдал экзамена. В тот же год умерли отец и мать. Едва их похоронил, как из района явился следователь. Расспрашивал, как работалось Евгению на складе вторичного сырья, показывал квитанцию о сдаче государству машины овечьих, козлиных и коровьих шкур.
— Ну, да, сдавали, и что же?
— А то, что шкуры эти где-то по дороге затерялись.
— Не знаю, я сдавал Аракеляну. Агент такой есть.
— Аракелян отрицает. Никаких кожей и шкур он от тебя не получал.
— Я сдавал под расписку.
— Вот она, расписка. Только подписи Аракеляна на ней нет.
Накануне Нового года состоялся суд, а в первый день Нового года Евгений «загремел» в Сибирь, в какой-то лагерь на берегу Енисея.
В первый же день пребывания в том лагере он совершает новое преступление. Сидели у костра на лесоповале, вдруг к нему подходит плюгавый мужичонка в обыкновенной арестантской робе и, брезгливо морщась, суёт Евгению под нос руку с золотым перстнем на грязном пальце.
— Целуй руку,— проскрипел плюгавый.
Сидевший рядом зэк, склонившись к Евгению, прошептал:
— Целуй. Это здешний пахан.
Евгений поднял на пахана глаза, отклонил в сторону его руку.
— Целуй, клязник! — заверезжал плюгавый.
Евгений и на этот раз отклонил руку. И тогда пахан с размаху ударил Евгения по щеке. В глазах Евгения потемнело. Не помнит он, как поднялся, как схватил пахана за ноги и два раза крутнувшись с ним, бросил его в овраг. И при наступившей гробовой тишине вернулся на своё место. Тут вышел из-за сосны дядя лет пятидесяти в очках, подал Евгению руку.
— Признаём силу. Отныне ты наш пахан. Диктуй свои условия.
Евгений окинул взглядом сидевших у костра зэков, сказал:
— Условие одно: жить в мире и дружбе, а тому, кто закон этот нарушит...
Евгений ещё раз оглядел товарищей. Кивнул на овраг:
— Туда полетит.
Не было Евгению в то время и двадцати лет, но зэки приняли его власть над собой. А караульные, на чьих глазах новичок вершил свой суд, кивнули ему и улыбнулись. Пахан и им был ненавистен. А начальству скажут: «С кручи сорвался. Искали — не нашли».
Так обыкновенно и кончают любители властвовать над людьми.
Срок Евгений получил немалый: пять лет исправительных лагерей. И уже через год к нему из станицы вдруг приезжает Галя, девушка, его любившая и подарившая ему первый поцелуй.
— Я кончила школу. К тебе приехала.
— Вижу, что ко мне, да я-то не декабрист, а ты не жена князя Трубецкого.
— Да, не жена, но друга в беде не оставлю. Буду жить в соседней деревне, на свидания к тебе приходить, а в чём сумею — и помогу.
Устроилась в школу, преподавала в младших классах. По вечерам ходила в лагерь, носила передачи. Но однажды не пришла, и Евгений заволновался. Отпросился у начальства, ночью пошёл через Енисей. На средине у большой проруби лежал свёрток одежды. Склонился над ним — её одежда, Галина. Вытянул из проруби сетку — в ней труп Галины. Не помня себя от горя и от сдавившего сердца ужаса, завернул в одежду Галю, машинально побрёл в сторону села. Здесь у знакомого тракториста взял лом, лопату и, закинув на спину бездыханное тело, пошёл в сторону кладбища. Тракторист понял, в чём дело, пошёл за ним. Молча долбили землю, а на рассвете похоронили. Сидели на могильном холмике, молчали. Тракторист проговорил:
— На моей памяти это пятая жертва.
— А?.. Что ты сказал?..
— Говорю, пятую женщину они вот так встречают на средине Енисея; грабят, насилуют, а потом... бросают в прорубь. На этот раз там была сетка рыбаков — в ней задержалась твоя Галина.
— А-а... Да, да — это они. Есть у нас в лагере такая нелюдь. Я слышал. И боялся за Галю. Надо бы сказать ей, да не хотел страху нагонять. Я виноват. Я, я... Не уберёг.— И Евгений заплакал. Сердце сжалось и сильно заболело. Он плакал, и тело его сотрясалось в рыданиях.
Маше дядя Женя сказал:
— Так, ты говоришь, молочка оставила для меня? Денег-то я сейчас тебе дать не могу, но вот починю Славке Одноглазому крыльцо, так и расплачусь с тобой.
Славке он ничего бесплатно не делал, не любил его.
Мария сказала:
— Вон там на полке: для вас и для Дениса.
— Плохой он фермер, Денис Козлов, запутался в долгах. Банк грозится арестовать его хозяйство и пустить на торги.
Банкир Дергачевский зорко следил за ходом дел у каждого фермера. Кредиты давал, но под большой процент, и, когда надо было возвращать деньги, Денис все свои доходы отдавал Дергачевскому. Вот и получалось: фермеры как бы батрачили на банкира. И как ни бился Денис, а дело своё поставить на ноги не мог.
Подумала Мария: «А я вот дам ему денег, он и поправит свои дела».
Денис Козлов разводит кроликов и живёт на горе чуть повыше Евгения Слепцова. Недавно от фермера ушла жена и увела девочку, по которой Денис сильно скучает. Маша носит ему козьего молока три стакана в день и два стакана отдает дяде Жене. Недавно ему сказала: «Денег с вас брать не буду. Вы мне прошлой весной сена для Пирата заготовили, дров из леса привезли».— «Ну, нет,— возразил Евгений Владимирович.— Деньги с меня бери, чай, мужик. Заработаю». Но люди с приходом новой власти совсем обеднели, и денег с них он не требует. Зато рыба у него всегда бывает. К нему из города приезжают рыбаки, и он даёт им лодку. Сам рыбу не ловит, боится рыбнадзора, но, как он выражается, гонорар с городских живым товаром берёт. Впрочем, и рыбу раздаёт. Приносит и Денису и Марии. Оно, конечно, хорошо это, когда человек другим людям помогает, за то и любят в станице Евгения, да у самого-то копейки в кармане нет. Прежде-то в колхозе работал и кем только ни был: и трактористом, и бригадиром, и много лет на Дону лодочной станцией заведовал — там и рыбу научился ловить,— а как колхоз по приказу новой власти растащили, так и остался он и без работы, и без денег. Даёт ему Мария деньги, заработанные на рынке, а он не берёт. В другой раз и совсем без хлеба много дней живёт, картошку и овощи ест.
Радовала Марию трезвость Евгения. Сама слышала, как на приставания друзей «пей да пей» он однажды сказал: водка, как я в лагере заметил, первый враг человека. Великий учёный Дарвин высчитал: «От водки и вина больше погибает людей, чем от войн и эпидемий, вместе взятых».
В лагере Евгений много читал, жадно слушал умных людей,— а таких там было множество,— в лагере он, можно сказать, кончил университет, и теперь удивлял своих земляков учёностью и умным разговором. Его любили слушать и казаки, и казачки, и дети, и даже учителя местной десятилетки, которых в станице было много. И все поражались его памятью, хранившей высказывания древних мудрецов, имена великих людей, подробности их жизни и суть их учения.